— Кое‑кто? — удивилась Софья.
— На вашем месте я бы никуда не уходил.
Чиж обращался к Теа, которая, воспользовавшись моментом, мелкими перебежками двигалась в сторону двери. Окрик заставил ее вздрогнуть и обернуться.
— Мне нужно выйти. Ненадолго. В дамскую комнату, — заблеяла Теа. — Надеюсь, в этом нет ничего предосудительного?
— Нет, но… — Чиж замялся.
— Думаете, я собираюсь вынести пузырек с ядом? Канистру с цианистым калием?.. Замести следы?
— Не забывайте, что среди нас находится убийца, — после некоторого раздумья бухнул Чиж.
— И этот убийца — я? — Теа нервно рассмеялась.
— Я этого не говорил… Если вам нужно выйти, тогда, разумеется… Но будет лучше, если вы возьмете провожатого.
— В качестве провожатого или в качестве соглядатая?
Следователь‑любитель задумчиво поскреб подбородок. Любой из ответов оскорбил бы почтенную женщину.
— Если вы позволите, я могу составить вам компанию, — встрепенулся Райнер‑Вернер, и я досадливо поморщилась.
Теперь, когда ситуация с царем джинсовой горы (не без моего участия) была взята под контроль, в Райнере вновь взыграли его порочные инстинкты. Мулатка же, в полном имени которой (Теодора‑Эйприл‑Вивиан‑Октавия) явно проклевывался африканский темперамент, предложение немца встретила благосклонно:
— Буду вам очень признательна, господин Рабенбауэр.
Но интернациональный дуэт так и не состоялся.
— Не пойдет, — сказала Минна.
— Не пойдет, — сказала Софья.
— Никаких сепаратных переговоров с переводчиками, — добавила Минна.
— Тем более что ваши квазииронические тексты вообще не переводимы, — добавила Софья.
— Даже на язык здравого смысла, — заключила Минна.
— А если вам так уж приспичило, пусть вас проводит кто‑нибудь из обслуги. Да вот хотя бы Ботболт… — заключила Софья. — Ботболт!..
Но призыв к мажордому в смокинге повис в воздухе.
Ботболт исчез.
Этот прискорбный факт окончательно прояснился через пять минут, когда Минна и Теа прочесали оранжерею, а Софья и Райнер‑Вернер хором проскандировали затейливое татаро‑монгольское имя, стоя в дверях зала. И даже выдвинулись с этим именем на устах в холл с коврами и оружием.
Но никакого ответа не последовало.
Ботболт как сквозь землю провалился. И никто не смог объяснить толком, когда же он выскользнул из зала. Все хорошо помнили момент, когда бурят передал Пете Чижу тесак и позволил выдоить из себя несколько капель крови.
После этого наступил коллективный провал в памяти.
Пока свидетели преступления шастали в поисках бурята, Ксоло все‑таки удалось вырваться из моих рук, и она снова прибилась к Аглае. Крупно дрожа, собака подползла к хозяйке, несколько раз лизнула ее сжатую в судороге ладонь и затихла.
— Мы не можем оставить ее вот так, — жалобным голосом сказала я Чижу. — Давайте перенесем ее куда‑нибудь… Хотя бы на диван.
— Нет, — Чиж был непреклонен. — Это сделают те, кто должен сделать.
— Нужно хотя бы прикрыть… — не отставала я от Чижа.
— Хорошо.
Скорченная фигурка Аглаи рвала мне сердце. Она была нереальна и непристойна одновременно — как и любое физическое проявление смерти. Впрочем, что я могла знать о смерти? Несколько отрывочных воспоминаний детства: дед в простеньком гробу в гостиной (той самой, где по воскресеньям обедала вся семья); похороны воробушка в дальнем углу двора, за гаражами (стеклышки, фантики от конфет, перемазанные млечным соком одуванчики); похороны жука, похороны стрекозы, бабочки и маленькой лягушки… Телефонный звонок мадам Цапник («Заказ на костюм отменяется, Алиса, мой шурин умер в прошлую пятницу»)… Соседская колли, околевшая от рака. Дельфин на песчаной отмели у Евпатории — искалеченный винтом…
И вот теперь Аглая.
Ее уход, так похожий на заставку к телепрограмме «Играем в детектив», и сам был детективом. Но три закомплексованные литературные экстремистки превратили его в фарс.
А теперь еще Чиж…
Чиж придал фарсу законченность, сняв со стола тяжелую скатерть. Скатерть еще хранила в себе несколько темных, непросохших пятен шампанского и воспоминания о шведском столе. С икоркой, салями, балычком, пикулями и швейцарским сыром.
— Что вы делаете, Петя? Вы с ума сошли?!
— Предлагаете, чтобы я сорвал шторы?
— Нет, конечно… Я поднимусь к себе и возьму простыню.
— Хорошо, — согласился он и повернулся к режиссеру Фаре. — Ты побудешь здесь?
Фара закивал аккуратно зализанной восточной головой, надул щеки и тряхнул плечами. После подобных красноречивых телодвижений непременно должен следовать танец «Куч куч, хота хаи». На фоне цветущей сливы и горы Нангапарбат.
— Идемте вместе… — Чиж подхватил меня под руку. — В холле я видел телефон. В ментовскую нужно звонить в любом случае.
— Да, вы правы.
Телефон действительно стоял на небольшом столике в холле рядом с гепардом. Возле него уже ходили кругами Софья и Райнер‑Вернер. Судя по мизансцене, Райнер порывался схватить трубку, а писательница Сафьянова всеми силами пыталась этому воспрепятствовать.
Увидев нас, Сафьянова отпрянула — и от Райнера, и от телефона.
Райнер‑Вернер, воспользовавшись моментом, тотчас же бросил плоский палец на клавиши.
— Куда это вы собираетесь звонить, любезнейший? — поинтересовался Чиж.
— В консульство. Я — гражданин Германии и не хочу быть втянутым в это… м‑м… неприятное происшествие.
— Положи трубку, — голос Чижа не предвещал ничего хорошего, но что значило это квелое предупреждение для мускулистого адепта швабского атлетического порно?
— Плюю на вас, — с чисто немецкой обходительностью ответил Райнер. — И на вашу дикую страну. С вашими дикими озерами и дикими женщинами….
Интересно, кого он имеет в виду? Скорее всего — меня. Меня и мои социальные протесты по поводу клешней на бедрах.
— …и диким снегом, и диким льдом…
— И дикими мужчинами, — добавил Чиж и исподтишка ударил немца в пах.
Несчастный «перчик»! Одно испытание за другим!
Пока Райнер‑Вернер корчился от боли, Чиж быстро набрал сокровенное «02». Несколько секунд он мрачно слушал, потом — так же мрачно — принялся дуть в трубку.
— Не работает, — спустя непродолжительное время сообщил он.
— Милиция не работает? — хором уточнили мы с Софьей.
— Телефон.
— Что значит — не работает?
— А то и значит. Глухо, как в танке. Можете сами попробовать.
Пока мы с милейшей Софьей по очереди трясли трубку, Чиж присел на корточки и внимательно осмотрел провод. А потом отогнул ковер.
— Надо же! Вы только посмотрите.
Провод у телефонного гнезда был аккуратно перерезан.
— Идиоты, — процедил Чиж, и было совершенно непонятно, к кому относится это нелестное определение: к нам или к тому, кто сделал надрез.
Наплевав на возможные трения с Дымбрылом Цыренжаповичем, оператор с мясом вырвал часть провода, зачистил его концы универсальным ботболтовским тесаком и заново соединил их.
— Проверьте, — бросил он Софье.
Софья поднесла трубку к уху и покачала головой.
— Ну, что? — спросил Чиж, хотя и так все было ясно: телефон не работал окончательно и бесповоротно.
— Ничего.
— Странно, — Чиж нахмурился.
— Кажется, есть еще один. На кухне, — робко подсказала я.
— А вы откуда знаете?
— Я видела…
Я действительно видела еще один телефонный аппарат в простенке между буфетом и мойкой, когда заходила на кухню за спиртным и встретила там Минну.
— Идемте.
Исполненные самых дурных предчувствий, мы вернулись в зал, прошли через маленький коридорчик и оказались на кухне. Деревянная коробка с телефоном висела на стене, а сам телефон поблескивал хромированными деталями и отделанной малахитом панелью. Трубка тоже была малахитовая. Должно быть, падкий на роскошь Дымбрыл сторговал аппаратец в Музее радио и вынес его через служебный ход.
Чижу понадобилось пять секунд, чтобы определить, что телефонный раритет начала века полностью разделил участь своего более современного собрата. Тот же аккуратный надрез у гнезда, и та же вселенская немота в трубке.
— Плохо, — Чиж почесал тесаком подбородок и поморщился. — Очень плохо.
— Вы думаете? — осторожно спросила Софья.
— А вы нет? Если, конечно, смерть Канунниковой и шалости с проводами как‑то связаны. А вот и бутылка…
На небольшом, отделанном под красное дерево столике расположилась целая батарея развеселых пузырьков: джин, виски, вермут, два вида хереса и яичный ликер. Вплотную к ликеру примыкало с десяток чистых бокалов. И над всем этим алкогольным великолепием высилось маленькое, почти кукольное окошко. За окошком царила та особая молочная темнота, которой так отличаются зимние ночи в глуши. Засмотревшись на эту скорее амбразуру, чем окно, я не сразу заметила стоящую в отдалении от основной батареи бутылку «Veuve Cliquot Ponsardin». Бутылка была полной. Или почти полной. Опорожненной максимум на один‑два бокала.
— Неужели та самая? — благоговейно прошептала Софья. — Из которой?..
— Хотите попробовать? — ухмыльнулся Чиж.
— Воздержусь. Интересно, куда пропали те двое?
— Какие двое?
— Те два парня, которые обслуживали нас за обедом. После обеда я их не видела. И за ужином — тоже.
Подсобка! Пустые бутылки, остатки эклеров на блюдце, две мертвецки пьяные головы, прильнувшие друг к другу… Не говоря ни слова, я оставила своих спутников, метнулась в коридорчик и распахнула дверь подсобки.
Пусто.
Никаких следов возлияний. Два бурята, казалось, пустившие здесь корни, обильно политые коньяком, исчезли. Вместе с бутылкой, блюдцем и отчетливым запахом конины.
Но сдаваться так просто мне не хотелось. Осмотрев каждый сантиметр пола (уж не завалились ли они за плинтус, чертовы отпрыски быка Буха‑Нойон Бабая!), я переключилась на полки. Хозяйственная мелочь, банки с краской и какими‑то химикатами (сплошь испещренные затейливыми химическими формулами: FeSO4 7H2O, FeCl2, NaHCO3), пакеты с удобрениями, запасные лампочки, несколько похожих на лассо скрученных садовых шлангов, открытые ящики с инструментами…