— Подожди — увидишь.
О господи, опять сюрприз.
Прежде чем мы отправились в путь, Моргуну пришлось свериться с атласом. Я пыталась подсмотреть через его плечо, но он загородил страницу. Потом долго шарил в бардачке в поисках подходящего диска и наконец остановился на «Лунном танце» Ван Моррисона.
Когда мы покатили вниз по Бедфорд-Хилл, мимо двух зашуганных проституток, которые вечно околачивались там, я отметила, с какой завистью они уставились вслед нашей блестящей спортивной машине. На перекрестке пришлось остановиться на красный свет, но вот зажегся зеленый, и Моргун застрял. Взревели гудки, а он, чертыхаясь, возился с передачей и бормотал:
— Не привык к этой машине. Сейчас все налажу.
Ненавижу участь пассажира.
Стритхем, Талс-Хилл, Форрест-Хилл, Кэтфорд. Мерзкая, серая брошенная земля — Южная окружная дорога.
— Почему здесь нет нормальной дороги, как на севере? — застонал Моргун, когда мы застопорились у очередного светофора, а потом медленно поползли вперед, то и дело притормаживая.
— Сказал бы, куда едем, я бы подсказала, где можно срезать, — заметила я, но Моргун наживку не заглотил.
Хитер-Грин, Элтем, Блэкфен, Бекслиг. Аллеи для боулинга, склады мебели, «Макдоналдсы», площадки для гольфа.
Дартфордский тоннель. Я закрыла машину, спасаясь от зловонных испарений, и крепко зажмурила глаза. Я люблю мосты, но тоннели вызывают у меня лабиринтофобию — сразу приходят на ум крысы в канализационных трубах. Не хочу думать о бегущей над нами реке, о потоке машин, неуклонно влекущем нас вперед. Стало трудно дышать, ногти впились в потные ладони.
Когда я была маленькой, во время одной из наших редких семейных поездок в Лондон мы спустились в Гринвичский тоннель. Мои нервы подали сигнал тревоги, едва за нами сомкнулись двери лифта. В тоннеле, где гитарные переборы и возгласы детей гулко отражались от каменных сводов, я заметила, как мерно сочатся капли из темного Пятна на потолке, и стала кричать, впадая в еще большее неистовство из-за того, что мои рыдания возвращались, усиленные эхом. Уверена, что я была не единственным ребенком, которого отцу пришлось тащить из Гринвичского тоннеля на руках, но вряд ли такое часто случалось с девятилетними.
— С тобой все в порядке? — Моргун заметил, что я сижу с зажмуренными глазами и со сведенным, как в судороге, лицом.
— Будет в порядке.
И мы снова выехали на солнце. Я выдавила улыбку.
Саут-Окенден, Норт-Окенден, Брентвуд. Самое сердце Эссекского пригорода, где я была зачата, рождена, взращена.
— Куда мы едем, Крэйг? В Кембриджшир? Суффолк? Норфолк? В Восточную Англию? Просто скажи, насколько далеко мы сегодня заберемся?
— Далеко, дорогая, — засмеялся он. — Далеко.
— Ну, как знаешь.
И мы свернули с М25 на М11.
Мы миновали Харлоу, бетонный Нью-Таун, где мама обычно покупала мне школьную форму… Уж лучше бы мы двигались не на восток, а на запад.
Моргун рылся в бардачке. Тыльной стороной ладони он задел мою ногу, и я сообразила, что он впервые коснулся меня за этот день. Движение получилось случайным, но удивительно интимным. Моргун извлек пачку сигарет и щелкнул зажигалкой. А потом увидел выражение моего лица.
— Да ладно тебе… В закрытом помещении, конечно, я бы не стал, но здесь-то…
Так вот зачем понадобился автомобиль с откидным верхом.
— Я последовал твоему совету насчет спорта, — сообщил Моргун, закурив. — Записался на фехтование.
— Фехтование! — Я едва удержалась от смеха, вообразив, как коротышка Моргун пританцовывает, подпрыгивает и делает выпады в облегающем белом костюме и в этой дурацкой маске.
— Ага. Какая-нибудь гимнастика — это не по мне. И бегать без остановки на раздолбанной дорожке, чтобы в результате никуда не попасть, не люблю. Мне по душе фехтование — агрессия в сочетании с точностью. Сила и стратегия. Вот это для меня.
— Только не жди, что я стану изображать даму в беде, — предостерегла я.
На девятом перекрестке, спустя два часа, мы свернули с шоссе. В груди сдавило. Руки затекли от напряжения, покалывало кончики пальцев.
— Все, Моргун, хватит с меня этих игр. Я хочу знать, куда мы едем.
Моргун покосился на меня, озадаченный нотками страха в моем голосе, но сказал только:
— Не волнуйся.
Грейт-Честерфорд. Литтл-Честерфорд. Б184. Крытые соломой коттеджи; «вольво», припаркованные на гравийных дорожках; старые домишки, ярко-розовые или бледно-желтые, со странным орнаментом над дверями — круги и квадраты, горошины и раковины. Эти рисунки — древняя местная традиция, подозреваю, что и потолки здесь расписывают так же. Я не наведывалась сюда уже многие годы, но по памяти могла перечислить каждый магазин, паб и отель в этих старинных деревушках. А на дороге могла указать все места, где во время дождя образуются лужи.
— Мы часом не в Саффрон-Уолден едем, Моргун?
Он снова дымил сигаретой, стряхивая пепел на дорогу. И ничего не говорил.
— Крэйг, мне необходимо знать — мы остановимся в Саффрон-Уолден или просто это по пути куда-то еще?
Он уже открыл было рот, но тут…
— Твою мать!
Машина резко вильнула в сторону, меня швырнуло вперед, и ремень безопасности врезался в грудь. Моргун дал гудок. Белая утка вразвалочку шла по дороге, даже не подозревая, что едва не превратилась в паштет.
— Господи, ненавижу ездить по деревням! Всю дорогу — эти хреновы твари! — Моргун постепенно приходил в себя. — Ты в порядке?
— Абсолютно. Крэйг…
Мы были на окраине города. Слева сверкал огнями паб «Восемь колокольчиков» — с виду совершенно не изменился. По воскресеньям родители водили меня сюда на ланч, и мы сидели в шумном зале за большим круглым столом. Когда мне было лет девять или десять, меня стошнило на автостоянке, прямо у главного входа. Мама отводила у меня волосы с лица и гладила по спине, пока не стало легче.
— Вместе с Винни додумались, да? Чья идея — твоя или ее? — Я потерла ноющий лоб. — Подумать только, я этого дня дождаться не могла… Ты когда-нибудь прекратишь решать все за меня?
Я и забыла, какая здесь большая церковь — почти собор. Шпиль виден за много миль.
— Зачем, Крэйг?
Он высматривал свободное место у обочины и наконец припарковался между «тойотой» и «вольво». Человек десять в бурых, черных и серых одеждах шли по дорожке к распахнутым дверям церкви. Я узнала толстушку миссис Дьюэр из школы — она опиралась на руку какого-то мужчины, наверное мужа. А вот дядя Питер, который мне, если разобраться, вовсе не дядя, — хромает со своей тросточкой. Молодую пару я не знаю… Господи, а это…
Я воображала, что он придет первым, чтобы можно было стоять на ступеньках, как положено организатору торжества, целовать прибывших в щеку, обмениваться рукопожатиями. Но он только-только выбирался из голубого «рено», припаркованного дальше по дороге. Волосы из подернутых сединой стали совсем белыми, черный костюм болтался мешком. Я никогда не видела его таким худым, да и ростом он стал меньше. Черный костюм и седина придавали облику некоторый аристократизм — он напоминал шаркающих ногами, надутых старцев, которые забирались в мой кеб и требовали доставить их в клуб «Гаррик». Я запомнила его таким, каким он был при нашей последней встрече, двенадцать лет назад, но теперь все изменилось.
— Это он, да? С седыми волосами?
Рука Моргуна лежала на моем плече. И успокаивающе сжимала его.
Отец положил ключи в карман пиджака и стоял возле машины, глядя в пространство. Я заметила, что рукава пиджака почти полностью прикрывают ладони, — да, он действительно усох.
— Что будешь делать? — раздался над ухом голос Крэйга.
Папа слегка наклонил голову набок, будто к чему-то прислушивался. А потом медленно повернулся, вытягивая шею, словно черепаха, и вгляделся в идущих по дорожке к церкви, в машины. Я увидела его глаза и темноту в них. И поняла, кого он ищет.
Ищет меня.
Щелчок, шорох — расстегнулся ремень безопасности. Я схватилась за ручку дверцы.
Папа все еще высматривал среди автомобилей черный кеб. Плечи его поникли — едва заметно, но все же поникли. Молодой викарий, которого я никогда не видела прежде, сбежал по ступеням церкви и направился к отцу пружинистой походкой, как-то неподобающей случаю. Папа заметил его и поплелся навстречу.
Я не стала упускать свой шанс и распахнула дверцу.
— Кэтрин, хочешь, я пойду с тобой?
— Отвали.
Я выскакиваю из «мазды» и мчусь со всех ног вниз по склону холма, прочь от церкви, прочь от отца, прочь от Крэйга, сующего нос куда не просят. Я в спортивной одежде, и никакие высокие каблуки, скользкие подошвы и узкие юбки мне не мешают. Сначала сердце бьется как бешеное, но вот пульс выравнивается, дыхание успокаивается…
Я уже не бежала, а летела. Без усилий. Словно машина.
Огибая угол, я едва не врезалась в какую-то женщину в шляпке, но в последнюю секунду нырнула в сторону. Позади взревел двигатель «мазды», я прибавила скорость и, перебежав дорогу, помчалась к центру городка, туда, где автомобилям нет проезда, прямо в толпу, пасущуюся среди сувенирных лавочек и чайных.
Пересекая рыночную площадь, я чувствовала себя беззащитной на открытом пространстве, но Моргуна нигде не было видно. Ему меня не поймать, — во всяком случае, не здесь, где для него все чужое, а я с закрытыми глазами найду любой уголок. Миновав узкую аллею я, свернула к лабиринту, возле которого резвилась какая-то юная парочка, и рванула к Такстед-роуд. Разогналась я так, что, наверное, не сумела бы остановиться, даже если бы захотела. Я толком не соображала, где нахожусь и куда бегу. Знала лишь, что мчусь прочь из города. Под ногами шуршала опавшая листва, брызгами разлетались лужи, и отзывался гулом асфальт.
Автомобильный рожок взревел над самым ухом, когда я перебегала дорогу, и я едва не перелетела «рыбкой» через бордюр. Добравшись до спасительного тротуара, сбавила ход и заставила себя остановиться. Привалившись к фонарному столбу, попыталась отдышаться, а заодно и привести в порядок нервы. И только тут сообразила, где нахожусь.