тря на умоляющий подбородок и исполненные скорби глаза. А все я со своими ариозо о пасторальной близости с немчурой!..
Райнер‑Вернер посмотрел на меня с неприкрытой ненавистью. Я же ответила ему ничем не замутненным взглядом. Немец откровенно сох по Дашке, и меня вдруг страшно задело это обстоятельство. Ничего, ровным счетом ничего я не могла противопоставить ей, преуспевающей журналистке с преуспевающей грудью, преуспевающей задницей и преуспевающим множественным оргазмом (другого оргазма у нее и быть не могло, байки про множественный оргазм я слышала еще в универе: под водочку, болгарские перцы и нечленораздельные вопли попугая Кеши).
И все же у меня было перед ней одно неоспоримое преимущество: я не курила.
От курева меня отучил Бывший, страдавший аллергией на табачный дым.
И впервые за полгода я вспомнила о нем с благодарностью: дай тебе бог здоровья, паренек; тебе и твоей бизнес‑мымре, а также вашим детям, если они вдруг появятся — по недоразумению или по недосмотру геронтологического центра!..
Я не курила и потому не выходила в оранжерею. Я не курила и почти все время держала на руках малышку Ксоло — и потому не выходила в оранжерею. Я оставалась в зале до самого Аглаиного конца, я не имела никакого отношения ни к двери за пальмами, ни к бутылке за дверью! Не то что все остальные, для которых лозунг «Курение опасно для вашего здоровья» становится на сегодняшний момент самым актуальным.
Но это, похоже, никого не волновало. Подчиняясь инстинкту стадности, все вытащили собственные сигареты, сунули их в зубы и сосредоточенно задымили.
Райнер‑Вернер — подванивающие портянками болгарские «Родопи» (господи ты боже мой, где он только раздобыл этого игуанодона табачной промышленности? И как это вообще может сочетаться с высоким званием гражданина Германии?)
Теа — кокетливый «Вог».
Софья — не менее кокетливый «Данхилл».
И только Минна, в полном соответствии с фамилией Майерлинг, ограничилась трубкой. Самой настоящей трубкой с непомерно длинным чубуком.
Минна с поразительной для ее толстых пальцев ловкостью набила трубку табаком и глубоко затянулась. Да‑а… «Вог» с «Данхиллом» сразу же померкли и плавно перешли в разряд козьих ножек. Ничего не скажешь, толстуха Минна переиграла товарок по всем статьям!
— У какого Чингачгука вы вырвали изо рта эту трубку мира, дорогая Минна? — прошипела Софья, глядя на толстуху остекленевшими глазами.
— Почему же вырвала? — Минна выпустила струю ароматного дыма прямо в лицо Софье. — Хотя вы правы… Это действительно трубка мира — калюмет. Вещь почти антикварная, конец девятнадцатого века. Мне подарили ее друзья из Орегона. Стопроцентные североамериканские индейцы.
— Ваше счастье, что они не умеют читать по‑русски! Иначе бы они не дарили вам трубку мира, а оставили бы себе на память ваш содранный скальп.
— Оставьте ее, дорогая Софья, — теперь к СС присоединилась и Теа. — Разве вы не видите, что она просто пытается оригинальничать?
— Что же ей еще остается? — Софья с остервенением затушила недокуренную сигарету. — Что же ей еще остается, как не оригинальничать? Иначе о нашей дорогой Минне все забудут. Ни одной статьи, ни одной рецензии за последние полгода! Тут не то что трубку закуришь, тут иголки начнешь загонять себе под ногти!..
— Да‑да, что‑то припоминаю, — Теа ехидно улыбнулась. — Вот уже полгода пресса молчит о госпоже Майерлинг. Что бы это значило?
— Только то, что пресса пребывает в немом восторге. От меня и моих книг, — огрызнулась Минна. И быстро сменила тему: — И почему мы уперлись в эту дверь, черт возьми?! Какой‑то маленькой паршивке пришло в голову, что оранжерея связана с отравлением, а мы эту галиматью поддержали! Попались на крючок! Стыдно, дорогие дамы! В конце концов, мы имеем определенный вес в обществе, нельзя же позволять так собой манипулировать…
— Ну, насчет галиматьи я бы поостерегся, — голова Чижа снова гордо вознеслась над папоротником.
— Это почему же?
— Здесь кое‑что есть. Кое‑что, что может пролить свет на тайну двери. Бросьте мне вашу перчатку, Ботболт! Лучше правую, так будет удобнее…
На то, чтобы стянуть перчатку с руки, Ботболту понадобилось некоторое время. Странная нерасторопность для лакея — если, конечно, его не вывезли из захудалого дацана в Притибетье пару месяцев назад. Интересно, чем он вообще занимался, прежде чем получил из щедрых рук Дымбрыла Цыренжаповича Улзутуева будку, миску и сахарный мосол?..
Через секунду перчатка оказалась в руке Чижа, а еще через секунду он победно поднял над собой кусок какой‑то ткани.
— По‑моему, это первая серьезная улика, — благоговейно прошептал он.
— И что же это такое? — заинтересовались дамы.
— Платок.
— Тоже мне, улика! — фыркнула Теа. — Может быть, он лежит там со времен братьев Райт, Блерио и первого перелета через Ла‑Манш…
— Исключено, — для бурята Ботболт был подозрительно эрудированным. — Строительство дома начато в 1993‑м, а закончено в 1995 году. У меня есть все бумаги…
— И что же это за платок, голубчик?
Софья — эта прожженная весталка храма правосудия — питала слабость к крохотным, невесомым и трепещущим, как крыло бабочки, вещицам, в просторечии именуемым уликами.
Чиж картинно поднес к платку свою импровизированную лупу.
— Та‑ак… Платок батистовый, хорошего качества, а в углу даже имеется монограмма.
— Какая же? — выдохнула Теа.
— Какая же? — выдохнула Софья.
— Монограмма… «ММ».
«ММ» — только одному из всех присутствующих в оранжерее людей сопутствовало это незатейливое сочетание букв.
ММ — Минна Майерлинг.
В оглушительной тишине послышался жалобный скрип кадки. Минна попыталась встать с нее — и не смогла. Пудовая грудь ее безвольно упала на живот, а лицо позеленело и приобрело восковой оттенок: теперь оно почти не отличалось от листьев фикуса, паривших над толстухой.
— Почему это вы на меня уставились? — сглотнув слюну, наконец прошептала она.
Некоторое время все сосредоточенно молчали.
— Потому что вы единственная среди нас, чьи имя и фамилия начинаются на букву «М», — подсказала несчастной Софья.
— Это ничего не значит… Мерилин Монро имела те же инициалы. И Мария‑Магдалина… И… и африканское восстание маджи‑маджи!
— Они‑то здесь при чем?
— Ни при чем! Так же, как и я…
Чиж разбежался и одним прыжком преодолел растительность, отделявшую пространство перед дверью от остальной оранжереи. Это был впечатляющий прыжок; такой впечатляющий, что Райнер‑Вернер присвистнул, а Дашка зааплодировала. По‑прежнему держа платок в руках, Чиж двинулся к Минне. И распялил его на всеобщее обозрение — кусок тонкого батиста; плотные, похожие на взбитые сливки, кружева по краям. И жирненькая красно‑черная монограмма в углу.
— Посмотрите, это не ваш платок?
Минна мелко затряслась.
— Ну, так как? Что скажете?
— Да… Это мой платок. У меня дюжина таких платков… Там, наверху, в комнате. Я всегда беру с собой платки, у меня хронический гайморит… И воспаление носовых пазух.
— Хронический гайморит, надо же! — не удержалась Теа. — А за весь вечер ни разу не высморкалась!
Минна перестала трястись и заплакала.
— Москва слезам не верит! — хмуро бросила Софья.
После этой фразы, больше приличествующей инспектору детской комнаты милиции, Минна была сломлена окончательно. Простодушно‑русское и так любовно вышитое «ММ» моментально превратилось в изысканный готический англицизм: «Mysterious Murderer»[25]. Стопроцентные североамериканские индейцы, орегонские собутыльники госпожи Майерлинг, были бы тронуты.
Очевидно, так думала не только я. Даже Теа проявила странную для беллетристки живость ума.
— «Таинственный убийца!» — с пафосом произнесла она. — Кажется, так назывался ваш первый роман, дорогая Минна?
— Да, но…
— А как бы перевели это название ваши друзья‑американцы?
Грудь Минны наконец‑то отлепилась от живота и заходила ходуном. И от этой вибрации с фикуса начали медленно облетать листья.
— Таинственный убийца! Mysterious Murderer! Не правда ли, похоже на аббревиатуру «ММ»?
Что ж, ничего не скажешь, грациозная мулатка Теодора‑Эйприл‑Вивиан‑Октавия Мкамбе сделала такой же грациозный ход. Даже суровая Софья с ее (о, жалость!) недоношенным школьным то ли испанским, то ли немецким была вынуждена признать красоту этого хода. А признав, попыталась перехватить инициативу.
— Не просто похоже, а одно лицо, — заявила она. — И один и тот же приемчик! Если память мне не изменяет, дорогая Минна, в этом вашем романе… «Таинственный убийца»… герой‑маньяк оставлял что‑то подобное на месте преступления.
— Не «что‑то подобное», а именно платки с монограммой, — Теа победительно рассмеялась. — Придумали бы что‑нибудь новенькое, дорогая Минна!
— Вы‑то откуда знаете о платках с монограммой в моем романе? — рявкнула Минна. — Ведь во всех своих бездарных интервью вы говорите, что никогда не читаете произведения конкуренток!
— Все так говорят. Все говорят, что не читают конкуренток, и все говорят, что читают Агату Кристи. И то только потому, что она умерла! Разве нет?
— Сколько, вы сказали, у вас платков, дорогая Минна? — снова вклинилась Софья. — Дюжина?
— Дюжина! Двенадцать! — подтвердила Теа.
— Так‑так… Сегодня вечером нас было девять, включая доблестного Ботболта и исключая саму дорогую Минну… Плюс два алкоголика в гараже, плюс радушный хозяин! Итого ровно двенадцать! Двенадцать участников драмы — двенадцать платков! Вы обо всех позаботились, надо же! Первая жертва уже есть, кто следующий?
— Да, кто следующий?! — как эхо повторила за Софьей Теа. — Кто?..
Минна беспомощно переводила взгляд с одной обличительницы на другую. А те, на секунду застыв, как соляные столбы, вдруг начали стремительно сближаться. Еще полметра — и они упадут друг другу в объятья и сольются в экстазе просветленного знания!