– Не смотреть… но почему? Подожди. Просто подожди минуту, ладно? – Парень кладет свою ладонь на мой сжатый кулак, разгибает мои пальцы. – Просто прекрати. На секунду. Что с тобой? – спрашивает он и смотрит мне в глаза.
Не знаю, что сейчас выражает мое лицо – безразличие, а может, самодовольную ненависть.
– Мне надо идти, – у меня совсем бесчувственный, ровный голос. – Ты не против? – Я выплевываю слова, они звучат зло. Даже не знаю почему.
– Ты злишься? – удивленно спрашивает он. – Злишься на меня?
Злюсь ли я? Возможно, но дело не только в этом. Я расстроена. И все еще боюсь. А еще я запуталась. Не понимаю, почему продолжаю бояться, почему расстроена, почему злюсь. Ведь все должно было наладиться. Я пришла сюда, надеясь, что это поможет.
– Ого. Вот это да. – На губах его презрительная усмешка, он явно разозлен. – Ты что, собираешься использовать это против меня?
– О чем ты говоришь? Ничего я не буду использовать…
Он скрещивает руки на животе и вдруг начинает казаться уязвимым. Я подтягиваю колени к груди и обнимаю их руками.
– Послушай, я не… я не понимаю, что происходит. – Джош запинается. – Может, для тебя это какая-то злая игра? Проверка или тест? Или ты всегда так обходишься с парнями? Это ненормально. – Он дышит сбивчиво, а голос дрожит, как будто он действительно расстроен.
– Злая игра? Нет. – Проверка? Да, возможно. – Я-то думала, что делаю тебе одолжение, – говорю я, хотя это полное вранье.
– Делаешь одолжение? И в чем оно заключается? В том, что ты заставила меня чувствовать себя так, будто я принуждаю тебя сделать что-то, чего тебе на самом деле не хочется? – И парень чуть тише добавляет: – Если хочешь знать, вышло как раз наоборот.
Я не сразу понимаю, в чем он меня обвиняет.
– Погоди, значит, это я тебя принуждала? Да это же просто невероятно! – Мой мозг выворачивается наизнанку, и ситуация предстает совсем в другом свете.
– Ладно, я вовсе не то хотел сказать. Я просто… ты ведешь себя так.
– У меня есть другие дела, – лгу я, не дав ему договорить. Встаю и, закрывшись простыней, одеваюсь как можно быстрее. – Не собираюсь сидеть и это выслушивать.
Я надеваю рубашку через голову и сую ноги в ботинки. Джош сидит тихо и неподвижно и смотрит на меня. Потом почти шепотом произносит:
– Что с тобой случилось?
– Да все со мной в порядке! – Громкость моего голоса нарастает, все мышцы напрягаются и тяжелеют. – Мне просто не хочется гадать, о чем ты думаешь, что тебе на самом деле от меня нужно!
– Какого… – начинает он, но не договаривает. – А как я, по-твоему, себя чувствую?
– Забудь! – Хотя меня трясет от ярости, я пытаюсь говорить спокойно. Я иду к двери, но оборачиваюсь и смотрю на него; внутри нарастает напряжение, и слова сами вырываются наружу: – Просто забудь этот чертов день!
Я раньше никогда не говорила грубости в присутствии другого человека – по крайней мере, вот так, во весь голос. Парень смотрит на меня, как будто я сошла с ума, а мои глаза кипят от жгучих слез. Потом его лицо расплывается и рябит перед глазами, как мираж, и мне приходится уйти, потому что сейчас я расплачусь. А я не позволяю себе плакать перед парнями. Больше не позволяю. Начиная с этого момента.
Я выбегаю из комнаты. Джош окликает меня один раз – неохотно, скорее, из вежливости, ведь на самом деле он не хочет, чтобы я вернулась. Я изо всех сил хлопаю входной дверью. Вытираю слезы. Иду домой пешком.
На следующий день вижу его в коридоре с компанией друзей. Разумеется, тут же делаю вид, что ищу что-то очень важное в своем шкафчике и ничего не замечаю. Его друзья из тех, кто вечно привлекает к себе лишнее внимание: если разговаривают, то слишком громко, если идут, то занимают больше места, чем нужно, а если смеются, то как злобные гиены, и мне все время кажется, что смеются надо мной. Ненавижу их и все же не могу не смотреть в их сторону, когда они проходят мимо.
Вчерашнюю катастрофу ничем не исправишь. Джош говорит что-то своему приятелю, тупому качку из баскетбольной команды, и тот смотрит на меня так, будто оценивает меня по каким-то неизвестным мне критериям. На долю секунды позволяю себе встретиться взглядом с Джошем. И тут же мне кажется, что я сейчас умру или меня стошнит. Торопливо вернувшись к изучению содержимого своего шкафчика, пытаюсь вспомнить, как правильно дышать.
– Привет, – говорит он вдруг, прислонившись к соседнему шкафчику. Он стоит слишком близко. На нас все пялятся.
– Привет, – отвечаю я и чувствую себя такой дурой, такой полнейшей идиоткой, вспоминая, как кричала на него, как ушла, хлопнув дверью, как он сидел на кровати и смотрел на меня.
Мы просто стоим рядом, – нам нечего сказать друг другу, и мы оба делаем вид, что не замечаем любопытных глаз. Я закрываю шкафчик, но понимаю, что забыла главное, что нужно для следующего урока, и снова набираю код, нервно кручу колесико и не могу остановиться.
– Ну что… – заговаривает парень, но за этими словами следует тишина.
Мы молчим.
– Да поцелуй ее и помиритесь уже! – кричит его друг-качок через весь коридор. Джош машет на него рукой, типа вали отсюда.
– Прости, – бормочет он. – Послушай, я знаю, ты все еще злишься на меня, но.
– Что ты ему сказал? – прерываю его я.
– Что? – Джош поворачивается и смотрит вслед своему другу. – Ничего.
– Да нет же, не может быть: ты что-то ему рассказал. Я видела, как он на меня смотрит.
– Иден, я ничего никому не рассказывал. Я пытаюсь извиниться.
– Не надо. Не надо извиняться, все в порядке, не надо… ничего не надо делать. – Правда в том, что мне самой не хочется извиняться.
– Все равно извини. – Он замолкает и ждет, что я скажу: ничего страшного, и тоже извинюсь. А когда становится ясно, что ответных извинений не последует, добавляет: – Правда, не знаю, за что, но… вот, возьми. – Он протягивает мне сложенный листок бумаги.
– Что это? – спрашиваю я.
Он закатывает глаза. В последнее время он делает это часто.
– Не бойся, там не сибирская язва. Господи, Иден, просто бери и все.
Я беру листок.
Парень уходит без единого слова, даже не посмотрев в мою сторону.
Иден,
Я чувствую себя ужасно из-за того, что случилось вчера. Я так и не понял, что произошло, но все равно хочу извиниться. Мои родители по-прежнему в отъезде, и если ты захочешь зайти вечером, я буду рад.
Я хочу, чтобы ты пришла, но пойму, если ты откажешься. Можешь даже остаться на ночь. Это ни к чему тебя не обязывает. Можем просто заняться чем-нибудь, чем угодно. Мне все равно… Я просто хочу тебя увидеть. Сегодня у нас матч, но я буду дома к восьми. Надеюсь, увидимся.
Д.
Вечером дома аккуратно разворачиваю записку. Я читала ее столько раз, что уже выучила наизусть, но решаю прочесть вновь. Надеюсь, увидимся. Надеюсь, увидимся. Надеюсь, увидимся.
Но я решила. Нет. Продолжения не будет. Я-то думала, это будет легко, просто и без осложнений, но в одночасье наши отношения вдруг превратились в запутанный лабиринт, из которого нет выхода. И я заблудилась. Мне просто хочется поскорее выйти наружу. Любым способом. Я сглупила, подумав, что готова к этому.
Сворачиваю записку аккуратным квадратиком, и тут мама зовет меня из гостиной таким голосом, как будто речь идет о жизни и смерти и это ее последнее слово. Я иду к двери, и записка падает на пол. Открыв дверь, чуть не сбиваю маму с ног. Она стоит передо мной, скрестив руки на груди. Кулаки сжаты, аж костяшки побелели.
– Что такое? – спрашиваю я. От меня не ускользает ее напряжение, жесткость на лице.
– Чувствуешь сквозняк? – спрашивает она сквозь стиснутые зубы. Но не успеваю я ответить и даже понять, что ей нужно, она продолжает. – Я уже несколько недель прошу тебя поставить противоштормовые окна. Несколько недель! Неужели это так сложно? Я слишком много прошу? А? – С каждым словом она повышает голос.
– О господи. Кому какое дело? – со вздохом отвечаю я.
Ее глаза округляются. Мы стоим лицом к лицу. Она оглядывается на папу, сидящего на диване в гостиной, словно обращаясь за поддержкой. Но тот лишь наводит пульт на телевизор, и на экране одна за другой вспыхивают черточки регулятора громкости: 36-3738-39, громче, громче, еще громче. Мама закатывает глаза и поворачивается ко мне. Делает вдох через нос и резкий выдох.
– Что значит – кому какое дело? Мне есть дело, – чеканит она жестко и напряженно. – Твоему отцу есть дело. Мы одна семья, а значит, нужно помогать! Понятно?
– И без этих окон мы вдруг прожить не можем? – огрызаюсь я.
– Ты как с матерью разговариваешь, Иден? Не знаю, что на тебя в последнее время нашло, но ты сейчас же прекратишь так себя вести! – Она делает шаг вперед, загораживая мне выход.
Мы смотрим друг на друга, словно перебрасывая невидимый шар бурлящих в нас эмоций. Но я не могу объяснить, что на меня нашло. Ведь я сама не знаю, что со мной. К тому же сейчас что бы я ни сказала, что ни сделала, все будет не так. Я поворачиваюсь к ней спиной. В какой-то момент мне даже хочется выпрыгнуть из окна – так сильно я мечтаю сбежать отсюда. Но прежде чем я решаюсь на что-то, она хватает меня за руку.
– Не поворачивайся ко мне спиной, когда я с тобой разговариваю! – шипит она и вынуждает меня вернуться на ринг. – Тебе не приходило в голову, что неплохо было бы иногда помогать по дому?
– Да поставлю я эти чертовы окна, не волнуйся. Просто времени не было! – Я легко выкручиваюсь из ее рук и делаю шаг назад. – Я была занята, ясно?
– И чем таким ты занималась, Иден? Где пропадаешь все время? Уж точно не дома, насколько мне известно.
Мама стоит и ждет моего ответа.
Я закатываю глаза и отвожу взгляд. Но несмотря на слезы, которые вот-вот брызнут из глаз, чувствую, как губы расплываются в улыбке. Я качаю головой.
Она заходит в мою комнату, вторгается в мое пространство.
– Иден, послушай-ка меня. Я сыта по горло. И твой отец тоже. – Мама говорит отрывистым тоном, которым обычно разговаривает с отцом, когда хочет сообщить ему о его полной никчемности.