Я киваю, и мы сворачиваем на ее улицу.
– Ладно, краситься в синий я не буду, – подруга улыбается, – но стану носить линзы. Я уже папу уломала. На следующей неделе идем к окулисту.
– Здорово, – отвечаю я, а сама поправляю очки на переносице.
По пути к Маре мы проходим мимо его дома. Дома Кевина. Сейчас его там нет, но это неважно. Когда мы подходим ближе, чувствую, что у меня подкашиваются ноги. Я вдруг начинаю ненавидеть свой район, презирать его; мне становится противно, что все мы так близко друг к другу и наши жизни так плотно переплетены.
Мы приближаемся к дому Кевина, и я вижу Аманду. Его сестру. Мне всегда казалось, что она намного моложе меня: я воспринимала ее как маленькую девочку. Но сейчас смотрю на нее и понимаю, что не такая уж она и маленькая. Она всего на класс нас младше. В детстве мы много играли, а потом, в шестом классе, к нам переехала Мара и стала моей лучшей подругой вместо нее. Рядом с Амандой ее младшая сестренка и еще какой-то малыш, наверное, соседский: укутанные в комбинезоны, они барахтаются в снегу. Кажется, они хотят построить снеговика, но выходит лишь большая холодная белая глыба. Аманда подходит и надевает на него шарф, отделяя верхнюю глыбу от нижней. Малыши кричат и кидаются снежками.
Детишки не обращают на нас внимания, но Аманда нас замечает. Завязав шарф двойным узлом, она засовывает руки в карманы пальто, стоит и смотрит. И ничего не говорит. Это странно. Хотя мы с ней больше не закадычные подруги, как раньше, мы по-прежнему общаемся и с радостью проводим время вместе, когда наши семьи встречаются.
Но сейчас я тоже молчу. Тогда на помощь приходит Мара:
– Привет, Мэнди!
Мэнди. Так мы ее называли, когда Армстронги только переехали на соседнюю улицу. Однако прозвище не прижилось. Хотя, когда мы познакомились, именно так нам ее представили. Это произошло на праздновании моего восьмилетия. Именно тогда наши семьи начали отмечать все праздники вместе, потому что Кевин и Кейлин с первого дня знакомства стали неразлучны. Кевин всегда участвовал во всех наших праздниках, и, конечно, приглашали и его семью. Сейчас мне кажется, что с тех пор прошло сто лет.
– Привет, Аманда. – Я пытаюсь улыбнуться.
Скрестив руки на груди, она выпрямляется.
– Привет, – наконец отвечает она странным монотонным голосом.
– Как прошло Рождество? – Пытаюсь делать вид, что все нормально, но могу думать лишь о Кевине.
Она пожимает плечами и пристально смотрит на меня. Секунды тикают.
Раньше я никогда не придавала значения тому, что, когда Армстронги переехали в наш город, они не просто поменяли место жительства. Не просто переехали, а уехали от чего-то или от кого-то. Там, где они жили раньше, случилось что-то плохое. Однажды я слышала, как миссис Армстронг рассказывает об этом моей маме. Она плакала. А потом я подслушала мамин с папой разговор. Многого я не поняла, но, кажется, дело касалось Кевина и его дяди, брата мистера Армстронга.
– Знаешь, – я поворачиваюсь к Маре, – пойду-ка я лучше домой. Что-то я неважно себя чувствую.
– Серьезно? Что с тобой? – с искренним беспокойством спрашивает Мара.
– Ничего. Я просто… – Я не договариваю и начинаю пятиться. Лишь один раз я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на них, и вижу, что они стоят и смотрят мне вслед.
Мара поднимает руку, чтобы помахать мне на прощание, и кричит:
– Я тебе позвоню!
Завернув за угол, я пускаюсь бежать. С каждым шагом кровь в голове пульсирует все сильнее; тело покрывается холодным потом. Уже на пороге тошнота становится настолько нестерпимой, что я начинаю плакать. Бегу в ванную, падаю на колени перед унитазом и ловлю воздух ртом.
После бросаюсь на диван, даже не сняв куртку.
Закрываю глаза.
Следующее, что я помню – мама склоняется надо мной и трогает мой лоб.
– Заболела? – спрашивает папа, бросая ключи на кухонный стол.
– Иди? – Холодная мамина рука на моей щеке кажется такой приятной. – Что с тобой? Заболела?
– Наверное, – бормочу я.
– Давай снимем куртку. – Поддерживая меня рукой за спину, она помогает мне сесть. А мне больше всего на свете хочется, чтобы она меня просто обняла. Но вместо этого она стягивает с меня рукава.
– Меня вырвало, – говорю я.
– Съела что-то не то?
– Нет.
Я сегодня вообще ничего не ела. В обеденный перерыв все мои мысли были заняты новеньким, Камероном, и к своему бутерброду с арахисовым маслом и джемом я даже не притронулась.
– Бедная моя малышка. – Мама встает и смотрит на меня: кажется, ей действительно меня жаль. – Давай сделаем так: ты переоденешься в пижаму, а я сварю тебе суп. Договорились?
– Ладно, – отвечаю я.
Поднимаюсь в свою комнату переодеться, стараясь не смотреть на побледневшие сероватые синяки, которыми все еще покрыты мои бедра. Не задерживать взгляд на кровоподтеках на ребрах и тазовых костях. Все равно их скоро не будет. Надеваю пижамные штаны и застегиваю фланелевую рубашку на все пуговицы, чтобы скрыть синяки на ключицах. Их еще видно.
– Куриную лапшу будешь?! – кричит мама с кухни. Я сажусь за стол.
Не успеваю я ответить, как она ставит передо мной кружку горячего чая.
Супа мне совсем не хочется – ни лапшу, ни чего– либо другого. Но мама так улыбается – с такой улыбкой она всегда суетилась вокруг Кейлина. Наверное, ей приятно, что все же есть о ком позаботиться. Наверное, она рада, что может сделать для меня что-то существенное.
– Пусть будет куриная лапша, – киваю я, хотя желудок протестует.
– Хорошо. Пей. – Мама показывает на чай.
Я опускаю голову.
Папа садится напротив, складывает ладони домиком и произносит:
– Хм. Наверное, какая-то инфекция гуляет.
Ах, если бы я могла болеть все время. Когда болеешь, все кажется чуть более нормальным.
Через неделю мы снова садимся за стол в дальнем углу библиотеки и достаем пакеты с бутербродами. Мара усаживается не рядом со мной, как в прошлый раз, а рядом с Камероном. Тот случайно задевает ее рукой, и она придвигается к нему чуть ближе. Я вижу, что он на нее совсем не запал. Меня это почему-то радует.
– Итак, в обеденном книжном клубе у нас демократия, – заявляет мисс Салливан и придвигает к столу тележку с книгами. – Я подобрала книги; все есть в библиотеке минимум в шести экземплярах. Предлагаю каждому выбрать одну, которую он бы хотел прочитать, а потом проголосуем. Что скажете?
Мы киваем, подходим, смотрим и выбираем. Наконец, взяв по одной, возвращаемся на место.
Камерон смотрит, что выбрала я.
– «Дневник Анны Франк»? Отличный выбор.
– Знаю. Не зря же я ее выбрала.
Смотрю на его книгу: «О дивный новый мир».
– Моя любимая книга, – объясняет парень.
– Я не читала, – говорит Мара.
– О, книга просто отличная! Ее герой… – Он начинает рассказывать и придвигается к ней ближе.
Все слушают, а мне хочется ударить его книгой по башке. Опять он перетягивает все внимание на себя! Это мой книжный клуб!
– Тогда, может быть, начнем с нее? – предлагает мисс Салливан. – Кто хочет обсудить «О дивный новый мир»?
Я не поднимаю руку. Но остальные тянут руки вверх. И ждут, что я сделаю то же самое – мол, может, я просто не поняла, какая это крутая книга, может, не слушала Камерона?
– Я накладываю вето. – Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не закричать.
– Почему? – спрашивает Камерон. Кажется, я слышу в его голосе усмешку.
Я заливаюсь краской. Открываю рот, но не знаю, что сказать.
– Потому что… – запинаюсь я, – …потому что все знают, что «О дивный новый мир» входит в программу старших классов. Значит, мы и так его прочитаем.
– Точно, – тихо соглашается Стивен и опускает руку.
Мне хочется дать ему пять, но я просто улыбаюсь. Он смущенно улыбается в ответ, опускает голову и начинает разглядывать свой знаменитый бутерброд с колбасой, теребя край салфетки.
– И что такого? А «Дневник Анны Франк» нам задавали на лето, – встревает Мара. Я ушам своим не верю – она поддерживает этого выскочку!
– Вот именно, в чем разница? – поддакивает Камерон. Да эти двое ополчились против меня!
– «Дневник» задавали на лето. – Я пытаюсь придумать какую-либо иную причину, кроме «я тебя ненавижу и не могу позволить, чтобы ты выиграл». – Но разница в том, что мы не обсуждали его в классе. А надо бы.
– Но «Дивный новый мир» мы вообще еще не читали, – вмешивается мисс Жующая Волосы. – И если прочитаем сейчас, то заранее подготовимся к выпускному классу.
– Точно, – соглашается мисс Католическая Школа.
– Мне кажется, это идиотизм. – Слова сами срываются с языка, как будто ругаться для меня – обычное дело. Я закрываю рот, но уже слишком поздно.
У Мары отвисает челюсть – она поверить не может, что я могла такое сказать. А потом недовольно морщится, и лицо у нее становится точь-в-точь как у ее матери. Мне и самой не верится, что я это сказала.
– Ладно, ребята, что вы так всполошились, – вмешивается мисс Салливан. – Большинство высказались за. Так что начнем с Олдоса Хаксли. «О дивный новый мир». – Она ласково треплет меня за плечо и добавляет: – Тебе понравится, Иден, вот увидишь.
Все смотрят на меня как на законченную кретинку.
Когда мы выходим из библиотеки, Мара тяжело вздыхает.
Я смотрю на нее, а она – на меня.
– Мара, я знаю… не понимаю, что на меня нашло, – признаюсь я. – Я вела себя ужасно, да? – шепчу я.
– Да, – поморщившись, отвечает подруга. – С тобой все в порядке?
Я киваю.
– Может, ты еще не выздоровела? Ведешь себя очень странно.
– Может быть.
Мы шагаем к шкафчикам в тревожном молчании.
– А давай в эти выходные сходим куда-нибудь? – наконец предлагаю я и добавляю: – Мы с тобой вдвоем. – Мне нужно рассказать ей, что произошло. Рассказать про Кевина. Я должна признаться хоть кому-то. И чем скорее, тем лучше. А то я просто взорвусь.
– Не могу. В выходные меня папа забирает. Забыла, что ли? Мы пойдем за линзами.