Таксидермист — страница 19 из 63

Иван Иванович перестал играть и оперся подбородком о сплетенные на корпусе гитары руки. Он тоже смотрел на вещи, грустно качая головой и будто пробуя на вкус свою невольную победу. Он предпочел бы проиграть, но, увы, выиграл.

Еще нет.

Корпалов глотнул водки, вздрогнул и закусил осетриной.

Еще не конец.

– Все было несколько иначе, – сказал он. Гость взглянул на него будто с надеждой. – Ты был офицером. Летчиком, моряком-подводником, может, разведчиком. Все, о чем ты говоришь, действительно имеет место. В общих чертах оно выглядит очень похоже, но происходит не в России, а в другом полушарии. В Америке. В стране, которая возникла там после революции во времена так называемого Великого кризиса. В Союзе Социалистических Штатов Северной Америки. Там наверняка есть и лагеря, и тайная полиция, и рудники. Я мало что об этом знаю. Я занимаюсь своим делом и не интересуюсь политикой. Честно говоря, мне даже никогда не хотелось об этом знать. Идет холодная война. У них, американцев, есть атомное оружие. У нас, Евроазиатского пакта, тоже. Мы держим друг у друга дуло у виска. Вот только мы хотим спокойно жить и работать, а они хотят развязать такие же революции, как их собственная Вторая Американская революция, по всему миру. Наш мир стоит на краю пропасти, Иван Иванович. Войны, в которой не уцелеет никто. У них в руках половина Африки. Япония уже принадлежит амеросоцу, Индия тоже. Они почти у наших границ. Выпущенная ими ракета летела бы до Москвы… не знаю… минут десять? Что ты станешь делать? Эвакуировать десятимиллионный город? За десять минут? Тут разве что перекреститься успеешь. Ты был солдатом этой тихой войны. Подумай, может, что-нибудь вспомнишь: Республиканская охрана? Корпус гардемаринов? Авиация? Капитан, командор, майор, полковник? Ты попал в плен. Впрочем, хватило бы и катастрофы где-нибудь поблизости от их границ. В Тихом океане? В Баренцевом проливе? Достаточно того, что ты угодил им в лапы. Их граждане попадают в лагеря и вкалывают на нефтяных вышках, рудниках или плантациях. Но с нашими пленными они поступают по-особому. Я видел про это недавно передачу, это называется «промывка мозгов». Длительная физическая и психическая обработка. Что-то вроде психиатрического лечения наоборот. Суть в том, чтобы сделать из нормального человека чокнутого, влюбленного в их тиранию. Они называют это «перевоспитанием» или «социальной терапией». Мы это называем «промывкой мозгов». Но до сих пор те, кого удавалось спасти, возвращались слепо преданными их режиму и враждебно настроенными к нормальному миру. К вам, Иван Иванович, отнеслись иначе. Вас убедили в существовании другой России и другого мира. Не знаю зачем. Может, какой-то эксперимент? Они – абсолютные мастера пропаганды, может, таким образом они тренируются, проверяют, насколько им удается контролировать человеческий разум? То, что вы помните, – не следствие болезни. Это результат обработки. Тем временем вам каким-то образом удалось бежать. Пролив иногда полностью замерзает. Можно также украсть какую-нибудь лодку. Трудно представить подобное, но в принципе вполне возможно. Вот только вы ничего не помните. Шок, амнезия. А остальное, все те проведенные в лагерях годы – настоящие воспоминания, только лагеря были не российские, а американские. Не в Сибири, а на Аляске. Минуту, – добавил он, видя, что Иван Иванович открывает рот. – Я знаю, что они не пишут кириллицей и не говорят по-русски. То, что тут у вас, – изготовленный ими реквизит. Вероятно, из специального лагеря для российских пленных, где даже охрана говорит по-нашему и носит фальшивую форму. Отсюда письма, сигареты, печати. Говорят, там люди сидят еще со времен войн в Корее, Индии и Пакистане. Может, и вы тогда же попались? Вот так это все выглядит. Теперь подумай, брат!

Иван Иванович опер гитару о стену и закурил сигарету, отломив фильтр.

– Одно ясно, – с грустью проговорил он. – Кто-то из нас сошел с ума. Как проверить, кто? За окном пурга. Идти некуда. Спросить не у кого. Есть только этот дом. И у каждого только свои воспоминания. Да еще эти вещи – твои и мои. Какие из них настоящие? Один из нас не знает правду. Оба мы правы быть не можем. Что бы случилось, если бы ты говорил правду, Андрей?

– Буря бы закончилась, снегопад утих. Мы связались бы по радио со станцией Медицинской службы в Уйгурске. Они прислали бы снегоход или вертолет. Полиция, врачи, звонки военным. Вы нуждаетесь в лечении, санатории, психологах. Военные бы вами занялись. В газетах появились бы статьи, но, пока не нашлись бы ваши близкие, семья, может, женщина или друзья, журналистам не позволили бы вас мучить. Но все равно была бы сенсация: «Возвращение героя». Вы побыли бы на лечении в каком-нибудь флотском санатории под Одессой. Вас бы вылечили, возможно, к вам вернулась бы память. А потом совершенно новый, отъевшийся Иван Иванович получил бы на свой мундир майора крест святого Георгия и вернулся бы домой. Мы договорились бы выпить водки в самом лучшем московском ресторане. Вы спросили бы: «Помнишь, Андрюша, Сибирь?» И все. Вот так бы было.

– А если все-таки я прав?

– Не знаю. Нас убьют?

– Нет. Я расскажу тебе, как бы было. Пурга утихнет, мы вызовем вертолет, и он в самом деле прилетит – красивый, заграничный, украшенный орлами, и на его борту будет стадо откормленных бычков, пахнущих одеколоном, которые станут радоваться: «Андрей Степанович, вы спасли нашего ветерана!» А час спустя в лагере поднимут на ноги всех зэков и бросят им кровавые лохмотья. «Смотрите, падаль! Так кончит каждый, кто хочет от нас сбежать. Отсюда не убежите, суки! Наша великая социалистическая родина доберется до любого!» Может, потом они усилят ограждение, кого-то вышвырнут без пенсии за то, что он впустил постороннего в спецзону. Буря наверняка прекратится. И что будем делать?

– Пока что буря продолжается, – угрюмо ответил Корпалов. – Налей, брат.

* * *

Они пили, пели и трезвели, рассказывая друг другу о своих мирах. За окном завывал буран, в тундре бушевал ледяной ураган, окутывая бескрайнюю пустыню туманом белого, будто пустой экран, мертвого снега. Существовал только ветер, а еще снег и мороз. И наполовину засыпанная изба посреди белой глуши. Вращался ротор генератора. Гудел ветер. Внутри за столом сидели двое. Пока что никакого другого мира не было.

Корпалов стыдился рассказывать о своей жизни – слишком уж та была незначительной. О проблемах с женщинами, с семьей, о том, что он чересчур самостоятельно мыслил или что ему наскучила его работа. Честно говоря, все это выглядело довольно глупо. Никто ему всерьез не угрожал, он мог как брюзжать по поводу текущей политики, так и вовсе ею не интересоваться. Он всегда ел досыта, никто его всерьез не бил. Убить тоже не пытались. Что тут рассказывать?

Если только он вообще не помнил своей жизни, будучи безумцем особой важности, запертым в сибирском анклаве. Но об этом он боялся даже подумать.

Один из их миров не существовал. Каждый верил в свой собственный. Им не удавалось найти ни окончательного доказательства, ни ответа.

На третье утро Иван Иванович вошел в кухню с крайне задумчивым выражением на лице. Корпалов читал за столом.

– Знаешь, чем я занимался в прошлой жизни? До того, как меня замели? – спросил гость.

– Был каким-нибудь ученым?

– Да, астрофизиком. Ничего уже из этого не помню. Разве что какие-то основы. Десять лет – куча времени. Выветрилось.

– Ты мог быть и физиком, и офицером-летчиком. Одно другому не мешает.

– Не в том дело. Я пытаюсь понять, что произошло. Я помню, как должен рассуждать ученый, оказавшись перед лицом необъяснимого явления. И я нашел объяснение – позавчера. Теорию санатория для сумасшедшего. Пока теория способна дать толкование происходящему, не следует от нее отказываться. Вот только я больше всего на свете, изо всех сил хотел бы оказаться неправ. Мне не важны ни моя жизнь, ни мой мир. Я предпочел бы, чтобы прав оказался ты. Нельзя так думать – это нелогично и ненаучно. Правда одна, нравится она нам или нет. К счастью, в моей теории нашлись и слабые стороны. Небольшие, но тем не менее. Ты должен об этом знать – так будет честно. Знаю, ты страдаешь с тех пор, как от меня об этом услышал, и у тебя самого есть сомнения. Так вот – у меня тоже.

Сомнение первое: я, правда, некомпетентен в этом вопросе, поскольку понятия не имею о психиатрии. С другой стороны, я сидел и с психами, и с психиатрами. В общем-то, никаких серьезных знаний я не набрался. Так, любительщина. Но я не могу поверить в безумца, который сбежал в некий выдуманный мир, погрузившись в него столь глубоко, что вообще не замечает реальности – лишь собственные иллюзии, но, оказавшись в контролируемом окружении, ведет себя совершенно нормально. Я наблюдал за вами, Андрей Степанович. Никаких следов психоза. Вы рассуждаете правильно, не садитесь то и дело, выдумывая этот свой мир, иначе это выглядело бы именно так. Чтобы вообразить себе нечто столь обширное в мельчайших подробностях, потребовалось бы немало труда. К тому же шизофреник – это шизофреник. У него были бы какие-нибудь приступы, нарушения поведения, он страдал бы повышенной возбудимостью, плакал, метался, ходил будто волк по клетке. Тем временем за окном буран, на улицу не выйти, двое незнакомых людей в запертом доме, а ты, брат, книжку читаешь. Или решаешь кроссворд. Играешь в шахматы, дремлешь. Разговариваешь. Мне самому хотелось бы куда-то пойти, проверить, не знаю. Я боюсь. А ты раскладываешь пасьянс. Мне не хочется верить, что ты псих, – вот что я хочу тебе сказать.

Сомнение второе: допустим, существует некий особый пациент, у которого болезнь заблокировала в памяти нечто крайне важное. Для него могли бы построить дачу в Сибири, даже бутафорский городок, но не в такой же дали. Ведь до этого твоего Уйгурска два часа пути. Его построили бы в нескольких сотнях метрах, где-нибудь за холмом. А прежде всего – такого пациента нельзя оставлять одного. Тебе пришлось бы жить под наблюдением, по крайней мере, иметь в двухстах шагах дружелюбного соседа, который заглядывал бы в гости хотя бы раз в день. А кто знает – может, и соседку? Ведь ту тайну, которая им так важна, ты можешь выдать в любой момент, рассказать во сне или мимоходом. Тем временем никто над тобой не работает. Никто тебя не охраняет. Откуда они могут знать, что ты все еще тут сидишь? Может, ты нажрался и замерз под дровяным сараем? Может, пошел в тайгу? Повесился под потолком на подтяжках? Может, им важно не то, что ты знаешь, а чтобы тебя спрят