Послышались крики. Огонь прекратился.
– Я здесь, гады! Ну, давайте же, падаль! – орал Иван Иванович.
Корпалов со стоном отполз вбок и нашел место, где дерево приподнималось над землей и можно было выглянуть снизу.
Иван Иванович стоял посреди снежного поля, спиной к воротам в свой мир.
– Ну, давайте, скоты! Суки! Псы гребаные! Сволочи!
Приставив ружье к плечу, он начал стрелять раз за разом, но толку от этого не было никакого. Заряды крупной картечи весьма действенны, но лишь когда образуют плотное облако. С каждым метром они, однако, начинают рассеиваться, и вокруг солдат они лишь взбивали кое-где снег, не причиняя никому вреда. Солдаты слегка приподнялись, поглядывая то на кусты, в которых ожидали увидеть Корпалова, то в сторону не перестававшего стрелять Ивана.
– А этот что? Совсем охренел?! – крикнул командир. – Каримов, снять скотину!
Не пострадавший до сих пор солдат осторожно привстал на колено, тщательно целясь. Корпалов в отчаянии огляделся вокруг, но карабин лежал в нескольких шагах от него в снегу.
Слишком далеко. Не успеть.
И тут среди поспешно заряженных патронов с картечью Ивана попался последний жакан. Тяжелая пуля с отвратительным хрустом вошла в грудную клетку Каримова, отбросив его на спину. Тело солдата дважды дернулось, вздымая белое облако и зарываясь в снег.
Иван Иванович спокойно отбросил ружье и заложил руки за голову. Он стоял на фоне лениво клубящейся бурой мглы, в чересчур просторном серо-синем пуховике Горыпина, а дувший с той стороны ветер вздымал вокруг него снежный туман.
Раненный в спину солдат с яростным ревом бросился к нему, спотыкаясь в снегу и размахивая оружием.
– Городенко, нет! – крикнул командир, который все это время наблюдал за кустами, где мог скрываться грозный Корпалов со своей снайперской винтовкой. Целясь из автомата, который он держал в одной руке, и подпрыгивая на здоровой ноге, он ковылял за своим подчиненным.
Естественно, Городенко мог просто поднять автомат и снять Ивана одним выстрелом. Но вид вызывающе готового сдаться противника, только что убившего Каримова, приводил его в ярость. Он явно хотел сперва избить врага, наплевать ему в лицо и лишь потом в конце концов застрелить.
Корпалов выполз из кустов и добрался до карабина.
Он не мог поднять его одной рукой, как командир свой автомат. Швейцарский двуствольный карабин был чертовски тяжел. Забросив оружие за спину, Корпалов вскочил и побежал. Левое плечо онемело, охваченное тупой болью. Корпалов мог им шевелить, и, о чудо, кость, похоже, уцелела, но поднять что-либо или подпереть левой рукой он не мог.
Он успел подбежать достаточно близко, чтобы в точности увидеть, что произошло. Когда Городенко отделяло от Ивана пять метров, тот вдруг достал из-за воротника пропавший пистолет Корпалова и трижды выстрелил солдату в грудь. Пули остановили того, словно невидимая эластичная стена.
Командир яростно взревел и, стоя на одной ноге, прицелился. Долю секунды спустя прятавшийся в кустах Корпалов сделал то же самое.
Деревянный стук автомата на полсекунды опередил двойной грохот карабина. Бок командира, прошитый двумя крупнокалиберными пулями, взорвался облаком крови – и человек рухнул в снег словно тряпичный мешок.
Иван Иванович лежал на спине, разбросав руки, посреди идеально круглого красного пятна. Продырявленная грудная клетка судорожно вздрагивала, скрюченные пальцы хватали мокрый от крови снег. Рухнув на колени, Корпалов здоровой рукой приподнял ему голову.
– Я понял, что ты пытался мне сказать, – с трудом проговорил Корпалов. – Я понял, что ты говорил про зеркала, Андрюша.
Тот закашлялся розовой пеной, схватив Корпалова липкими от крови руками за грудь. А потом, с усилием приподнявшись, повернулся на бок, пытаясь увидеть ворота.
Но ворот не было.
Была лишь стена тумана, который медленно рассеивался и исчезал – как обычный туман.
– Брат… – прохрипел умирающий. – Помни, брат…
И вдруг отпустил куртку Корпалова.
Корпалов стоял над ним, глотая слезы и чувствуя, как те замерзают на щеках. Он никогда еще не чувствовал себя столь уставшим.
С тех пор как раздался первый выстрел, прошло меньше шести минут.
Туман редел, и точно так же блекли и размывались семь тел людей из иного мира. Исчезали автоматы, сапоги и военная форма, карта и радиостанция, даже гильзы. И кровь. Осталась только та, что натекла из Корпалова. И еще путаница следов, и выдавленные отпечатки на снегу. Исчезла вонзившаяся в плечо слабая срикошетировавшая пуля, даже въевшаяся в тело смазка и остатки пороха. Осталась чистая рана длиной сантиметра в полтора. И простреленная в пяти местах старая одежда Горыпина, лежащая на снегу.
Крест вышел не слишком красивым. Корпалов не был ни скульптором, ни плотником, к тому же у него немного болело плечо, особенно на морозе. Но он все-таки был художником, и у него получилось нечто вполне приличное.
Ему хотелось, чтобы крест простоял долго, и он решил, что со временем поставит здесь каменный.
Надпись сделал простую и без украшений:
НА ЭТОМ МЕСТЕ ПОГИБ
АНДРЕЙ СТЕПАНОВИЧ КОРПАЛОВ II
ИЗВЕСТНЫЙ КАК ИВАН ИВАНОВИЧ.
СВЕТЛАЯ ПАМЯТЬ
1941–1973
Корпалов перекрестился и присел, зажигая свечи, потом встал и открыл бутылку водки. Вторую стопку воткнул в снег, положив рядом на расстеленной бумаге нарезанную «Охотничью».
– За твое здоровье, Иван Иванович. Не сердись, но в следующем году я все-таки поеду в Крым. Тебе бы там понравилось.
Мороз ослаб. Свеча горела ровно.
Буран утих.
Необходимая оборона
Их было пятеро. Тогда, еще студентами, они казались практически неразлучными. Вместе зубрили материал к сессии, вместе сидели вечерами, поднимая бокалы и распевая песни. Они называли себя «Братством». И знали, что могут рассчитывать на всех и каждого по отдельности, словно мушкетеры.
И уж тем более они не могли понять, как так вышло, что почти пятнадцать лет им не удавалось собраться в том же кругу. Время от времени случалось, что двое или трое могли вырваться на пару часов и отдохнуть в каком-нибудь пабе за кружкой пива. Но все вместе – никогда.
Причины были банальны. Работа, жены, дети, обязанности. Всегда что-то мешало по крайней мере двоим из друзей. Согласовать свободное время для пяти занятых мужчин оказывалось полностью невыполнимой задачей.
Удалось только теперь. Пятнадцать лет спустя. Они оставили дома трех недовольных жен, одну обиженную любовницу и одну разочарованную невесту, а также пять демонстративно выключенных мобильных телефонов. Все. Братство встречается впервые за пятнадцать лет.
В домике Сапера. На садовом участке.
Деревянный домик стоял в глубине леса, столь далеко от цивилизации, что там мог бы обитать отшельник. Для покупок в ближайшем магазине требовалось отдельное путешествие на автомобиле или по крайней мере на велосипеде.
Домик, однако, был оборудован идеально спроектированным камином, молниеносно обогревавшим помещение. Имелись дрова, электричество и припасы. Больше им ничего не было нужно.
Празднество Братства продолжалось уже второй день. Они в самом деле пили как в старые времена. Здесь не было никого, кто мог бы сказать: «Завтра у тебя будет болеть голова», или «Как ты себя ведешь!», или «Тебе уже не двадцать лет!».
Им казалось, будто они расстались только вчера.
Тема угроз появилась сама собой – из-за выражения лица Гавранека. За три дня до встречи Гавранек лишился автомобиля, причем довольно-таки мерзким образом. Двое рослых амбалов выволокли его из-за руля, избили посреди перекрестка среди десятков смотревших в другую сторону людей, а потом спокойно уехали на его «эксплорере», увезя с собой фирменный ноутбук, все документы, деньги и даже покупки, которые он успел сделать. К счастью, ему ничего не сломали. В такой ситуации тема необходимой обороны возвращалась словно бумеранг.
– А я как-то раз защитился, – с горечью проговорил Мацек. – Застиг двоих говнюков, которые вламывались мне в квартиру. Один сразу смылся через балкон, а второй кинулся на меня. У щенка оказался лом, а я схватил оставшуюся от деда трость, которая висела в прихожей.
– За здоровье Мацеуса! – Все уже изрядно набрались и отреагировали на эту маленькую победу с энтузиазмом, достойным скорее компании шляхтичей семнадцатого века, чем группы солидных джентльменов со слегка поредевшими волосами и заметными пивными животиками над ремнями.
– Погодите! – безуспешно пытался перекричать их боевые кличи Мацеус. – Знаете, в чем меня обвинила прокурорша? Вовсе не в превышении необходимой обороны. Этого она просто не могла. Так она завела на меня дело за участие в драке. В собственном доме. Орала на меня, что я не в Англии и мой дом никакая не крепость, а я разбил ребенку голову. Ребенку, можете себе представить?
Наступила гробовая тишина.
– Налей, Сапер, – угрюмо проговорил Гавранек, ощупывая опухшую фиолетовую щеку. Опухоль вылезла ему аж на лоб, из-за чего он выглядел будто неандерталец. – Лучше всего было бы иметь пистолет.
– Забудь. Ты политик? Миллионер? Нет? Значит, не получишь, хоть ты тресни. Можешь себе пневматику купить. Если на тебя нападут гномики, то перестреляешь их как собак.
– Рогатка. Рогатка со стальными шариками. У моего свекра была такая на участке. У него пытались свистнуть автомобиль. Дело закончилось постоянной осадой. Знаешь, как бьет такая рогатка? Он при мне прострелил металлическое ведро. Навылет.
– Так а в чем его обвинили? В нападении на детский сад?
– Те, слава богу, сбежали. Но теперь он боится, что ему сожгут дом.
– Должно быть, как в Штатах, – бормотал Гавранек. – Если кто-то лезет на твою территорию, у тебя должно иметься право его пристрелить. Там только проверяют, с какой стороны у него дыра. Если спереди – значит, незваный гость.
– А если прострелишь навылет?
– Видно же, где входное отверстие. Налей.