— Извините. Может быть…
— Вы знаете французский?
— Нет, — бокал в Дашкиных пальцах дрогнул. — Возьмите…
— Ну, что вы… Эта проблема легко разрешима, не правда ли, Ботболт?
Ботболт нагнул подбородок и удалился.
— А теперь тост! Тост!.. Я бы хотела выпить за вас, — торжественно произнесла Аглая, обращаясь ко всем сразу. — Думаю, через пару минут мне представится эта возможность.
Она добилась чего хотела (если, конечно, она добивалась именно этого) — все, как идиоты, стояли с шампанским.
И ждали ее одну. Королеву.
Наконец, появился Ботболт с таким же одиноким, как и Королева, бокалом на подносе.
«Veuve Cliquot Ponsardin» перекочевало к Аглае. Она подняла бокал и обвела взглядом присутствующих.
— Я бы хотела выпить за вас. За вас, дорогая Минна. За вас, дорогая Теа. За вас, дорогая Софья… Я счастлива видеть вас, я счастлива познакомиться с вами. Делить нам нечего. Ведь мы, в конце концов, делаем одно общее дело, — она повернулась к камере. — Мы служим нашему читателю. Так что — рога в землю, шпаги в ножны, а флоты в гавань. Перемирие на всех фронтах. Если, конечно, никто не возражает.
Никто не возражал. Попробовал бы хоть кто‑то возразить под прицелом объектива!
Все сдвинули бокалы и чокнулись.
Аглая первой — и здесь она не хотела терять первенство — сделала глоток. Маленький глоток. И снова улыбнулась.
— Странный вкус… Вы не нахо…
То, что произошло спустя секунду, навсегда запечатлелось в моей памяти. А сама эта секунда вдруг раздвинулась, как театральный занавес, обнажив самые потаенные уголки кулис. СС, ТТ и ММ с вымученными улыбками на лице. Ботболт с подносом в руках. Камера Чижа, направленная прямо на Аглаю. Прерывистое дыхание Райнера‑Вернера у меня за спиной. Брови режиссера Фары, разлетевшиеся подобно пеночкам из гнезда. Дашка с проливающимся на платье шампанским — мое собственное зеркальное отражение.
Бокал выпал из рук Аглаи и разбился на мелкие осколки. Она сделала несколько шагов вперед, удивленно улыбнулась, перехватила пальцами горло и приоткрыла рот — как будто ей не хватало воздуха… А потом по ее телу пробежала судорога.
Секунда все еще не кончалась.
И, за несколько мгновений до того, как театральный занавес упал, Аглая сделала еще один шаг. Прямо на камеру. Она заглянула в объектив, как будто бросила в него прощальный взгляд. И снова растянула губы — то ли в улыбке, то ли в гримасе. И, оторвав наконец руку от шеи, погрозила пальцем. Кому‑то или чему‑то. Или указала. На кого‑то или на что‑то.
Но, скорее всего, это был ничего не значащий жест.
Через секунду лицо Аглаи Канунниковой, первой леди детектива, налилось синевой, и она, как подкошенная, рухнула на пол. И затихла.
— Врача! Позовите врача! — истошным голосом закричала Дарья.
Господи, какой врач?! Откуда здесь врач?..
Дашкин вопль запрыгал по стенам, заставил огонь в двух каминах вспыхнуть ярче и ураганом пронесся по лицам безмолвно стоящих людей. СС, ТТ и ММ поспешно стерли улыбки с лица — еще до того, как эти улыбки успели стать осмысленными.
В наступившей тишине вдруг явственно послышался стук. Поначалу я не могла определить источник этого стука — и лишь потом поняла: стучали зубы Райнера‑Вернера.
Кольцо вокруг лежащей на полу Аглаи не сжималось, но и не размыкалось: никто не мог сделать и шага. Никто не мог отвести глаза от ее стрижки, сразу же пришедшей в беспорядок; от брошенных на произвол судьбы складок платья, от чудовищно искривленного рта. И от бледно‑воскового цветка в разрезе декольте.
«Бойся цветов, сука! Бойся цветов, сука! Бойся цветов, сука!» — бешено колотилось у меня в висках.
«БОЙСЯ ЦВЕТОВ, СУКА!»
Ксоло, до этого беспорядочно вертевшаяся возле хозяйки, залаяла. Этот — самый обыкновенный — собачий лай и вернул всех к жизни.
Первым решился Ботболт.
Он осторожно опустился перед Аглаей на колени и коснулся пальцами ее шеи. Ксоло лаяла не переставая.
— Заткните ее, бога ради! Заткните собаку!..
Нервы у Дашки ни к черту, кто бы мог подумать…
Лай перешел в тихое поскуливание. Это поскуливание не оставляло никаких шансов — ни Аглае, ни всем нам.
— Ну?! — Райнер‑Вернер не выдержал первым. — Ну?!
Ботболт поднялся, машинально отряхнул брюки и бесцветным голосом произнес:
— Никакого врача не нужно. Она мертва.
Глава 3
Через полтора часа после убийства
…Никто не знает, сколько часов мы проведем в этом странном доме.
Я даже не уверена, что стылый ночной пейзаж за окном — реальность. Реальность, а не заставка к передаче, которая никогда не будет снята. Ради нее Аглая приехала сюда… Нет, черт возьми, нужно смотреть правде в глаза. Не ради передачи. Таких передач у нее был не один десяток. Она просто не могла отказать себе в удовольствии посидеть на бутафорском троне Королевы Детектива.
И ей это удалось. Почти удалось.
Устроиться на самом краешке и поднять бокал, в котором уже била хвостом ее смерть.
Смерть, которую констатировал случайный холоп случайного человека. Ровно полтора часа назад. Ровно полтора часа назад Ботболт поднялся, отряхнул брюки и бесцветным голосом произнес:
— Никакого врача не нужно. Она мертва.
…Несколько мгновений все переваривали страшную новость.
— Мертва? — переспросила Минна.
— Мертва? — переспросила Теа.
— Мертва? — переспросила Софья.
— Sie ist tot?![20] — сдавленным шепотом произнес Райнер‑Вернер.
— Мертва, надо же! — Дашка истерически хихикнула. — Мертва.
— Что значит — «мертва»? — Режиссер Фара сделал шаг в сторону тела Аглаи и тут же в суеверном ужасе отступил. — Что значит — мертва?! Да убери же ты, наконец, эту чертову камеру, Петя!..
Все это время камера ни на секунду не выключалась, вот оно что!
Чиж с трудом отклеил от лица глазок видоискателя. Судя по его застывшим зрачкам и сомнамбулической улыбке на лице, — он так до конца и не понял, что же произошло. Камера — во всем была виновата камера. Для камеры не существовало грани между реальностью и воплощением реальности. Любой попавший в объектив человек становился персонажем. А персонажи могут только выйти из кадра, но никак не умереть. По‑настоящему.
— Какой ужас! — совсем по‑женски всхлипнул самец Райнер‑Вернер. — Это сердце, да?
Вопрос застал все общество врасплох.
— Может быть, — сказала Минна.
— Конечно же, сердце, — сказала Теа.
— Скорее всего, — сказала Софья. — Кто бы мог подумать… А выглядела такой здоровой…
— Она действительно мертва? — Дарья уже взяла себя в руки.
— Посмотрите сами, — Ботболт пожал плечами.
— Посмотрю.
Теперь это снова была та самая Дашка, которую я знала тысячу лет: целеустремленная, волевая и несгибаемая. Она решительно двинулась к распростертому на полу телу; так же решительно она двигалась к глянцевым страницам модных журналов. И заполняла причитающиеся ей колонки жесткоструктурированными аналитическими сплетнями.
Но стоило только Дашке приблизиться к Аглае, как Ксоло, скулившая до этого совершенно абстрактно, набросилась на нее с самым конкретным желанием оттяпать половину подбородка.
— Убери эту дуру, — зло бросила мне Дарья. — Или вы не знакомы? С собакой и ее хозяйкой? Ты, я смотрю, не очень огорчена…
Аглая мертва, а я совсем не выгляжу огорченной. Неужели это правда?
Правда. Правда.
Господи ты боже мой, разве можно огорчаться по поводу торнадо? Тайфуна? Землетрясения в восемь баллов по шкале Рихтера? Разве можно огорчаться по поводу наступления ледникового периода, пересыхания Мирового океана, массовой гибели звезд в галактиках № 45, 67 и 89?..
Огорчаться можно только по поводу порезанного пальца. И лишь до тех пор, пока порез не скроется в крошечном, молочно‑белом сугробе пластыря. Примерно такой же пластырь устроился сейчас на указательном пальце Теа. Но кто такая Теа? Самая заурядная мулатка, прижившая с десяток квелых книг от бородатых анекдотов. И кто такие Минна с Софьей — даже пластыря на пальце у них нет!
Аглая — совсем другое дело.
Аглая — звезда.
Звезда, и галактики № 45, 67 и 89 еще будут оспаривать друг у друга право считаться местом ее гибели… Так разве можно огорчаться по этому поводу?
«Огорчаться» — это совсем другая эмоциональная шкала…
— Заткни ей пасть, — снова прошипела Дашка.
Я присела на корточки и тихонько позвала Ксоло:
— Ксоло, девочка, иди к Алисе… Иди, моя хорошая. Алиса тебя любит. Иди, иди сюда…
Спустя минуту несчастная Ксоло вняла моим мольбам. Скулить она не перестала, но, улегшись на брюхо, поползла ко мне. Я перехватила ее и прижала к груди. Еще никогда…
Черт, я, кажется, плачу…
Пока я прислушивалась к своим ощущениям, Дашка по‑мясницки начала распоряжаться пространством вокруг Аглаи. И самой Аглаей.
Вернее, тем, что еще несколько минут назад было Аглаей Канунниковой, Королевой Детектива. Я даже не подозревала в своей подруге такого прозекторского хладнокровия. Если сейчас она вытащит из лифчика хирургический скальпель и вскроет грудину Аглаи, как банку томатов в собственном соку, — я не удивлюсь…
Дарья приложила ухо к цветку в декольте, затем пристроила пальцы к голубоватой жилке на шее и, наконец, распялила Аглаино веко. Одно, а затем другое.
— Она мертва, — ровным учительским голосом отчеканила Дашка, делая ударение на каждом слоге: «Запомните, дети, как пишутся эти два слова. А теперь повторим все вместе, хором. И не забудем поставить восклицательный знак: «ОНА МЕРТВА!»
— Она мертва. Мертвее не бывает.
Это был сигнал. Сигнал стае воронья, заградительному отряду гиен, садово‑огородному товариществу грифов‑стервятников.
— Какое несчастье, — сказала Минна, приближаясь к телу.
— В голове не укладывается, — сказала Теа, приближаясь к телу.