Я отпираю дверь и выхожу в гостиную, ступая маленькими шажками. Никто не слышит, как я вхожу. Посередине на диване сидит брат, обхватив голову руками; рядом с ним – Ванесса в халате и тапочках, она обнимает его за плечи; Коннер стоит, переминается с ноги на ногу и неуверенно поглаживает Кейлина по плечу. Никто не произносит ни слова. Кейлин плачет – его тело сотрясается от рыданий.
– Что случилось? – спрашиваю я.
Они все поворачиваются ко мне. Но никто ничего не говорит. Кейлин роняет голову на руки. Подбородок Ванессы дрожит.
– У Кевина неприятности, детка, – наконец произносит Коннер.
– Ч-что? Что он сделал?
– Сделал? – набрасывается на меня Кейлин. – Он ничего не делал!
– Тс-с-с, – успокаивает его Ванесса.
– Ладно, что стряслось? – я пробую спросить по– другому.
– Все выяснится, так что успокойтесь! – кричит Коннер. – Иди, Кевин… у него небольшие проблемы, но скоро во всем разберутся, и все будет в порядке.
– Какие проблемы? – У меня начинает чесаться рука – тревога словно скапливается под кожей.
– Одна девчонка из общежития заявила, что он ее изнасиловал! – выкрикивает Кейлин и, не заметив моей реакции, добавляет: – Но, естественно, он этого не делал. И я не знаю, что будет дальше. У нас была полиция, и.
Дальше я ничего не слышу: кто-то в моей голове берет молоток и начинает стучать по мозгам. Кто-то кричит: о боже, нет, нет, нет, нет! Кажется, я сейчас упаду, перестану дышать. Знакомая старая пуля впивается все глубже. На этот раз она точно доберется до сердца. Нет, до желудка. Я бегу в ванную и успеваю как раз вовремя, чтобы поднять крышку. Меня выворачивает.
Я сажусь на холодный кафельный пол. Голова гремит, как будто там в буквальном смысле война – с бомбами, снарядами, пушками и ранеными. Он снова это сделал. Ну конечно же! Я даже не сомневаюсь. Но есть ли в этом и моя вина? Я послушалась его, держала рот на замке, а он взял и сделал это снова – с кем-то другим. Только вот эта девушка, кем бы она ни была, оказалась умной и храброй. В отличие от меня. Я все та же сопливая трусиха, какой была раньше. Минни-мышка. Я жалкий мышонок.
Из-за двери раздаются всхлипы и тонкое бессловесное поскуливание. Бурлит кофеварка. Я выхожу из ванной, надеясь, что у меня не очень побитый вид.
– Ты как, Мышка? – спрашивает Коннер и с преувеличенной заботой сжимает мое плечо.
Мышка. Давненько меня так не называли. И как чудовищно уместно.
– Не очень, – честно отвечаю я.
– Не волнуйся, в школу можешь не ходить, – он улыбается. – Нам всем нужен выходной для восстановления духа. Что скажешь?
Я киваю и пытаюсь улыбнуться в ответ.
Мы торчим в доме весь день. Вид у всех как на похоронах. Кейлин в полном раздрае. Коннер пытается делать вид, что все в порядке. Ванесса то лихорадочно носится, то сидит и не шевелится. Мне хочется биться головой об стену.
О еде и думать тошно, но все равно помогаю Ванессе с обедом. Она говорит, что обед поднимет всем настроение. У меня серьезные сомнения на этот счет. Мы садимся за кухонный стол, ковыряем запеченный хлеб с сыром, размешиваем ложками комковатый томатный суп и слушаем обрывки истории, бессвязно и предвзято рассказанные Кейлином.
– Девушка – его подружка. Я даже… у меня в голове не укладывается, зачем насиловать ту, с кем он и так уже спал?
Зато у меня в голове все отлично укладывается. Ему просто нужно было заставить ее почувствовать себя никчемной, контролировать ее, унизить ее, бросить ее беспомощной.
– Она порвала с Кевином – даже не знаю, из-за чего, – но он не особенно переживал. И как-то вечером Кевин пригласил ее зайти, потому что она была расстроена из-за разрыва. Просто поговорить. Она утверждает, что тогда он ее и «изнасиловал». – Брат ставит пальцами кавычки. Меня так и подмывает потянуться через стол и сломать ему пальцы. – Кевин признал, что они занимались сексом. По «взаимному согласию». – Он снова ставит кавычки.
Мне даже недосуг объяснять ему, что, если он хочет выставить девушку лгуньей, кавычки при словах «по взаимному согласию» не нужны.
– Пару дней она даже не заявляла в полицию, – добавляет он, как будто это важно и о чем-то говорит. – Если все было, как утверждает она, почему сразу не сообщила?
По сравнению с тем, сколько жду я, два дня – это почти мгновенно. Два дня – ничто.
– И к тому же, – продолжает Кейлин, – я же там был. Я был в соседней комнате, в двух шагах! Если бы что-то случилось, я бы понял! Случись с ней что-то, она бы закричала или позвала меня. Мы же с ней тоже дружили. А я ничего не слышал!
О боже. Мое сердце перестает биться. Если бы он знал, как много можно не услышать, находясь в соседней комнате.
– Ничего я не слышал! – повторяет он. – И сказал об этом полиции колледжа, когда меня допрашивали на прошлой неделе. Но вчера вечером вдруг заявились – только на этот раз уже настоящие полицейские – и забрали его. Вот я и приехал. Не знал, как еще поступить. Я просто не могу поверить, что есть право это делать! Нельзя же просто так арестовать человека, без всякой причины? И не могу понять, зачем ей врать. Я всегда считал ее… нормальной.
– Может, это не ложь, – вырывается у меня. Я просто не могу больше держать это в себе.
– Да как ты можешь даже предполагать такое? Разумеется, она врет! – У Кейлина такой вид, будто он готов кинуться на меня через стол.
– Но ведь людей не арестовывают просто так, без причины, и ты сам только что сказал, что она не похожа на лгунью, – замечаю я.
– Нет, я сказал, что не понимаю, зачем ей врать, а не что она не похожа на лгунью! Мало ли что ей в голову взбрело, Иден? Вдруг она решила выдумать эту мерзкую историю, потому что ей стало стыдно? Потому что она порвала с парнем, а потом сама же с ним и переспала. Так делают только законченные шлюхи.
– Кейлин, мы за столом так не выражаемся, – с ласковым укором напоминает Ванесса.
Но брат делает вид, что не слышит ее. Он смотрит на меня и цедит сквозь зубы:
– Кому как не тебе знать, как это бывает.
Я широко открываю рот. То ли от шока, то ли потому, что мне хочется ответить ему немедленно. Я забываю все слова, не могу ни дышать, ни чувствовать, но мой голос начинает жить своей жизнью, и слова сами срываются с языка. Самые подходящие к этому случаю слова.
– Пошел ты.
– Сама пошла! – моментально реагирует Кейлин.
Коннер ударяет кулаком об стол. Ложки в тарелках гремят. Мое сердце гремит.
– Хватит уже, довольно! Какая муха вас укусила? Немедленно заткнитесь, оба! – Он по очереди тычет в нас пальцем.
Кейлин отталкивает стул и выбегает из кухни.
Я следую его примеру, бегу в свою комнату и громко захлопываю дверь.
А потом сажусь на пол, прислонившись к кровати. Откидываю голову на матрас и закрываю глаза. Я больше не могу делать вид, что со мной этого не случилось. Я больше не могу держать это в себе. В моей голове что-то лопается – как будто прорывает плотину.
Как все было: я проснулась оттого, что он взбирался на меня и прижимал коленями мои руки. Сначала я решила, что это шутка – несмешная, но все-таки шутка. Открыла рот и попыталась заговорить, но успела произнести лишь «ч-ч-чт…» – желая сказать «что?» Что, что, что происходит? Что ты делаешь?
Но он тут же зажал мне рот рукой, чтобы мать с отцом ничего не услышали. Они и не услышат: часы на прикроватном столике показывают 2:48. Мы оба знаем, что они крепко спят в противоположном конце дома.
Это оказалась не шутка.
Он впился мне в губы, а его пальцы сомкнулись на моем горле.
– Ни звука, ни звука, – шептал он. И я не издала ни звука. Я молчала. Дура, дура, дура.
2:49. Он снял с меня трусы-«недельку» и бросил их на пол. Почему-то даже тогда я еще не поняла, что происходит. Потом он задрал мне ночнушку – мою любимую, с дурацкими спящими собачками, – и я услышала, как порвался шов там, где распустилась нитка. Он задрал мне рубашку до самой шеи так, что я осталась голой – голой и нескладной. И край рубашки затолкал в рот, прямо в горло. Я начала давиться, но он все заталкивал рубашку в рот, все дальше и дальше, пока дальше уже было некуда. Я не понимала, зачем он это делает, пока не попробовала закричать. Я кричала, в этом не было сомнения, но не издавала ни звука. Звук был как из глубины.
У меня получилось высвободить руки, но я не знала, что с ними делать. Я бессмысленно размахивала ими, ударяя куда попало. Дурацкие руки. Его тело было твердым, как стена, шлеп-шлеп ладонями – и я снова прижата к кровати. Где тот прилив адреналина, который якобы наделяет людей сверхчеловеческой силой? Тот, что позволяет старушкам поднимать автомобили и доставать из-под них детей? Мне его не хватило, даже чтобы вырваться. Бессмысленная, глупая попытка.
– Прекрати, – предупредил меня он и прижал мои руки к кровати, впился коленями в бедра, всем весом нажал на коленные чашечки, пока не расплющил меня и мне не показалось, что у меня крошатся кости. Тогда я думала, что это больно. Но я еще ничего не знала о боли.
Он дрожал всем телом. У него дрожали руки оттого, что он пытался меня держать, дрожали ноги, потому что он пытался втиснуться между моих ног, расположиться и сделать то, что даже в тот момент я все еще считала невозможным.
– Черт, – прорычал он мне в ухо – в ее ухо, в ее ухо. – Лежи тихо, а то я… давай уже, а то я… богом клянусь, – выдохнул он.
Мне было все равно, как он закончит свою угрозу, потому что это не могло быть на самом деле, этого не происходило, не происходило, не происходило. Это не могло быть по-настоящему. Это кто-то другой; не я. Это кто-то другой. Я пыталась сжать ее ноги. Я правда пыталась – ноги дрожали от напряжения. Но в 2:51 он их раздвинул.
Каркас кровати скрипит, как ржавые качели, покачивающиеся вперед-назад. Стонет, как дом с привидениями. И что-то разбивается, как стекло. Разбивается внутри тебя, и маленькие осколки этого страшного разлетаются и попадают в вены, а по венам – прямо в сердце. Следующая остановка – мозг. Я пыталась думать о чем угодно, о чем угодно, только не о том, как это больно.