— А может, это не ваши туфли, дорогая Софья? — сразу же поджала хвост Минна. — Может быть, кто‑то еще горячо любит фирму «Чарли Лафонтен»?
— Не порите чушь, дорогая Минна! Обувь так же индивидуальна, как и отпечатки пальцев! И конкретный след всегда принадлежит конкретному ботинку. Только ему и никому другому. Так что пишите свои никчемные завиральные страшилки о вампирах и не суйтесь в серьезные вещи. Которые требуют профессиональных знаний!
Теперь, когда круг, по которому бегали самые разнообразные и никак не связанные между собой улики, замкнулся, а СС, ТТ и ММ вернулись на исходные позиции, в оранжерее повисла напряженная тишина.
И когда она стала совсем уж неприличной, Чиж не выдержал.
— В общем, это ничего не меняет, — стараясь не смотреть на писательниц, сказал он. — И под подозрением остается любой из нас. И вы в том числе, дорогие дамы. Может быть, это и входило в ваши планы — стать подозреваемыми наравне со всеми. Поскольку дело поворачивается так, что подозрителен тот, на кого не пало подозрение… Уж простите меня за этот каламбур!
— Чушь, — возмутилась Минна.
— Бред, — возмутилась Теа.
— Вздор, — подвела черту Софья. — Разве вы не понимаете, что происходит? Кто‑то взялся уничтожить цвет отечественного детектива, к которому, давайте отбросим ложную скромность, принадлежим все мы.
— Давайте отбросим! — с готовностью поддержала Софью Минна.
— Давайте! — с готовностью поддержала Софью Теа.
— Уничтожить как физически… Я имею в виду дорогую Аглаю… Так и морально. А может быть, даже профессионально, обвинив нас в ее убийстве! Ведь рядом с перстнем или платком, не говоря уж о следе на клумбе… Ведь рядом с этими вещами не валялась, например, жилетка оператора!
— Или диктофон журналисточки! — вставила Минна. — Все знают, как журналисты ненавидят писателей, потому что сами — не писатели. И при первой же возможности норовят вылить ушат грязи на популярного автора! Зависть! Зависть к чужому успеху, вот что ими движет!
— Или тесак Ботболта! — вставила Теа. — Может быть, он тайный поклонник какого‑нибудь поганого Умберто Эко, которого без хорошей дозы кокаина и читать‑то невозможно!..
При упоминании о любимом авторе Дашка занервничала.
— Зачем же поклоннику Умберто Эко убивать жалкую беллетристку? Это же совершенно несопоставимые вещи, — сказала она. — Небо и земля! Эко — гений. А ваша дорогая Аглая — просто помесь… Ну, я не знаю…
— Набокова с Ильфом и Петровым, — неожиданно для самой себя ляпнула я. Это сравнение пришло ко мне только что и поразило меня своей точностью. Если бы Аглая была жива, она оценила бы мой изысканный пассаж по достоинству. О, если бы только Аглая была жива!..
— Иди проспись, — посоветовала мне Дашка и снова обратилась к Теа. — Так зачем же поклоннику Умберто Эко убивать жалкую беллетристку?
— Затем, — с оттяжкой произнесла Теа. — Затем, что все поклонники Умберто Эко — сумасшедшие! А какой спрос с сумасшедших!..
— Ну, это просто… — Дашка развела руками. — Я отказываюсь что‑то понимать!
— А что тут понимать! Убийцу, скорее, нужно искать среди вышеозначенных товарищей, чем среди нас, ее коллег по цеху!..
После этих слов Софьи СС, ТТ и ММ сплотили ряды. Дашка же (очевидно, в пику мне) юркнула за спину Чижа. Туда же устремился и Ботболт. А мы с Райнером‑Вернером оказались на выжженной и заросшей лопухами нейтральной полосе. Ничего хорошего в этом не было, поскольку пули могли настигнуть нас с обеих сторон.
Я как в воду глядела: первой, передергивая затвор, на исходную позицию вышла Софья.
— Кстати, Петр… Если мне что‑то и неясно… Кроме личности убийцы, разумеется… Так вот, если мне что‑то и неясно, так это ваша роль в этом деле. Вы самочинно взвалили на себя расследование, вы — удивительно, правда? — оказались единственным специалистом по ядам. Вы предложили нам довольно элегантную версию происшедшего… Но вы ведь появились в столовой только к ужину, не так ли? Вы приехали вечером?
К этому простейшему вопросу Чиж был не готов. Он раздулся, как рыба с провокационным названием морской черт, затряс хохолком и не совсем уверенно пробормотал.
— Нет… Я приехал раньше, вместе с режиссером.
— Раньше — это когда?
— Раньше — это утром, — нехотя процедил Чиж.
— Почему же вы не отобедали вместе со всеми? И где вы были все это время — до ужина?
— Спал! — ответствовал Чиж, удивляясь сам себе.
— Как это — спали?!
— Как люди спят. На правом боку.
— Среди бела дня? Может быть, вы сова?
— Вообще‑то — я жаворонок…
Ничего другого я и не ожидала услышать от человека с легким птичьим именем.
— Вообще‑то жаворонок, — еще раз повторил Чиж. — Но дело в том, что прошлой ночью у меня были съемки. С двенадцати до шести утра, самое паршивое время… Устал. Замаялся. Вот и прикорнул по‑стариковски. А что?
— Да нет, ничего… Кто‑нибудь видел, как вы спали? На правом боку?
— Откуда же я знаю… Может быть, Фара видел… Если видел, то подтвердит…
— Ваш режиссер, который два часа назад нарезался, как последний биндюжник? И спит теперь на полу в столовой?
— Ну, не все же время он будет спать… Когда‑нибудь да проснется!
— Когда он проснется, то сможет подтвердить разве что наличие у себя похмельного синдрома! Знаю я этих телевизионных деятелей!.. Сталкивалась! — Софья уже готова была разразиться нелицеприятной тирадой по поводу электронных средств массовой информации, но вовремя сдержалась: ссориться с телевизионщиком сейчас было верхом безрассудства. — Кстати, вы не подскажете, который час?
Чиж отогнул рукав рубахи и мельком взглянул на часы.
— Без семи два.
— Очень хорошо. Значит, на этот момент, на без семи два, приходится констатировать, что у вас, Петр, нет алиби. Так же, как и у всех остальных. Целый день вы были предоставлены самому себе, и бог его знает, что вы делали в этом доме!
— То есть как это? — вспыхнул Чиж. — Как это нет? Что бы я ни делал в доме днем, как вы говорите… Но за ужином и после него я ни разу не вышел из зала! Да одна отснятая пленка — мое алиби!
— Это в том случае, если убийца действовал в одиночку. А если у него был соучастник? Соучастник проделал всю подготовительную работу днем, а убийце осталось только снять пенки. Почему вдруг все решили, что убийца был один? Откуда это следует? Из чего это вытекает?
Ударная волна этой — совершенно неожиданно — всплывшей версии накрыла всех с головой. И самым ужасным было то, что версия совсем не выглядела невероятной. Наоборот, в ней чувствовалась мускульная сила и какая‑то дьявольская привлекательность. Как будто зеркало, в котором отражался неясный силуэт одинокого убийцы, вдруг рухнуло и разбилось на множество осколков, так похожих на черепки краснофигурной вазы из кухни.
Осколки преступного зеркала отражались друг в друге и отражали отражения. И не было никакой возможности понять, какое именно отражение дало жизнь всем остальным. И каков был подлинный расклад. И кто, вступив в преступный сговор, убил Аглаю Канунникову.
СС, ТТ и ММ — Софья, Теа и Минна, которые как по нотам разыграли взаимную неприязнь? И морочили всем голову на протяжении стольких часов после благословенной смерти остобрыдшей конкурентки?
Дарья и Райнер‑Вернер, связанные одной‑единственной деловито‑страстной встречей? А может, встреча была не единственной? И его нынешнее скоропалительное ухаживание за мной — всего лишь часть плана?
Чиж и Фара, один из которых спал днем, а другой ночью?
Ботболт и его полумифический хозяин? А может быть, Ботболт и Теа, чистокровный бурят и русско‑африканская полукровка, — этносы, так чуждые надменным и влажным питерским лесам?
А может быть, Минна и Софья, толстый и тонкий, кроткие соседки по справочнику «Кто есть кто в российском шоу‑бизнесе»?..
А может быть…
— Нет, — сказала Дашка. — Нет. Мне не нравится эта идея.
— Почему же, деточка? — Софья покровительственно улыбнулась хорошенькой стерве‑журналисточке. — Чем она вам так не по душе?
— Получается, что это не убийство, а какая‑то резня. Одинокий, как танцор фламенко, убийца низводится до уровня мясных рядов на городском рынке. Вся поэзия пропадает.
У меня отвисла челюсть. С каких это пор Дашка, по кочкам несшая Аглаю Канунникову и не упускавшая случая, чтобы не лягнуть ее в какой‑нибудь из своих статей, — с каких это пор Дашка вдруг стала выступать ее адепткой? Ведь это была любимая Аглаина мысль: настоящее, хорошо продуманное преступление сродни акту творчества. И им можно так же любоваться, как и прохладным Дега в прохладном Пушкинском музее.
И, черт возьми, «убийца, одинокий, как танцор фламенко»!.. Это же… Это же…
Ну да, это была фраза из Аглаиного романа! Того самого, «Такси для ангела»!..
— Когда убийце прижмут хвост, ему — за три трупа — дадут по максимуму. Какая уж тут поэзия! — Софье были чужды эстетские Дашкины переживания.
— Ну, ведь не расстреляют же… У нас мораторий на смертную казнь. Так, лет пятнадцать получит от силы. Зато какой ажиотаж начнется! Первые полосы обеспечены. А потом можно будет и книгу издать… Представляете, какие будут тиражи?
— Вы думаете? — озадачилась Софья.
— «Я убил Аглаю Канунникову»… Да за одно только словосочетание «Я убил» убийце в ножки поклонятся. Это же экстремальная вещь!
— Вы думаете? — озадачилась Теа.
— Вы только вслушайтесь — «Я убил»! Если такая книга когда‑нибудь появится — ее в первый же день с прилавков сметут.
— Вы думаете? — озадачилась Минна.
— Да что тут думать! Я же веду книжную рубрику в «Роад Муви». «Гамбургский петух». А в «Петухе» не просто анонсы печатают. Наш конек — глубокий анализ книжного рынка. Это издатель может утаить от писателя истинное положение вещей. А у нас — объективная информация.
Дашка еще некоторое время занималась рекламной кампанией глянцевого монстра «Роад Муви», но дослушать ее мне так и не удалось: в гавань моего уха заплыли раскаленные губы Райнера‑Вернера.