— Хочу.
— Зачем? Зачем я должен разливать воду? Пол чистый, зачем же…
— Это следственный эксперимент, Ботболт. Не ломайтесь.
Только через минуту Ботболт согласился на святотатство по отношению к навощенному и натертому полу. Он достал из‑под мойки чистую скатерть, которую почему‑то обозвал половой тряпкой, аккуратно разложил черепки, аккуратно пролил воду и так же аккуратно принялся ее вытирать. Теперь мартышкин труд занял гораздо больше времени и вплотную приблизился к отметке «одна минута восемь секунд».
— Что теперь? — закончив, поинтересовался Ботболт.
— Ничего, — Чиж загадочно улыбнулся. — Просто у нас появилась лишняя минута. И даже чуть больше. Скажите, Ботболт, это вы заперли ящики в буфете?
— Я, а что?
— Вы всегда их запираете?
— Всегда. Стараюсь, во всяком случае.
— А зачем?
Ботболт нахмурился: стоит ли доверять первому встречному родные скелеты в шкафу? Вернее, в буфете. Но, по зрелом размышлении, решил все‑таки поведать нам о малоприятных полусемейных тайнах.
— У парней проблемы с алкоголем. Не всегда, но случается. А уж если к ним на язык попал градус, все, пиши пропало. Не успокоятся, пока не вылакают все, что найдут под рукой.
— Зачем же вы держите пьяниц? — «и любителей групповой терапевтической порнолирики», мысленно добавила я. — Нашли бы непьющий персонал.
— Это не персонал, — обиделся Ботболт. — Это родственники хозяина. Дальние, но родственники. Жили при Эцагатском дацане, но отличались порочным нравом. Потому тайше Дымбрыл и выписал их сюда. Вроде как на воспитание. И на просветленную помощь по хозяйству.
Хорошенькое «воспитание»! Хорошенькая «просветленная помощь»! Брелок «камасутра», бутылочный склеп за диваном и нахальное дрочилово перед экраном телевизора в режиме нон‑стоп! Когда только они успевали тарелки перемывать и подкармливать собачек при такой напряженной и полной соблазнов жизни?..
— Дальние родственники, понятно. Дальние родственники зарились на хозяйские запасы? — поинтересовался Чиж.
— Я старался этого не допускать, — Ботболт скромно потупил глаза.
— Верю. А сегодня ящики тоже были закрыты?
— Конечно. Это был такой день! Много гостей. Много работы. За всем нужно следить… Я получил инструкции от хозяина…
Все, сказанное Ботболтом, совсем не вязалось с послеобеденной Минной. И с ее робким пребыванием на кухне. И гостеприимно распахнутыми дверцами шкафа, из которых я лично выудила две бутылки «Абсолюта» и две банки джин‑тоника. Опять же по наущению Минны.
— Вы не можете их открыть?
— Конечно, — Ботболт отстегнул от пояса связку ключей на широком кольце и присел на корточки перед буфетом.
И в тот же момент и буфет, и связка, и сам Ботболт перестали для меня существовать. А все потому, что ничем не примечательное ключное кольцо украшала собой пантера! Точно такая же, какая лежала сейчас у меня в кармане!
— Какая хорошенькая, надо же! — Мой распутный язык раздвоился и выскочил изо рта прежде, чем я успела сообразить, что делаю.
Ботболт повернул ко мне массивную голову.
— Что вы имеете в виду?
Нужно было спасать положение, и я прикинулась наивной солисткой школьного хора с перекошенным бантом и спущенными гольфиками:
— Какая хорошенькая зверюшка! Никогда не видела таких оригинальных ключей!
Ботболт моментально укрыл платиновую пантеру в ладони. И ровным, недрогнувшим голосом соврал:
— Это не ключ. Это талисман. Мой личный талисман.
— А можно мне взглянуть на него? — Солистка школьного хора выдала наглое верхнее «до» второй октавы и осталась чрезвычайно довольна своей наглостью.
— Нельзя, — отрубил Ботболт. — Нельзя передавать свой талисман в чужие руки. От этого он теряет силу.
— Я и не знала… Какая жалость…
Чиж буквально испепелил меня взглядом: «Тоже, нашла время сюсюкать и эстетствовать, безмозглая идиотка!»
— Теперь будешь знать, — проскандировал он. — Не отвлекайтесь, Ботболт.
Но Ботболт и не думал отвлекаться. Он открыл дверцы буфета и отступил в сторону. И перед моими глазами снова предстали когорты спиртного. Ничего интересного в этом не было, и я, мельком взглянув на полки, уступила место Чижу. А Чиж… Чиж буквально влез в буфет.
— Так‑так… Это все ваши запасы, Ботболт?
— Нет. Часть коллекционных вин и бочки с коньяком хранятся в подвале.
— А подступы к нему заминированы?
— Зачем же? — Ботболт не оценил шутки. — Подвал тоже запирается на ключ.
— Понятно. А это что такое?! — Голос Чижа дрогнул. — Что это такое, Ботболт?
Интересно, что откопал в буфете неуемный Чиж? Неужели замаскированный тростником проход к Великой Китайской стене?
— Ну‑ка, дайте‑ка мне вашу перчатку!
— Я уже дал вам одну свою перчатку, — укоризненно сказал Ботболт. — И до сих пор не получил ее обратно!
— Кой черт! Не знаю, куда я ее сунул… Дайте вторую!
На этот раз Ботболт не стал пререкаться и безропотно вытащил из кармана перчатку, в которой обслуживал нас во время ужина. Чиж двумя пальцами ухватился за ткань и сунул перчатку в буфет. И через секунду, с величайшими предосторожностями, извлек на свет божий… початую бутылку «Veuve Cliquot Ponsardin»!
— Что скажете, Ботболт? Это та самая бутылка, из которой вы наливали шампанское в последний раз? Аглае Канунниковой, я имею в виду?
Ботболт несколько озадачился.
— Ну же, смотрите! Это она?
— Не знаю…
— Вы поставили ее сюда?
— Нет. Вы же сказали ничего здесь не трогать. Бутылка осталась стоять на столе. К ней я не прикасался.
— До тех пор, пока она не исчезла?
— Я же сказал вам… К бутылке я не прикасался и понятия не имею, куда она делась.
— Значит, это не она?
— Не знаю.
— Тогда откуда же взялась эта? Начатая? Или вы храните недопитые бутылки в шкафах?
— Нет, мы не храним недопитые бутылки в шкафах. Их мы храним в холодильнике. Но обычно…
Обычно до этого не доходит, если учесть порочные нравы Доржо и Дугаржапа, ежу понятно!..
— Лично вы ее сюда не ставили? — не унимался Чиж.
— Лично я — нет.
— Ну, хорошо…
Чижа вдруг забила мелкая дрожь, а волосы, солидаризуясь с хохолком, встали дыбом. Оператор завращал глазами и засучил руками в таком бешеном темпе, что его смело можно было назвать прелюдией к эпилептическому припадку. Во всяком случае, я нисколько не удивлюсь, если на губах у умалишенного Чижа вдруг покажется пена.
— Тебе плохо? — участливо спросила я. — Может быть, воды?
— Шампанского! — изрыгнул из себя Чиж. — Я буду пить шампанское.
— В каком смысле? — Я даже оторопела, а невозмутимый Ботболт направился к холодильнику.
— Вы не поняли… Я буду пить это шампанское!
— Какое? — хором воскликнули мы с Ботболтом.
— Вот это самое, — Чиж пальцем указал на бутылку, извлеченную из буфета.
Если до этого у меня еще оставались сомнения в психическом здоровье Чижа, то теперь они исчезли напрочь. «ПетяНоМожноЧиж» был опасно болен, а все мы, вместо того чтобы с почетом препроводить его в больницу им. Скворцова‑Степанова, пошли у него на поводу. Да, именно так! Все это время мы выслушивали бредни сумасшедшего.
— Я буду пить это шампанское, — еще раз повторил Чиж и даже закусил губу от бесповоротности решения.
Мы с Ботболтом переглянулись.
— Может быть, не стоит шампанское? — Ботболт страдальчески приподнял брови. — Может быть, ограничитесь виски? Или текилой? Или водкой, на худой конец?
— Не ограничусь!
— Ну, хорошо… Не хотите крепких напитков, есть замечательное вино. «Шато Доман де Шевалье»… Любой гурман продаст Родину за бутылку «Шевалье». За пробку от бутылки! Хотите?
— Не хочу! — продолжал кочевряжиться Чиж.
— А может, ликерчику, Чижевич? — встряла я. — Ликерчику, а? Самое то! Ликерчику — и баиньки.
— Я же сказал: я буду пить это шампанское. Дайте мне бокал, Ботболт!
Впрочем, нетерпение Чижа было так велико, что он не стал дожидаться Ботболта, а блохой подскочил к столу и вцепился в бокал.
И в ту же секунду я поняла: этот болван действительно опорожнит проклятую бутылку! Назло мне, назло Ботболту, назло Дашке, назло трем грациям в столовой, назло недобитому фашисту, назло спящему режиссеру, назло отсутствующему хозяину, назло трем трупам… Назло самому себе, наконец! Вот ведь твою мать! Три трупа были еще туда‑сюда, они составляли классическое, воспетое мировой культурой триединство… Но четыре! Четыре — это был явный перебор!
— Нет, — дрожащим голосом сказала я и протянула руку к бутылке. — Нет, я не дам тебе пить эту гадость.
— Отпечатки! — простонал Чиж. — Не смей ее касаться, там же отпечатки!
Скорее повинуясь его властному голосу, чем вслушиваясь в слова, я отпрянула от «Veuve Cliquot Ponsardin».
— Ты идиот! А если это и есть отравленное пойло?
Чиж потер взмокший лоб и расплылся в улыбке:
— Ты переживаешь?
— Переживаю. Хватит смертей на сегодня.
— Ты переживаешь из‑за этих смертей или из‑за меня?
Я надолго замолчала. Я не знала, что ответить. Больше всего я переживала за себя. Вернее, за свой собственный пошатнувшийся рассудок. То, что выйти из этого трижды проклятого дома без потерь не удастся — свершившийся факт. Но и на роль наперсницы смерти я своего согласия не давала. Весь вопрос сейчас состоит в том, какой репликой закончить пьесу и как побыстрее опустить занавес. И при этом не пришибить декорациями ни в чем не повинных работников сцены.
— Ты не ответила, — напомнил о себе Чиж.
— А ты как думаешь? — осторожно сказала я.
— Хотелось бы, чтобы ты переживала из‑за меня.
— Хорошо. Я переживаю из‑за тебя.
— Замечательно! Но в общем… Если я правильно оценил ситуацию, ничего страшного в том, что я выпью это чертово шампанское, не будет.
— А если ты неправильно оценил ситуацию?
Чиж развел руками, что могло означать только одно: если он неправильно оценил ситуацию, то в стане дорогих покойников ожидается пополнение.