— Ну, вам пока ничто не угрожает, Аглая.
— Вот именно — пока.
— Когда вы закончите ваш эпохальный роман? — Это был вопрос из категории запрещенных, но кофе, который мы пили, был так хорошо заварен!.. Следовательно, у Аглаи не должно возникнуть повода сердиться.
— Он написан. Осталось только как следует вычитать его и внести последние правки… Думаю, к Новому году управлюсь. И вот еще что, Алиса. Я бы хотела, чтобы вы занялись составлением сводного глоссария к моим книгам. У вас должно получиться. Да и мне было бы интересно заглянуть в него на досуге. И не только мне.
— А… кому еще?
— Сумасшедшим немцам. Вы согласны? Возможно, это не то, о чем вы мечтали…
— Не то?.. Почему не то? Конечно, я попробую… Это ведь касается ваших последних переговоров?
Совсем недавно Аглая вернулась с Франкфуртской книжной ярмарки, где получила предложение от одного крупного немецкого издательства о публикации собрания сочинений. Поскольку у читающих, видите ли, немцев неожиданно возник стойкий интерес к Kriminalgeschichte[5] фрау Канунниковой. До этого были еще и англичане с итальянцами, но итало‑английскую эпопею Аглаи я не застала.
— Да, это касается моих последних переговоров. Завтра в четыре из Мюнхена прилетает переводчик. Некто герр Райнер‑Вернер Рабенбауэр, я уже встречалась с ним в Германии. Не самый приятный человек, мягко говоря. Но довольно сносно лопочет по‑русски.
— Не самый приятный?
— Единственное достоинство этого господина заключается в том, что ему не нужно объяснять на пальцах русскую ненормативную лексику.
Аглая скорчила гримасу, происхождение которой мне было понятно: приезжал всего лишь Райнер‑Вернер, а не Кристоф‑Франсуа, например. Или Жан‑Пьер. Или Жак‑Анри. Франция, родина «Украденных поцелуев», была по‑прежнему равнодушна к творчеству Аглаи.
— Займитесь этим немчиком, Алиса.
— Сегодня же напишу плакат для встречи в аэропорту.
…Я действительно приехала в Шереметьево с плакатом и с очередной пачкой писем, которую еще с утра вытащила из абонентского ящика (письма я намеревалась почитать по дороге, чтобы ожидание герра Райнера‑Вернера Рабенбауэра было не таким тоскливым). Эта пачка, вернее, одно из писем в пачке так испортили мне настроение, что я едва не пропустила объявление о прибытии самолета «Люфтганзы», следующего рейсом из Мюнхена.
Письмо было засунуто в блеклый конверт без обнадеживающего обратного адреса. Я ненавидела отсутствие обратных адресов: как правило, за ними скрывались сладострастные пасквилянты, тихопомешанные защитники литературы Большого Стиля или секс‑хулиганы, готовые залить спермой из своих худосочных брандспойтов любое, даже едва тлеющее, книжное откровение. Подобные письма я никогда не показывала Аглае и, как правило, выбрасывала в корзину прямо на почте. За исключением особо выдающихся или особо циничных образцов. Они и составили небольшую подборку, которая хранилась в нижнем ящике моего рабочего стола.
Непонятно зачем я собирала их. Все эти заскорузлые листки. Все эти с мясом вырванные и испохабленные страницы из Аглаиных книг с приписками: «Вот, спустил давеча на твою героиню, полюбуйся. С женой так не получается последние пять лет…» Или — «Вы не просто графоманка, вы графоманьячка!». Или — «Я, потомок выдающегося писателя Козьмы Пруткова, подаю на вас в суд за осквернение великого и могучего русского языка!».
Предчувствуя нечто подобное, я вскрыла конверт. Из него выпал листок с одной‑единственной, набранной крупным шрифтом фразой:
«БОЙСЯ ЦВЕТОВ, СУКА!»
Листок не понравился мне. Очень не понравился. Я работала у Аглаи несколько месяцев и за это время выудила из почты с добрых два десятка подметных цидулок.
Подать в суд за осквернение великого и могучего — было.
Подать в суд за литературный плагиат — было.
Подать в суд за использование имени и фамилии в произведении — было.
Но такой странной угрозы на моей памяти не было. Да и сукой Аглаю Канунникову никто не называл, разве что очаровательные коллеги по детективному цеху, да и то в семейном кругу. И при чем здесь цветы?..
Нужно поскорее избавиться от записки и забыть о ней. Наверняка какой‑то сумасшедший, не иначе. Сумасшедший, с литературным словом «сука» наперевес.
Но выбросить конверт я не успела — появились первые ласточки с рейса Мюнхен — Москва. И мне ничего не оставалось, как поднять табличку: «RAINER WERNER RABENBAUER».
За первыми ласточками последовали менее расторопные щеглы, потом пришел черед основной стаи, и под самый занавес косяком пошли неторопливые, слегка потрепанные в боях с таможней удоды.
Райнер‑Вернер оказался бакланом.
Он вышел последним — когда я уже потеряла всякую надежду на встречу. Баклан приблизился ко мне и сказал:
— Райнер‑Вернер — это я. Вы представитель фрау Канунниковой?
Я кивнула.
— А где же сама фрау?
— Я — ее личный секретарь.
Аглая, как обычно, слукавила: Райнер‑Вернер не просто хорошо говорил по‑русски. Он говорил по‑русски практически без акцента. Хотя легкий акцент все же был: он живо напомнил мне специфический говорок завсегдатаев одесского Привоза.
— Меня зовут Алиса.
— Ага. Как Алиса в стране чудес?..
— Как «Алиса здесь больше не живет»[6], — отрезала я. Терпеть не могу когда начинают прохаживаться по моему не слишком удачному имени.
— Понятно. А я — Райнер‑Вернер. Впрочем, вы это уже поняли. — Он склонил голову набок и принялся разглядывать меня самым бесцеремонным образом.
Я тоже не осталась в долгу.
Райнер‑Вернер был типичным немчурой из культурфильма времен Третьего рейха «Наш вермахт». Коротко стриженные, зачесанные назад белые волосы, правильной формы череп, правильной формы глаза, правильной формы нос… А на монументальном подбородке Райнера‑Вернера могла бы развернуться танковая армия Гудериана. Без всякого стеснения. И еще осталось бы место для Рейхсканцелярии и Бранденбургских ворот.
Массивная голова немца была посажена на такие же массивные плечи. Опустить взгляд ниже я не рискнула: уж слишком вызывающе бугрились узкие райнер‑вернеровские джинсы. Самые сексуально озабоченные джинсы, которые я видела в своей жизни.
Так и не дойдя до границ тайной радости нимфоманок, я снова повернула обратно и уткнулась в левое немецкое ухо с болтавшимися там двумя серьгами (о, майне кляйне[7] Райнер‑Вернер, вермахт бы этого не одобрил!). На мизинце тоже что‑то серебрилось, но рассмотреть перстень я не успела. Немец поправил сумку на плече и по‑свойски обнял меня.
— Что будем делать? — спросил Райнер‑Вернер. В его контексте это прозвучало как: «С какой позы начнем?»
— Я отвезу вас в гостиницу, — сказала я. В моем контексте это прозвучало как: «Я честная женщина и последний раз имела секс четыре года назад. По телефону».
— А фрау Канунникова? — В его контексте это прозвучало как: «Можем и втроем. Она за главную, ты на подхвате».
— Фрау Канунникова ждет вас завтра с утра, — в моем контексте это прозвучало как: «Займись‑ка ты лучше самоудовлетворением, мальчуган».
Райнер‑Вернер понимающе засопел. И больше не сказал ни слова. В полном молчании мы вышли из аэропорта и погрузились в такси.
Разговор возобновился только в районе дорожного указателя «ХИМКИ». Майне кляйне Райнер проводил взглядом бетонные соты и произнес.
— Давно мечтал побывать в России.
— Вы очень хорошо говорите по‑русски, — сказала я только для того, чтобы что‑то сказать. Мечты немецкого жеребца меня не интересовали. И еще это дурацкое письмо!..
— Моя мать была русской.
— Правда? Просто замечательно.
— Ничего замечательного в этом нет. Она нас бросила, когда мне было полтора года. С тех пор я ее не видел.
— Извините.
— Ничего. Я уже вырос.
Мы снова замолчали, тем более что на горизонте замаячила Москва.
— Это Москва? — спросил Райнер‑Вернер.
— Москва, — односложно ответила я.
— Давно мечтал побывать в Москве.
— Да, я понимаю, — гид из меня никудышный, это точно.
«БОЙСЯ ЦВЕТОВ, СУКА!» Первые два слова выглядели как предупреждение. Последнее было явной угрозой. А этот странный, так до конца и не подслушанный мной разговор в кабинете? Тогда Аглае тоже кто‑то угрожал. Я понятия не имела о существе вопроса, зато мне достался ответ: «…не стоит мне угрожать. И шантаж у вас не пройдет. Это напрасная трата времени».
А самым удивительным было то, что к воспоминаниям об этой ночи мы больше никогда не возвращались. Аглая сделала вид, что ничего не произошло, я подыграла ей, и тема закрылась сама собой. И еще Ксоло! Чтобы хоть как‑то ладить с лысой тварью, я прочла кое‑какие статьи о ксолоитцкуинтли. Собаки этой породы так и норовят провести ночь в постели хозяев. Аглая поощряла дурные наклонности Ксоло, она сама говорила мне об этом. А ту — единственную — ночь Ксоло провела со мной. Аглая вернулась в кабинет, а Ксоло осталась.
Это было нарушением правил. Она никогда не нарушила бы правил, если бы не была так взволнована.
Было и еще одно нарушение: она оставила меня. Хотя предыдущая соискательница места вылетела только за то, что один‑единственный раз оказалась подозрительно близко от дверей кабинета. А мне все сошло с рук. Интересно, почему?.. Может быть, она решила, что я услышала гораздо больше, чем я услышала на самом деле? И на всякий случай решила придержать меня?..
— Простите! — напомнил о себе Райнер‑Вернер. — Я бы хотел, чтобы вы показали мне вот это… Если, конечно, у вас будет время…
Он расстегнул рюкзак, деловито покопался в его внутренностях и протянул листок из блокнота. На листке четким готическим почерком были выведены несколько адресов с довольно экзотическими комментариями.
1. Малый Татарский переулок, 4/1, флигель во дворе — пироманьяк (7 пожаров в административных зданиях, 35 погибших);