И вот в осеннем городе, в чужой квартире, под грохот автоматной очереди корчилась в депрессии никому не нужная женщина. Представить — саму себя жаль!
Все кажется противным… А уж как Саша сама себе противна — даже передать невозможно, а еще у нее часто возникает ощущение, что к ней тянется чья-то черная лапа и пережимает горло. Наваливается, наваливается…
Отсюда и мысли соответствующие. Саша задумалась о самоубийстве. И так думала, и этак. Даже прикидывала, каким именно способом можно было бы свести счеты с жизнью; чтобы уйти не мучительно и, по возможности, эстетично, без кровищи и размазанных мозгов, чтобы лежать мертвой, но красиво, выглядеть прилично…
Конечно, заманчиво: нет человека — нет проблем, но ведь это только звучит легко, а попробуй убейся красиво и безболезненно! Красивая смерть — редкая удача. Вот, к примеру, одна писательница погибла от наводнения в пустыне. Это же представить! От наводнения, в пустыне! А когда даму нашли, ее тело было облеплено страницами из ее рукописи. Вот это красиво, художественно, гениально! Но такую смерть, видимо, надо заслужить.
Или вот было бы здорово — исчезнуть бесследно. Раз! — и растворился в пространстве, без следа, распался на ионы и смешинки, которые полетают в воздухе, да и прицепятся к какой-нибудь девочке. И она с этого дня будет удивлять окружающих своей способностью превращать все в хи-хи и ха-ха…
Если бы так удачно обставить, то, пожалуйста, Саша согласна. Но будет ведь по-другому… Некрасиво, утомительно, больно. А еще ей не хочется доставлять проблем окружающим. Они придут, случайно наткнутся на ее бесчувственное тело, расстроятся, да им еще, как в том анекдоте про плачущего муравья, которому для слона могилу копать, придется с ней возиться. Нехорошо это, непорядочно.
Кстати, если она думает об эстетике для себя и этике по отношению к окружающим, значит, не все в ее жизни так уж плохо, она не дошла до точки, за которой уже ни о ком и ни о чем не думаешь. Вон некоторых людей ничто не останавливает.
Саша читала про человека, который убил себя довольно необычным способом — вбил в голову молотком семь гвоздей. Бедняга, как же его все достало…
Бац, бац, бац… Невозможно больше выносить этот грохот!
«Не понимаю, что должно находиться в этих головах, если они слушают такую музыку? Представить, что можно добровольно, не в качестве пытки, а для радости, развлечения слушать подобное? Лично я испытываю муку, будто мне методично и безжалостно вбивают в голову гвозди, ой, опять вспомнила того беднягу… Пойду сейчас наверх и скажу им, что они дебилы. Где бы взять лицензию на отстрел таких уродов? Согласна, впрочем, и на их кастрацию…»
В общем, думала она, думала, кого убить — себя или еще кого-нибудь, и успокоилась, найдя самый верный и безболезненный способ уйти из жизни — от естественной смерти. Саша решила покоптить небо еще немного; зачем суетиться — финал все равно неминуем.
С уродами Саша тоже разобралась; поднялась на верхний этаж, открыла щиток, выкрутила у соседей электрические пробки, и бросила их в мусоропровод. Вот так. Пусть отдохнут немного, а то небось сами умаялись. Какая прекрасная тишина! В голову перестали заколачивать гвозди — уже хорошо. Теперь можно и поспать.
Она выпила корвалол, который на нее действует, как верное сонное средство. Тридцать, нет, сорок (чтобы наверняка!) капель.
Ну, всем пока, сейчас заснет… Хи-хи… Как сказал философ Сковорода: «Этот мир ловил меня, ловил, но не поймал».
Проводя нас через многочисленные испытания и топя в море неудач, иногда судьба дает всплыть на поверхность, чтобы мы могли глотнуть воздуха.
Когда Саше показалось, что сумерки сгустились до степени «схожу с ума», и даже ее могучий одесский запас жизнелюбия, солнца и смешинок стал иссякать, раздался спасительный звонок.
— Арсений?
Саша не поверила своим ушам и не сразу уверовала в возможность спасения. Но ее друг был великодушен и с ходу стал настаивать именно на оптимистичном варианте развития событий.
— Санька, что с тобой? Москва, да? Осень, да? Серые улицы, да? И все достало?
Она возопила, задрыгала ногами, закивала, как припадочная: «Да! Да! Ваша правда!»
— Я так и думал! — хмыкнул Арсений.
Сашин друг Сеня — буддист и очень симпатичный парень. Он сумел так выстроить свою жизнь, что вообще не обращает внимания на такие общечеловеческие проблемы, как деньги или кризис. Познакомились они три года назад, когда Арсений устроился работать в Сашину контору дизайнером. Проработав полгода, он ушел в свободное творчество, и они подружились уже после его увольнения.
Арсений Сашу каким-то удивительным образом понимает, например, он лучше ее самой может сформулировать ее желания и дать в самый подходящий момент ценный совет, или выписать ей пару справок с диагнозом и рецептом лечения.
У Сени есть свой сайт, ставший весьма модным, и он, между прочим, мог на этом сайте срубить немерено денег, но ему не надо. Правда, не надо. Потому что Сеня вернулся из Индии, просветлился и осознал: ничего не нужно. Арсений носит на пальце кольцо из гвоздя, вытащенного из плота, на котором по Гангу перевозят покойников, четки на запястье, медитирует и, кажется, давно понял что-то такое, до чего лично Саше еще шагать и шагать.
Уловив ее похоронное настроение, друг предложил:
— Ну чего, Сань, давай лечиться?
— Чем?
— Гомеопатией! Бери билет и приезжай!
Она растерялась:
— А ты где?
— В самом депрессивном городе на свете — Петербурге. Сюда надо ехать, если депрессия отгрызает голову. Принцип гомеопатии — лечить подобное подобным.
— Сень, ты же вроде был в Индии?
— Да, потом расскажу, на месте. Слышь, Санька, приезжай в Питер! Только быстро — я тут буду еще два дня. Потом в Москву вместе вернемся.
«Сень, ты все-таки точно того… ку-ку! Звонишь среди ночи и думаешь, я сразу полечу в Питер? Да, может, у меня работа, куча дел! Сам сиди в своем Питере и не дергай меня! Не отвлекай!» — подумала она, а вслух выпалила:
— До встречи!
А какие могут быть сомнения? Надо ехать! Лечиться гомеопатией и дружбой.
Кстати, хорошо, что Питер, а не, к примеру, Нью-Йорк! Арсений будто специально подогнал вояж под ее нынешние обстоятельства.
Это у них с Сеней такая любимая игра.
Началось так. Два года назад Арсений вдруг исчез без предупреждения, а потом позвонил из Италии и в присущей ему манере произнес:
— Саня! Рим — Вечный город! История, солнце и много вкусной еды! Понимаешь?
Ну, она, конечно, понимает, что тут непонятного?
— Тогда приезжай!
Она испугалась:
— Куда?
— В Вечный город!
— Когда?
— Сейчас! Бери билет!
— Сень, а ты, часом, не сумасшедший?
И к сумасшедшему, на всю голову больному другу, она сразу, плюнув на работу и обстоятельства, полетела в Рим.
Позже аналогичный номер Арсений выкинул с Прагой. Неожиданно позвонил и, хихикая, сообщил, что в Праге сейчас чудесная осень, все такое рыжее, красивое, соборы парят в небе, Влтава несет воды, а в чудном ресторанчике так кормят, что он просто «не мог не поделиться с другом».
Они встретились в Праге, и осень действительно была сказочной, с соборами, Влтавой и ресторанчиком, где по вечерам играли музыканты.
Следующим местом встречи почему-то оказалась Кострома. Когда Сеня позвонил, Саша уже была готова к чему-то волнующему, ожидая, что он назовет очередные пароль и явку, и это могло быть все, что угодно, любая точка мира, Аляска, например, или Португалия, а он вдруг сказал:
— Кострома!
Она растерялась.
— Чего?
— Кострома!
— А почему Кострома?
— А почему бы и нет?
Саша отправилась в Кострому, и ей там понравилось.
Этим летом Арсений уехал на Гоа. Звонил оттуда, приглашал приехать, но у Саши не получилось. Она сдавала сложный проект, и вырваться не было никакой возможности. А потом настала осень, и вскоре все ухнуло в тартарары, в смысле, всех догнало кризисом. Отъездились. Сидите теперь.
Сейчас, когда она вспоминает их с Сеней путешествия и приключения, ей кажется, что это было в другой жизни.
…Самый депрессивный город на свете встретил, как и положено, серым свинцом неба в висок, ядом невской водички в кровь, штормовым ветром, который сносил остатки кровли с Сашиной прохудившейся крыши. Вот куда надо ехать стреляться, вешаться, сводить счеты с жизнью каким-нибудь иным способом, вплоть до самого экзотического. Определенно, в этом городе доступны два варианта: похоронить свою тоску и выздороветь или похоронить себя.
Арсений стал склонять Сашу к первому варианту сразу, как только встретил ее в аэропорту.
Друг на фоне осеннего Петербурга смотрелся экстравагантно. Он и так от природы был смуглый, а в Индии загорел просто до неприличия, к тому же оделся Сеня в пику унылым серо-коричневым тонам, преобладающим в одежде петербуржцев, в яркие жизнерадостные цвета, с преобладанием оранжевого. Арсений вообще придерживается теории, что в каждый день недели нужно носить одежду определенного цвета. В этом имелся какой-то особенный смысл, непонятный для Саши и очевидный для Арсения. Кроме того, он считал, что так проще помнить дни недели.
Двухметровый, смугло-шоколадный, с ярким оранжевым шарфом вокруг шеи, Арсений подействовал на Сашу, словно нашатырный спирт. Ее будто вернули из глубокого обморока, и ей даже захотелось восстать «из глубокой печали».
В Петербурге Арсений остановился у друга-художника. Большая квартира на канале Грибоедова поражала запущенностью, чугунной ванной времен царя Гороха, стоявшей прямо посреди кухни, и восхитительным, усиленно-депрессивным видом из окон.
Сеня отпаивал Сашу имбирным чаем и рассказывал о своих приключениях.
Оказывается, он вернулся с Гоа, где пробыл пару месяцев, несколько дней назад, а в Петербург приехал, чтобы попрощаться с другом. Саша встревожилась: