Оба вытаращились на меня, как только я вошла, и пришлось одарить их таким грозным взглядом, что больше они в мою сторону не поворачивались.
Сегодня непобедимость пирамиды почему-то раздражала меня, и я штурмовала ее с настоящим остервенением, прекрасно понимая, что никакой вершины мне не видать. Смотрелась я, судя по всему, лихо — красная перекошенная морда, жилы на руках и шее вот-вот порвутся, ноги давят на педали, будто поршни какой-то машины. Фонарь казался сигналом опасности, а не признаком слабости — один глаз в боевой раскраске. Но если бы вы видели, как я шлепаюсь на тот вонючий ковер, как высвобождаюсь из укачивающих меня рук Джонни, как ползу по полу, словно паршивый старый пес, у которого больше нет сил, чтобы бегать, как тащусь в темную спальню, где можно свернуться на здоровом боку под грязным одеялом и лежать, глядя на облупившийся потолок, пока не сморит сон, — да, тогда бы вы увидели совсем другую женщину.
Я проснулась в четыре утра; этот душу выматывающий цвет был повсюду — вокруг меня, внутри меня. Я даже радовалась, что боль отвлекает, выдирает из этого кошмара. Выбралась из постели и, спотыкаясь, побрела в соседнюю комнату за туфлями и курткой. Джонни храпел на кушетке — полностью одетый, рука закинута на лоб. Пустая бутылка валялась рядом. Куртку пришлось выдернуть из-под его ноги, и он пробормотал что-то нечленораздельное. Вспомнился спящий тигр, которого я как-то в детстве видела в Лондонском зоопарке.
Теперь я так крутила педали, что тренажер скрипел и покачивался. Да как он посмел такое со мной сделать! Я такого ни от кого не собираюсь сносить — и уж тем более не от пропитанного виски, желтопалого, прокуренного недоделка, который когда-то был хорошеньким мальчиком Джонни Джорданом.
В жизни ни от кого не пряталась — и вот всю последнюю неделю таскаюсь за хлебом и молоком в темных очках, да еще обходя стороной старушек на автобусной остановке. Сначала внушала себе, что это хорошая возможность привести в порядок квартиру, но так и не собралась с духом, чтобы взяться за уборку, а вместо этого задернула все шторы и засела в полутьме, среди коробок, у телевизора. И спала по пятнадцать часов в сутки. Телефоны трезвонили вовсю, но я их, как правило, игнорировала. Наконец нескольким перезвонила и наплела какие-то отговорки. Но на Джонни я не реагировала. К концу недели меня уже мутило от телевикторин, мыльных опер и от себя самой. Я стала задумываться о последних днях маминой жизни — о том, как она безостановочно бродила по дому в своем халате, в одной руке — сигарета, в другой — стакан с каким-то пахучим пойлом…
Фингал стал из интенсивно-красного пурпурным, а потом приобрел этот уродливый болотный оттенок. И прошлой ночью я снова села за руль. Можете себе представить мое смущение — да что там, стыд, — когда пассажирка, выходя на Хайгейт, сочувственно тронула меня за плечо и протянула карточку с адресом убежища для женщин. Я попыталась отдать эту бумажку обратно, но она не взяла — только улыбнулась с понимающим видом и захлопнула дверцу. Да как он посмел… Да он…
— Извините, у вас все в порядке?
Замедлив ход, я обернулась. Джем, менеджер тренажерного зала, стоял рядом и с тревогой смотрел на меня.
— Что?
Он покраснел.
— Ну, просто…
Я остановилась, заметив, какие лица у рыжего задохлика, домохозяйки с книжкой и девчушки-японочки, которая, видимо, пришла, пока я гоняла тренажер. Все смотрели на меня.
И я с ужасом сообразила, что сыпала проклятиями ВСЛУХ.
Джем мучительно подыскивал слова, чтобы сообщить мне об этом потактичней. И, судя по пульсирующей жилке на лбу, очень нервничал. Наверное, решил, что я бешеная. Не знает, что взбесилась-то как раз не я.
Я слезла с тренажера.
— Извини, Джем. У меня та еще неделя выдалась.
— Ясно. — У бедняги явно отлегло от сердца. Напряжение спало. — А с глазом что?
— Да так, знаешь… Спорт, — брякнула я первое, что пришло на ум, и взяла полотенце. Полотенце было белое, но стоило мне провести им по лицу, как его тотчас украсили оранжевые разводы.
«Шаман» был стилизован под семидесятые: желтый кафель, леопардовый китч. Над шеренгой кресел тянулся ряд сушилок, похожих на водолазные шлемы, — их давно уже убрали отовсюду, кроме нарочито старомодных парикмахерских. Но здесь они были вполне уместны — дань иронии. Высматривая Джоэла, я оглядела посетителей и взбудораженных учеников в потрепанных джинсах, с взъерошенными обесцвеченными патлами и с прыщами.
— Вы на вечер учеников? — осведомилась синеволосая девица за столиком регистратора.
— Не совсем. — Я твердо решила не подпускать Джоэла к своей кудрявой шевелюре. В жизни ему не прощу, если он меня оболванит.
— Хотите записаться? — У девицы на лбу красовался индуистский кружок, но я подозревала, что в ее случае это к религии не относится. Скорее что-то вроде наклейки на библиотечной книге. У меня возникло искушение потянуть кружочек: отвалится или нет?
— Мне нужен Джоэл Марш.
Девица сразу смешалась:
— Джоэл? А… он ушел.
— Вы уверены? — Я снова взглянула на вдохновенных стилистов. Учеников — как сельдей в бочке, она могла и ошибиться.
— Секундочку. — Девица потянулась к телефону и набрала номер. — Джино? Ты на минутку не подойдешь? Тут одна леди спрашивает Джоэла. Ага. — Она положила трубку и повернулась ко мне: — Присядьте. — И указала на кожаные сиденья под шлемами фенов.
Пару минут я дожидалась какого-то Джино, гадая, что тут происходит. Наконец появился тип в черных джинсах и рубашке — уложенная гелем прическа, колечко в ноздре, волосатые руки. Он был очень бледен, волосы на лбу росли треугольным мысом — вылитый граф Дракула.
— Джино? — Я поднялась ему навстречу.
— Он самый. — Он потеребил кольцо в носу средним пальцем. — А вы… — и осекся в замешательстве. — Вы ведь не мать Джоэла?
Он совсем идиот? Не заметил, что Джоэл — черный? Причем не мулат, а стопроцентный?
— А вы ждали его мать?
— Ну, она тут говорила по телефону, что может… — Он злобно покосился на регистраторшу, будто та выманила его из кабинета под вымышленным предлогом. — Слушайте, если вы не мать Джоэла, то кто же тогда?
— Друг.
Джино был тощий и на полголовы ниже меня. Мне он совсем не нравился.
— Я не намерен вступать ни в какие дискуссии. — Джино хлопнул в ладоши, давая понять, что разговор окончен. — Если у парня есть какие-то претензии, пусть изложит их в письменном виде и направит моему адвокату. Но он зря потеряет время.
— Претензии? Вы о чем?
Джино разозлился. Дрянное маленькое личико даже порозовело. Он направил на меня палец:
— Вот что, леди. Я уважаемый бизнесмен, стилист, экс-чемпион мира! Я не допущу, чтобы мою репутацию пачкал в грязи каждый сопливый шантажист, которому вздумается войти в эту дверь, слышите? Мальчишка оказался вором и лгуном, и на этом точка! Всего вам наилучшего. — И повернулся к регистраторше: — Больше никаких гостей, Джуди.
Я бы не удивилась, застав у Джоэла все его семейство на военном совете, но на звонок в дверь никто не ответил. Поболтавшись у дома несколько минут, наконец сдалась и пошла обратно к машине — к пабу «Лорд Палмерстоун» на углу, где припарковалась. Шаря по карманам в поисках ключей, подняла голову — и увидела в окне…
Да, он. Джоэл. В пабе. Джоэл — в пабе?
— Что происходит? — Я взяла его пустой стакан и принюхалась. Запах аниса. — Что ты пьешь?
Джоэл сидел поставив локти на стол и уткнув подбородок в ладони.
— «Перно», — ответил он, не глядя на меня.
— Ты же не пьешь.
— Сегодня — пью. Ты мне еще купишь?
— «Перно»?
— С черносмородиновым соком. Пожалуйста, Кот.
Я с неохотой выполнила его просьбу. Себе взяла пинту «Стеллы» и еще креветочные чипсы для нас обоих. Пока бармен наливал мне пиво, я оглянулась через плечо на Джоэла. Он по-прежнему не шевелился и смотрел в пространство.
— Что случилось, Джоэл? — спросила я, садясь рядом с ним. — Я заходила в «Шаман» и говорила с Джино.
— Что он сказал? — Черносмородиновый сок оставил следы в уголках рта. Я вспомнила, как в детстве попробовала «Рибену». Интересно, сколько он уже принял?
— Мало чего. Он казался… испуганным. — Это дошло до меня только сейчас. — Решил, что я — твоя мать.
Джоэл фыркнул, но тотчас снова умолк.
— Обозвал тебя лгуном. И вором. И шантажистом. Что ты натворил, Джоэл?
— Да в гробу я их имел! — взорвался он. — Это Джино натворил, а не я!
— Да в чем дело?!
Джоэл осушил свой стакан и со стуком поставил его на стол. Потом сжевал пару чипсов. Крошки сыпались у него изо рта, когда он заговорил снова:
— Вчера. Под конец дня зазвал меня к себе в кабинет. Подумал, говорит, что надо нам побеседовать. Он у себя за столом сидел. Так что я только сверху его видел. И он мне сказал, что у меня все хорошо получается. Что он распознал во мне талант. И я уже, считай, прошел отбор, и он позаботится, чтобы я после курсов получил постоянную работу. Но только, говорит, я для него взамен тоже кое-что сделать должен.
— Джоэл, можешь ничего не рассказывать, если…
На меня смотрели испуганные глаза.
— А когда он встал, оказалось, что у него член торчит наружу. Наружу торчит, Кот. Он мне велел встать на колени…
— Урод долбаный… То-то он переполошился!
— Я не сделал того, чего он хотел, Кот. Я старался быть вежливым. Сказал, что я не по этой части. А он знаешь что ответил? Кончай, говорит, брехню нести, я, мол, педиков сразу чую и ни разу еще не ошибся. Велел, чтобы я не валял дурака и попробовал.
— Но ты сказал «нет».
— В самую точку, я сказал «нет». Представляешь, что он возомнил — будто знает меня лучше, чем я сам. А он тут и заявляет, что о работе я могу забыть и вообще чтобы проваливал. Орал, чтобы я убирался. Как будто это я с ним что-то сделать хотел.
Я обхватила его и притянула к себе покрепче.
— И ты пошел к маме.
Он кивнул, уткнувшись мне в грудь.