Скол отвел руку Лилии.
– Прошло, – поморгал он. – Спасибо, сестра.
– Вам помочь? – осведомился товарищ. – Я 101 по профессии.
– Спасибо. Просто ресница попала.
Лилия шевельнулась, и Скол вперил в нее взгляд. Она сунула салфетку в карман.
Товарищ заметил дорожную сумку.
– Счастливого пути.
– Спасибо, – ответил Скол. – До свидания.
– До свидания, – улыбнулся товарищ.
– До свидания, – произнесла Лилия.
Они подошли к дверям и увидели в них отражение товарища, ступающего на эскалатор.
– Я наклонюсь к сканеру, – пояснил Скол. – Дотронься с краю, не касаясь пластины.
Вышли на улицу.
– Ли, пожалуйста, во имя Семьи, давай поднимемся в медцентр.
– Тихо.
Свернули в проход между зданиями. Здесь было темнее, и Скол достал фонарь.
– Что ты со мной сделаешь?
– Ничего, если снова не попытаешься меня надуть.
– Тогда зачем я тебе?
Он не ответил.
На дорожке за зданиями был установлен сканер. Рука Лилии поднялась.
– Нет! – сказал Скол.
Они прошли, не касаясь; Лилия горестно вздохнула и прошептала:
– Какой ужас!
Велосипеды стояли на своем месте у стены. В корзине одного лежала дорожная сумка в одеяле, тут же были засунуты макси-кейки и банки с колой. На другой корзине лежало развернутое одеяло. Скол положил в него сумку Лилии и плотно замотал.
– Залазь, – сказал он, придерживая велосипед.
Она села и взялась за руль.
– Мы поедем прямо между зданиями в сторону Восточного шоссе. Без моего разрешения не поворачивай, не останавливайся и не ускоряйся.
Скол перекинул ногу через раму и сунул фонарь в угол сетчатой корзины, чтобы освещать путь.
– Хорошо, поехали, – скомандовал он.
Они катили бок о бок по прямой дорожке, совершенно темной за исключением просветов между домами. Высоко над головой мерцала узкая полоска звезд, а где-то впереди – голубоватый свет одинокого уличного фонаря.
– Быстрее, – приказал Скол.
Они прибавили скорость.
– Когда у тебя следующая терапия?
Она молчала. Наконец произнесла:
– Восьмого маркса.
Две недели. Иисус и Уэй, почему не завтра или послезавтра! Хотя могло быть хуже; могло быть через месяц.
– Ты разрешишь? – спросила Лилия.
Пугать ее еще больше не имело смысла.
– Может быть. Посмотрим.
Он намеревался каждый день проезжать небольшое расстояние во время свободного часа, когда велосипедисты не привлекут внимания. Двигаться от леса до леса, через один-два населенных пункта, и так понемногу добраться до 12082 на северном побережье Афр, ближайшего к Майорке города.
Однако в первый же день, к северу от 14509, планы поменялись. Найти укрытие оказалось сложнее, чем он предполагал; уже давно рассвело – по его подсчетам, часов в восемь, – когда они наконец устроились под скалистым выступом, который спереди закрывали заросли молодняка. Скол нарезал веток и завалил ими просветы между деревцами. Вскоре послышался гул вертолета; он все кружил наверху, и Скол держал на прицеле Лилию, которая застыла с недоеденным макси-кейком в руке. В полдень в каких-нибудь двадцати метрах раздался треск сучьев, шелест листвы и чей-то голос. Слов было не разобрать, говорили медленно и монотонно, как в телефон или телекомп с голосовым вводом.
Либо прочли написанное Лилией в ящике стола, либо, что более вероятно, Уни сопоставил их отсутствие и пропажу велосипедов. Поскольку их теперь ищут, Скол решил пуститься в дорогу только через неделю, в воскресенье, сделать бросок в шестьдесят или семьдесят километров на северо-восток, а не прямо на север, найти укрытие и снова переждать.
В течение четырех-пяти недель они окольными путями доберутся до 12082. Каждое воскресенье Лилия будет все больше собой, сговорчивее и менее одержимой идеей ему «помочь».
Пока, однако, она Анна СГ. Он заткнул ей рот лоскутами от одеяла, связал и спал до заката с пистолетом в руке. В полночь снова повторил процедуру, а сам уехал на велосипеде и спустя несколько часов вернулся с едой, двумя одеялами, полотенцами, туалетной бумагой, «наручными часами», которые не тикали, и двумя французскими книгами. Лилия лежала там, где он ее оставил, глядя встревоженно и сострадательно. Пленница прощала больному товарищу его издевательства. Жалела.
При свете дня, однако, посмотрела на него с отвращением. Он погладил щеку и ощутил под ладонью пробивающуюся щетину. Смущенно улыбнулся.
– Почти год без терапии.
Она опустила голову и прикрыла глаза рукой.
– Ты превратился в животное.
– Мы и есть животные. Это Вуд, Уэй, Иисус и Маркс сделали нас мертвыми и прилизанными.
Когда Скол начал бриться, она сначала отвернулась, а потом бросила взгляд через плечо, раз, другой и принялась брезгливо его разглядывать.
– Можно порезаться.
– Было поначалу. – Он натянул кожу и играючи работал лезвием, глядясь в пристроенный на камне блестящий бок фонаря.
– И как часто надо… это делать?
– Каждый день. Вчера пропустил. Надоедает, но осталось несколько недель, всего ничего. По крайней мере, я надеюсь.
– Что ты имеешь в виду?
Он не ответил, продолжая бриться.
Она отвернулась.
Начал читать французскую книгу о причинах какой-то тридцатилетней войны. Лилия сначала спала, потом сидела на одеяле, глядя то на него, то на деревья и небо.
– Научить тебя этому языку?
– Зачем?
– Когда-то ты хотела. Помнишь? Я давал тебе списки слов.
– Да. Я их заучила, а потом забыла. Я здорова, на что он мне?
Скол сделал гимнастику, чтобы подготовиться к длинной воскресной поездке, и заставил Лилию. Она покорно подчинилась.
Ночью нашелся бетонный оросительный канал метра два шириной. Скол искупался в медленном потоке, принес в укрытие воду для питья, разбудил и развязал Лилию. Провел ее сквозь деревья и стоял, наблюдая, как она моется. Влажная кожа блестела в неверном свете ущербной луны.
Помог ей вылезти на берег и протянул полотенце.
– Знаешь, почему я все это делаю?
Она молчала.
– Я тебя люблю.
Покачала головой.
– Ты это называешь любовью?
– Да.
Наклонилась вытереть ноги.
– Ты хочешь, чтобы я снова заболела?
– Да.
– Значит, ты меня ненавидишь.
Выпрямилась.
Он взял ее за руку, прохладную, влажную и гладкую.
– Лилия…
– Анна.
Потянулся к губам, но она отвернулась, и он поцеловал ее в щеку.
– Теперь возьми меня на мушку и изнасилуй.
– Я этого не сделаю. – Он отпустил ее руку.
– Не понимаю, почему. – Она надевала комбинезон. Нащупала застежки. – Пожалуйста, давай вернемся в город. Я уверена, тебе можно помочь. Если бы ты был очень, неизлечимо, болен, ты бы изнасиловал. Ты был бы гораздо менее добрым.
– Хватит. Пошли.
– Ли, пожалуйста…
– Скол. Меня зовут Скол. Пошли. – Он вскинул голову и двинулся через заросли в укрытие.
Ближе к концу недели она принялась рисовать ручкой на форзаце второй книги: Иисуса и Уэя (в общем, недурно), группы домов, свою левую руку и несколько заштрихованных крестов с серпами. Он проверил, не пишет ли чего, а то еще попробует в воскресенье кому-нибудь отдать.
Позже сам нарисовал здание.
– Что это?
– Дом.
– Нет.
– Да. Они не обязательно должны быть прямоугольными и с глухими стенами.
– А что за овалы?
– Окна.
– Никогда такого не видела. Даже в музее. Где это?
– Нигде. Я придумал.
– А-а. Так это не дом. Он не настоящий. Как можно рисовать ненастоящее?
– Я болен, ты забыла?
Она вернула ему книгу, не глядя в глаза.
– Не шути так.
Он надеялся – ну не надеялся, скорее думал, а вдруг… – что в субботу вечером, по привычке, из вспыхнувшего неожиданно желания или даже по товарищеской доброте она подпустит его поближе. Но она не захотела. Вела себя так же, как и во все предыдущие дни: сидела молча в сумерках, обхватив колени руками и глядя на багровеющее небо между качающимися верхушками деревьев и скалистым выступом над головой.
– Суббота, – напомнил он.
– Я знаю.
Помолчали.
– Ты не дашь мне пройти терапию, так?
– Так.
– Значит, я могу забеременеть. А ни мне, ни тебе детей иметь нельзя.
Он хотел было сказать ей, что там, куда они направляются, решения Уни не имеют значения, однако время еще не настало, – она могла перепугаться и стать неуправляемой.
– Да, наверное, ты права.
Связав и накрыв, поцеловал ее в щеку. Она молча лежала в темноте, и он встал с колен и вернулся к своим одеялам.
Воскресный марш-бросок удался. Утром их остановила группа молодежи, но лишь за тем, чтобы попросить помощи, и пока Скол возился с порвавшейся велосипедной цепью, Лилия сидела поодаль на траве. К закату они были в лесопарке к северу от 14266. Позади осталось километров семьдесят пять. Укрытие снова нашли с трудом, зато полуразрушенный дом, построенный до или сразу после Унификации, с провисшими зарослями вьюнков вместо крыши, был больше и удобнее, чем их первое пристанище. В ту же ночь, несмотря на долгий путь, Скол смотался в 266 за трехдневным запасом макси-кейков и питья.
На этой неделе Лилия стала раздражительной.
– Мне надо зубы почистить. И принять душ. Сколько еще так будет продолжаться? Всю жизнь? Может, тебе и нравится животное существование, а мне – нет, я человек. И спать связанная я тоже не могу.
– Прекрасно спала целую неделю.
– А теперь не могу!
– Тогда лежи тихо и не мешай мне.
Она смотрела на него недовольно, а не сочувственно. Что-то осуждающе хмыкала, когда он брился или читал; огрызалась или вовсе не отвечала. Во время зарядки заартачилась, и пришлось пригрозить оружием.
Скол говорил себе, что причина – в ослаблении действия предыдущей терапии (восьмое маркса не за горами), и раздражительность, естественное недовольство пленом и физическими неудобствами – признаки здоровой Лилии, погребенной под Анной СГ. Нужно было бы радоваться, и, размышляя отвлеченно, он радовался. Тем не менее жить с сострадательным и покорным товарищем прошлой недели было гораздо легче.