– И ты меня прости.
Мы оба дышим спокойно, и с каждым выдохом мне становится легче. Я чувствую себя чище, как будто мне удалось избавиться от осадка застарелых эмоций. Начинаю чертить на его руке невидимые линии, соединяя крошечные веснушки в созвездия.
– Мы с мамой круто поругались, – признаюсь ему я.
– Из-за чего?
Я делаю глубокий вдох и начинаю рассказывать про дурацкую ссору. И остановиться уже не могу. Я говорю о том, как тяжело мне с родителями, особенно после отъезда Кейлина. И что они думают, что я сейчас у Мары. А мне иногда кажется, что мы с Марой вовсе не подруги. И еще я, видимо, начинаю потихоньку ненавидеть своего брата. Я говорю долго, очень долго.
Я как Железный Дровосек из «Волшебника страны Оз». Дороти и Страшила находят его в лесу, покрытого ржавчиной, и смазывают ему маслом челюсти и рот. Тогда по волшебству, со скрипом, похожим на мышиный писк, он произносит: «О-о-о боже м-м-мой, я снова могу говорить!» Так и я. Меня прорывает. И мне кажется, что я никогда не замолчу.
Джош терпеливо слушает поток моих слов, поддакивая в нужных местах.
– Иногда… – не уверена, можно ли говорить такие ужасные вещи вслух, – …иногда мне даже кажется, что я не верю в бога. – Ведь правда, что это за бог, если он позволяет плохому случаться с людьми, которые изо всех сил стараются быть хорошими? – Раньше верила, но сейчас… даже не знаю. Это очень плохо, да?
– Нет. У всех бывают такие мысли, – спокойно отвечает он.
– Правда?
– Да. Я тоже иногда об этом думаю. Сложно не засомневаться, когда видишь, как все устроено. Что происходит в мире.
– Точно, – соглашаюсь я. Правда, сейчас, в этот момент, мир кажется мне прекрасным.
– У всех бывают мысли, которые кажутся нам неправильными, – продолжает он. – Я вот иногда думаю, что мне даже не нравится баскетбол.
– А мне казалось, ты живешь баскетболом!
– На самом деле, иногда я просто ненавижу баскетбол! – смеется парень. – Ведь если задуматься, это такое дурацкое занятие. Мы не делаем ничего полезного, никому не помогаем. По сути, мы просто зря тратим свое и чужое время! Меня бесит, когда люди считают, что если у тебя что-то хорошо получается, ты должен это любить. Это же не так. Все не так просто, понимаешь?
– Да, – отвечаю я, поражаясь ходу его мыслей. Я знала, что он умен, знала, что он хорошо учится, но не подозревала, что он так глубоко задумывается о происходящем, что он устроен гораздо сложнее, чем мне казалось. Я-то считала его всего лишь обаятельным парнем с убийственными глазами.
– Ты же в курсе, что я получил стипендию на обучение в колледже благодаря баскетболу? А ведь я не собирался поступать в колледж. Я думал взять год отпуска, съездить куда-нибудь. Я даже не знаю, зачем хожу в школу. Но родители не хотят ничего слышать. Они хотят, чтобы у меня было большое будущее, чтобы я стал врачом, юристом, президентом компании. При этом они даже не подозревают, какие усилия для этого нужно приложить – они-то в колледже не учились, мои родители. – Он смеется.
– А что с ними не так? – спрашиваю я.
– Они просто… – Джош не договаривает. – Знаешь, на самом деле они не на свадьбе моего двоюродного брата. Это они мне так сказали. – Он сдерживает усмешку, и она звучит как короткий выдох. – Мама не умеет чистить историю браузера. Так я и узнал, куда они поехали на самом деле.
– И куда?
– На семинар… даже не знаю, как это назвать… семинар с психологическими консультациями.
– Для супружеских пар? – уточняю я.
– Для проходящих реабилитацию, – бесцветным голосом отвечает он. Мы замолкаем, и воздух в комнате вдруг кажется тяжелым и густым. Я замечаю, что наши руки разомкнулись. Парень перестал гладить меня по спине. Задержал дыхание. Я слышу, как бьется его сердце; его ритм ускоряется. – Мой отец… – неуверенно отвечает он на вопрос, который я не задавала, – … он уже много лет пытается завязать… сколько я себя помню.
Я поднимаю голову и смотрю на него. А он смотрит в потолок, сглатывает слюну, и его адамово яблоко перекатывается под кожей.
– Он никак не может бросить. – Джош словно разговаривает с кем-то другим, кого слышит только он один. – Не понимаю почему. Иногда год с лишним все идет хорошо, но потом неожиданно он снова срывается.
Ничего не помогает. И в этот раз все будет бесполезно, я знаю.
– Реабилитация, – повторяю я, как идиотка, совершенно не готовая к такому серьезному разговору и этой ситуации. – А что он принимает? – спрашиваю я.
– Точно не знаю. Раньше принимал таблетки – не наркотики, а те, что продаются по рецепту. Только вот ему этот рецепт никто не выписывал. – Он горько усмехается. – Но главная проблема – алкоголь.
– О, – выдыхаю я.
– Помню, однажды, когда я был маленьким, отец якобы уехал в командировку и его не было слишком долго. – Джош замолкает, погрузившись в воспоминания. – Но потом я услышал, как мама говорит по телефону с тетей. Она сказала, что отец прошел первую ступень. – Он снова смеется. – А я не понял и нарисовал отца, поднимающегося по лестнице. И показал маме. Она заплакала, а я не понял почему. В тот момент я впервые догадался, что с ним что-то не так. Правда, тогда я еще точно не знал, что именно.
Как бы мне хотелось, чтобы у меня нашлись слова для такого случая. Я открываю рот, но в голове пустота. И тогда я просто касаюсь его лица, глажу его по волосам, пытаюсь помочь ему расслабиться.
– На днях я чистил водостоки от листьев, – продолжает он, – и нашел под листьями пять бутылок. Они были полные. Ничего не понимаю. Правда. Когда он успел их спрятать? Зачем? Но главное – когда? И почему в водостоках? Кто вообще так делает?
– О боже. Не знаю, – шепотом отвечаю я. Хотя на самом деле догадываюсь. Он оставил их там на всякий случай. Его мотивы мне понятны, и это меня пугает.
– И я понял, что он опять серьезно влип. Рассказал обо всем маме. И вот они ни с того ни с сего уезжают на эту свадьбу. Я просто не понимаю, почему нельзя было сказать все как есть, ведь я уже не ребенок и в курсе, что происходит. – Джош меняет позу, и, слушая его, я вдруг понимаю, что никогда в жизни не чувствовала себя настолько спокойно. – В десятом классе я повредил колено, и врач прописал мне обезболивающее.
Мама заставила меня спрятать таблетки от отца. От моего родного отца, понимаешь?
Я открываю рот, чтобы сказать что-то бесполезное вроде «мне очень жаль» или «какой ужас», но, к счастью, он продолжает говорить.
– А главное, – говорит он, – когда он трезвый, он просто замечательный. Правда. Мы много времени проводим вместе, он берет меня на матчи, мы ходим в походы, на рыбалку и все такое прочее. Он хороший отец, просто у него есть зависимость, которая им управляет. А все друзья твердят: вот бы у меня был такой папа! Я, конечно, никогда бы не позволил им увидеть его пьяным. Поэтому они ничего не подозревают.
В начале этого разговора он обнимал меня, но теперь все наоборот.
– Ты поэтому хотел, чтобы я ушла? Когда подумал, что я под кайфом? Из-за отца?
– Может быть, – задумчиво отвечает парень. – Но дело не только в тебе. Мне не нравится, когда мои друзья балуются травкой, я не могу быть рядом, даже когда они выпивают. Кто знает, что случится? Пьяные могут сделать и сказать такое, что… ситуация моментально выходит из-под контроля. Меня это… не знаю, нервирует, что ли, – бормочет он.
– Хочу, чтобы ты знал – я ничего не употребляю. Правда. Курю и все, и только сигареты. Я даже не пью.
– Прости, что подумал о тебе такое. Наверное, когда я вижу, что кто-то ведет себя странно, это первое, что приходит в голову. Не то чтобы ты вела себя странно, но. Иногда ты кажешься рассеянной. Витаешь в облаках. А с отцом так постоянно – у него такое лицо, как будто его здесь нет и он мыслями совсем в другом месте. У тебя тоже.
– Ох.
– Или вот это странное сегодняшнее поведение. – По правде говоря, я не хочу больше слушать о том, какая я странная, но он продолжает говорить. – Мне это показалось знакомым.
– Ох. – «Ох» вдруг становится единственным словом, которое я в состоянии произнести.
– Прости, я, наверное, делаю только хуже? Я не нарочно. Просто пытаюсь объяснить. Я не хотел тебя обидеть. Извини, наверное, мне лучше заткнуться.
– Да нет. Все в порядке. Я знаю. – Я и сама прекрасно знаю, что веду себя чудно, просто не думала, что это настолько бросается в глаза. До такой степени, что парень, с которым я связалась, решил, будто я сижу на наркоте.
– Ладно. Извини, – снова произносит Джош. Целует мою руку, которая покоится на его плече, и делает глубокий вдох. Потом медленно выдыхает и говорит: – Знаешь, я никому раньше об этом не рассказывал. Некоторых ребят я знаю с детского сада, но даже им не мог рассказать, а с тобой мы знакомы всего пару недель. – Он невесело усмехается.
– А почему не можешь рассказать друзьям? – спрашиваю я.
– Может, они на самом деле мне не друзья? Нет, конечно, нет, – тут же поправляется Джош, опровергая это святотатственное утверждение в отношении своей божественной популярной стайки. – Просто мне стыдно.
– Ничего стыдного в этом нет.
Парень пожимает плечами.
– Я рада, что ты мне все рассказал, – шепчу я и снова открываю рот. Слова почти срываются с языка; мне так хочется признаться ему во всем, раз уж мы решили быть честными и восполнить недостающие пробелы. Эта откровенность – как наркотик, меняющий мое сознание; мне хочется рассказать ему правду. Я опасно близка к этому.
– Я тоже рад, – тихо произносит он, – только никому не говори, ладно? Пожалуйста. – В его голосе слышится неуверенность, которую я прежде не замечала.
Повезло ему. Он даже не подозревает, как хорошо я умею хранить секреты.
– Никогда в жизни, – шепотом отвечаю я. – Клянусь.
И вот в 3:45 утра, после многочасового разговора, он тянется к лампе, выключает ее и желает мне спокойной ночи, крепче укрывая нас пушистым пледом. Целует меня, кладет голову мне на грудь и произносит: