— И даже не старшим экономистом, — продолжала издеваться Минна.
Дутая величина Софьи Сафьяновой лопнула, как мыльный пузырь. Меч законности выпал из ее рук, да и весы правосудия значили теперь не больше, чем самый обыкновенный безмен. С килограммом маргеланской редьки на крюке.
— А работали вы ма… — подмигнула Софье Минна.
— А работали вы ши… — подмигнула Софье Теа.
— …нисткой, — хором закончили обе и подмигнули друг другу. — Машинисткой!!! Простой машинисткой, даже без среднего специального! Так что все вы врете в своих интервью!
Н‑да… Если так пойдет и дальше, то мы узнаем много интересного.
— Да ладно, — огрызнулась Софья, усмирив беснующийся рот. — Сами‑то… Минна Майерлинг, она же Мария Моисеенко, старший повар инфекционной больницы № 34. Уволена в 1992 году за систематические кражи продуктов!
Минна‑Мария, не ожидавшая такой прыти от машинистки без среднего специального, почесала отроги груди и со слезой в голосе произнесла:
— А в 1993 году восстановлена. По суду.
— И снова уволена. — Теа, с проворством блохи, переметнулась через линию фронта. — Спустя месяц после восстановления. И не только за систематические кражи продуктов, но и за систематические кражи белья из прачечной больницы.
— Временные трудности, — пробормотала Минна.
— То‑то вы харю… — подмигнула Минне Теа.
— То‑то вы наели… — подмигнула Минне Софья.
— То‑то вы харю наели на временных трудностях! — хором закончили обе и подмигнули друг другу. — Полнокровная вы наша! Кровушку с мясцом девать некуда, вот и пишите про вампиров и маньяков. И про бензопилы на бойнях!
— Да ладно, — огрызнулась Минна, нервно застегивая и расстегивая палехскую брошку. — Сами‑то… Теодора Тропинина, она же Теодора‑Эйприл‑Вивиан‑Октавия Мкамбе, внебрачная дочь гражданина Ганы, отрыжка Международного фестиваля молодежи и студентов…
— 1957 года, — ввернула Софья.
— Его, его! — подтвердила Минна. — После окончания педучилища работала ночной воспитательницей в детских садах. Отовсюду уходила по ходатайству родителей. Дети жаловались на плохой сон, ночное недержание… Без аппетита ели. И вообще… нервничали.
— А все почему? — подмигнула Теа Софья.
— А все почему? — подмигнула Теа Минна. — А все потому, что Теодора‑Эйприл‑Вивиан‑Октавия Мкамбе пичкала детей страшилками на ночь.
— С‑страшными страшилками! Отдай мое сердце!!! — хором закончили обе и подмигнули друг другу.
— А может, это и вправду сердце? — неожиданно возвысил голос Райнер‑Вернер, до этого только икавший и отделывавшийся от реальности негромкими пуками и такими же негромкими междометиями. — Может быть, господин Чиж ошибается и фрау Канунникова скончалась от сердечной недостаточности?..
Напоминание о покойной было таким неуместным, что все три фурии посмотрели на немца с плохо скрытым неудовольствием.
— Эта — от сердечной недостаточности не скончается, — сказала Минна.
— Эта — сама кого хочешь до нее доведет, — сказала Теа.
— У нее вообще сердца нет, — подытожила Софья. — Приглашают тебя на передачу, месяц договариваются… Звонят через день. А потом — за сутки до эфира — задний ход. «Просим простить, у нас произошли подвижки в сценарии, надеемся на дальнейшее сотрудничество…» А иногда и отснимут уже — и родным раззвонишь, и близким, и знакомым… Сядешь смотреть — и что же?! Вырезали!
— Чикнули! — добавила Минна.
— Исполосовали! — добавила Теа. — Ножничками: клац‑клац.
— С ее подачи! Вот так она перекрывает кислород, наглянка! — проскандировали все трое.
Тишина после столь бурного эмоционального всплеска наступила сразу же. Высказав все, что думают, о постылой конкурентке, милейшие женщины потянулись к выходу. Они были у самой двери, когда их остановил голос Чижа.
— Я бы на вашем месте никуда не уходил, — процедил Чиж. — Тем более что кислород перекрыли не вам. В данном конкретном случае.
Выводок писательниц остановился, — как будто каждую из них хлестнули плетью. Или ударили по голове увесистым томом конкурентки.
— Не вам. А ей…
Софья, как человек, в не столь далеком прошлом имеющий отношение к прокуратуре, отреагировала первой:
— Вы хотите сказать…
— Я хочу сказать, что если госпожа Канунникова мертва… Отравлена… И мы классифицируем отравление как убийство. То…
— То?! — переспросила Минна.
— То?! — переспросила Теа.
— То?! — переспросила Софья.
— То есть и убийца! — закончил Чиж и красноречиво перебросил тесак из правой в левую руку. — Вот так. Таким образом обстоят дела.
Если бы не Райнер‑Вернер, я бы не удержалась на ногах. Если бы не диван, Райнер‑Вернер тоже не удержался бы на ногах. Что еще оставалось после подобной сногсшибательной новости? Немец с размаху шлепнулся на упругие кожаные подушки, я с размаху шлепнулась на немца, Ксоло с размаху шлепнулась на меня — так мы и застыли. Если «убийство» было понятием абстрактным и могло относиться к чему угодно, то «убийца» было понятием конкретным и касалось каждого из нас.
Но прежде всего оно касалось Аглаи.
Еще совсем недавно Аглая была живой и здоровой, полной жизни, полной планов; она закончила новый роман, который просто призван был открыть новую страницу в ее творчестве. Ее обожали читатели, ее ненавидели конкуренты, ее домогались журналисты, по ней сохло телевидение. Полоумные Интернет‑фанаты устраивали обсуждения канунниковских детективных ходов на форуме «СТРЕЛЯЙТЕ В ПИАНИСТА»[21]. Полоумные Интернет‑фанатки обсасывали саму Канунникову на форуме «400 УДАРОВ»[22]. Иногда они путали оба этих форума, и мне — среди длинных аналитических посланий — приходилось вылавливать сентенции типа: «О боже! Я видела Ее на книжной ярмарке, и она дала мне автограф. Какая же она милая, боже!!! Help me: существует ли в природе дезик «MEA CULPA» (польз. героин. кн. «ИЗ ГЛУБИНЫ»)? Если да, то где его достать?!»
Теперь все поменялось.
Поменялось в какие‑то жалкие десять секунд.
Ее больше нет. Она умерла не в своей постели — это было бы банально. Она не погибла в автомобильной катастрофе — это было бы тривиально.
Она была убита. Смерть, достойная Королевы Детектива. Лучшего и желать нельзя… Феерическая концовка. Музыка, туш!..
Пока я размышляла над этим удивительным поворотом судьбы, бедра мои как будто тисками сжало.
Проклятый немец!
— Какого черта? — прошипела я. — Вы что делаете?!
— Ничего…
— Вы что, меня лапаете?!
— Was ist das[23] — «лапать»? — в той же тональности прошипел немец.
Надо же, как быстро вылетел ненормативный русский из твоей гнусной головы!
— Уберите грабли, подонок! Извращенец! Нашли время и место!
— Вас только это смущает? — плоско сострила мюнхенская гадина, но руки все же убрала. А потом радостным шепотом сообщила: — Кажется, у меня все в порядке с…
— Да заткнитесь вы, ради бога!
— Вы сами… Дали повод! Сели мне на колени…
Так вот как была истолкована моя минутная слабость! Подскочив, я рванула от извращенца, как от чумного барака, и перевела дыхание только возле Дарьи. Дарья по‑прежнему стояла на шахматном погосте, и вид у нее был самый оторопелый.
— Ну, вы даете! — покачала головой Дарья, издалека разглядывая Райнера‑Вернера, мертвой хваткой вцепившегося в собственный пах. — На одном гектаре с трупом… Это так сильно тебя возбуждает?
— Что — «это»?
— Это, — Дашка кивнула в сторону лежащей на полу Аглаи. — Мертвое тело. Надо же, какой темперамент! Теперь я понимаю, из‑за чего сбежал твой Бывший…
Теперь, по прошествии шести месяцев, Бывший интересовал меня не больше, чем результаты выборов в Великий народный хурал Монголии в 1975 году, но я все же спросила:
— Из‑за чего?
— Из‑за твоих разнузданных сексуальных фантазий. Привязать к себе такого промискуитетчика, как этот гипер‑Гансик, — уметь надо!
— Не говори глупости…
— Надеюсь, ты не думаешь, что это сделала я?
— Что — «это»?
— Это, — Дашка по‑прежнему не отводила взгляда от тела.
— Не говори глупостей, — я даже не сразу сообразила, что она имеет в виду.
— Я ее не убивала. Честное слово…
— О чем ты?
— Я ее не убивала… Ты можешь сказать, что я ее ненавидела… Терпеть не могла. Что для меня она была как кость в горле… Но я не убивала…
— Прекрати сейчас же!
Но Дарью уже невозможно было остановить.
— Да, меня от нее тошнило… Меня вообще тошнит от масскульта… Но я ненавидела ее гораздо сильнее… Чтобы просто взять и вот так… Отравить, как крысу… Когда так ненавидят — не убивают.
— Да? — искренне удивилась я. — Почему?
— Это… — Дашка засопела, пытаясь подобрать самую нужную фразу, самые точные слова. — Это было бы слишком просто. Ты понимаешь меня?
Самым удивительным было то, что я понимала. Моя фанатичная (кто бы мог подумать!) подруга слишком долго культивировала в себе ненависть к прославленной, обласканной, облизанной, обожаемой Аглае Канунниковой; она пестовала эту ненависть, она холила и лелеяла ее, удобряла и подкармливала. Она смахивала пыль с широких листьев ненависти, она подрезала сухие ветки и поганой метлой гнала вредителей. Из крошечного, совершенно неприспособленного к жизни саженца она вырастила могучее дерево….
И теперь спилить его под корень вот так, за здорово живешь?! Засунуть псу под хвост многомесячные усилия? Лишиться любимой игрушки, даже не выставив в продвинутой галерее инсталляцию «Масскультура: Гибель «Титаника»? Не‑ет… Куда проще мысленно уничтожать Аглаины примитивные ценности каждый день, чем навсегда расстаться с самой возможностью такого уничтожения.
— Ты сумасшедшая, — только и смогла выговорить я.
— Может быть, — скромно согласилась Дашка.
— Ты сумасшедшая, но…
Теперь и я смотрела на Аглаю. Чувство реальности покидало меня и снова возвращалось. Выдающаяся писательница, кумир миллионов, лежит на полу, в чужом доме, среди чужих людей… Она не напилась, она не уснула, она — мертва!..