Я проезжал по западному побережью весной, в разгар полевых работ. Темнокожие крестьяне на кирпично-красных полях были заняты тем, что стаскивали сюда сушняк, заранее заготовленный в горах, складывали его в кучи через каждые 2-3 метра и поджигали. Над всей долиной стоял сизый дымок, навевавший мысли о кострах, котелках и туристских походах, хотя эти костры не имели никакого отношения к туризму. Полученную золу тонким слоем рассыпают по участку и запахивают в почву.
На плоскогорьях Декана используется другой способ удобрения, говорят, очень эффективный. Там до сих пор существуют специальные касты, занимающиеся выпасом овец и коз. Пастухи кочуют по всей стране, питаясь козьим молоком, продавая шкуры и ковры, изготовленные из овечьей шерсти. Им платят еще за то, что их овцы ночуют на поле того или другого крестьянина. Оно обносится веревочной сеткой, дабы животные, не дай бог, не забрели на соседний участок. После такой ночевки поле, как утверждают, хорошо родит несколько лет. Но даже это, сравнительно дешевое средство поднятия урожайности не по карману многим бедным хозяевам.
Главная беда — недостаток навоза. Его в основном употребляют на кизяк — дешевое и часто единственно доступное топливо. Когда-то Индия была лесистой страной. Один из султанов Дели со всей своей армией заблудился в лесах Доаба — территории между реками Ганг и Джамна. Сейчас, глядя на жидкий кустарник по межам необозримых полей Северной Индии, в это трудно поверить. Знаменитые джунгли сохранились лишь в горах: в Гималаях, Центральной Индии, на Западных Гатах и на Майсурском плато.
В последние годы в качестве топлива употребляется и керосин, но он все же очень доро г. Цена на него вздута косвенными налогами. Таким образом, даже то, что навоз не используется для удобрения, а сгорает в миллионах примитивных печек, свидетельствует о бедности земледельца, а не о его консервативности. Там, где есть возможность, все запасы навоза тщательно собирают и вносят в почву.
Традиционные плуги сохраняются в хозяйстве еще по одной немаловажной причине: участки очень мелки. 80% хозяйств в Индии имеет меньше 5 акров (2 гектара), да и эта земля разбита на участки, расположенные часто в разных концах деревенских угодий. Лоскутные поля — первое впечатление от Индии у путешественника, подлетающего к Дели на самолете. И по мере того как едешь через Уттар Прадеш, Бихар, Бенгалию, а потом через Южную Индию, лоскутность все сильнее отпечатывается в памяти. Поля нередко столь малы, что даже упряжка быков с плугом с трудом разворачивается на них. Современному же плугу, который тяжел и может двигаться только при помощи трактора, просто нет места на таких лоскутьях.
Чересполосица существовала еще в средине века, когда мельчайшего землевладения не было и в помине. Сельская община распределяла земли, учитывая их качество. Каждый имел право на поле на землях, орошаемых или близко расположенных к деревне и потому лучше удобренных, а также на часть земель среднего и худшего качества. При разделе имущества после смерти хозяина поля делились поровну между сыновьями умершего, чересполосица увеличивалась.
Затем пришло малоземелье: все удобные площади были распаханы, а население, особенно сельское, при англичанах продолжало возрастать. Поля делились и делились, продавались по частям другим собственникам, сдавались в аренду все более мелкими участками. В результате сейчас перестройка системы аграрных отношений — труднейшая задача.
Индийское правительство в 1951-1956 гг. провело аграрную реформу. Было отменено землевладение заминдаров-помещиков, обычно сдававших землю в аренду. Им оставили лишь ту, которая находилась в их собственной обработке или по документам считалась «в обработке собственника», хотя фактически могла тоже сдаваться. За прочие земли заминдарам полагается выкуп по ценам ниже рыночных, к тому же главным образом в облигациях, которые правительство должно погасить в течение 40 лет. Цены на землю и на товары растут, так что с каждым годом фактическая стоимость облигаций падает. Выплачено уже несколько миллиардов рупий, но защитники реформы говорят, что земля была отобрана у заминдаров «за бесценок». Это не совсем так, однако реформа, несомненно, подорвала социальное и экономическое положение бывших фактических хозяев индийской деревни.
Наиболее последовательно она осуществлялась в Кашмире, где у помещиков отобрали земли без компенсации и где одновременно были отменены все долги крестьян ростовщикам.
Это произошло в 1947-1949 гг., когда у власти в штате находились левые деятели, в том числе коммунисты. Дело облегчалось и тем, что местные помещики преимущественно исповедовали индуизм и принадлежали к касте так называемых кашмирских брахманов (пандитов), крестьяне же, как и большинство населения Кашмира, были мусульманами. Помещики, следовательно, не имели традиционно-кастового влияния в деревне.
В гостинице Сринагара я разговорился с представительным пожилым человеком в отличном костюме с белым платочком в кармане. Мой собеседник оказался пандитом, бывшим помещиком, а ныне бизнесменом из Дели. Настроен он был пессимистически:
— Куда идет эта страна? Никогда в ней не было особого порядка, теперь же, когда ушли англичане, а у нас отобрали землю, начался настоящий хаос. Раньше я получал с арендаторов очень приличную сумму. Мог вкладывать эти деньги в бизнес, мог поддерживать нуждающихся. А сейчас? Я совершенно обеднел, еле свожу концы с концами. Думаете, мои крестьяне стали жить лучше? Они вообще перестали работать и просто голодают.
Брюзжание старого заминдара не вызывало сочувствия. Крестьяне, конечно, не стали жить хуже. Однако, надо сказать, сама по себе отмена помещичьего землевладения, без ликвидации технической и культурной отсталости и малоземелья, недостаточна, чтобы обеспечить подъем производства. Землю получили бывшие арендаторы, которые владеют ею сейчас на разных правах — полной собственности или постоянного держания. В Индии отсутствовали «помещичьи угодья», которые можно было бы распределить среди крестьян, как в России 1917 г. В результате прежние проблемы — перенаселенность, чересполосица, неэкономичность задавленного ростовщиком мелкого хозяйства, отсутствие средств — сохраняются и сейчас.
Главное же — сохраняются эксплуатация, теперь уже не со стороны заминдаров, а со стороны новых, более мелких землевладельцев — бхумидаров и ростовщиков, полукрепостническая зависимость низших каст, издольная аренда, нищенское положение сельскохозяйственных рабочих.
Когда я говорю о «крестьянине», работающем на «своем поле» такими-то орудиями труда и таким-то образом, я отдаю дань традиции, согласно которой Индия — страна крестьян.
Кто он, этот индийский крестьянин? Самостоятельный хозяин, имеющий своих быков, нанимающий одного-двух батраков круглый год и несколько десятков представителей деревенской голытьбы в сев и уборку? Он сам и торговец — возит продукцию на своих или на наемных повозках на базар, он же часто и ростовщик — у него всегда есть немного наличных денег и он с удовольствием ссудит ими своего обедневшего соседа — без лишних формальностей, по-дружески и, конечно, за приличный процент. Он так занят, что работать на поле ему некогда: успевай следить за работой батраков и вести торговые дела.
Может быть, крестьянин — это его бедный сосед, который владеет несколькими акрами земли, плохо обработанной и плохо удобренной, который тоже нанимает время от времени в помощь себе такого же бедняка или еще более бедного члена неприкасаемой касты, с одной стороны, и просит быка, семена, ссуду у богатого односельчанина — с другой?
А может быть, крестьянин — это тот, кто весь год, хотя и с сезонными перерывами, работает на полях то своих, то чужих и не знает сегодня, как он будет кормить свою семью завтра?
Или, наконец, просто рабочий, батрак, имеющий только хижину, да и то иногда не свою, настолько задолжавший хозяину, что у него нет надежды получить свободу даже для своего сына, привязанный к одному землевладельцу, но получающий в виде милости разрешение поработать на другого, когда у хозяина нет для него работы. Он, конечно, не крестьянин, но, безусловно, земледелец.
Не нужно представлять себе индийского крестьянина как разновидность русского мужика, самостоятельного мелкого производителя, сводящего концы с концами.
В том-то и отличие крестьянской Индии, например, от России до коллективизации сельского хозяйства, что в Индии с большим трудом найдешь собственно крестьянина. Если он сводит концы с концами, если он самостоятельный хозяин, то обязательно богатей, кулак, эксплуатирующий односельчан через аренду, скупку товаров, ростовщичество. Если же он действительный труженик на своей земле, он, как правило, несамостоятелен и все время находится на грани голода.
Индийская деревня по-прежнему многоэтажна. В ней явственно различаются верхи и низы, но те и другие, в свою очередь, включают массу разнородных слоев.
Среди богачей и бывший крупный помещик, ставший теперь помещиком помельче, и ростовщик, и крупный крестьянин, что-то вроде кулака. А среди бедняков есть и мелкие собственники, и арендаторы, и свободные рабочие-батраки, и закабаленные долговые полурабы. Все это осложнено кастовым делением в деревне, хотя, в общем, деревенская «элита» принадлежит, как правило, к высшим, а трудящиеся — к низшим кастам.
В многоэтажности, мне думается, и лежит объяснение действительных трудностей, мешающих внедрению новой техники и использованию новых методов обработки земли. Земледелие, издавна считавшееся здесь занятием почетным, давно перестало быть занятием доходным. Еще в средние века государство и феодалы отбирали у крестьян все сверх самого необходимого. Устанавливались такие размеры налогов, что их можно было уплатить только в самый благоприятный год. В остальные годы накапливались недоимки, так что крестьянину никогда не удавалось выплатить все налоги и что-нибудь накопить. И тогда были грабежи и жестокое обирание земледельцев, но князья все же старались сохранить курицу, несшую золотые яйца.