– Слышали?! В Париже казнили Робеспьера! Теперь резня быстро закончится!
Дурвиль вынул трубку изо рта и впервые за два дня произнес:
– Не закончится. Она лишь перенесется в иное место. И этому никогда не будет конца.
Террор, однако, утих, и по возвращении в Корвиньяк для палача не осталось работы. Вместо того чтобы, как прежде, сидеть в корчме, охотиться или хотя бы пить, Дурвиль просиживал в саду и спал или смотрел на каменное здание, в котором спала Луазетта. Или сидел с черной книгой, которую получил от барона, погруженный в чтение, но никому ее не показывал. На упреки Жюстины он никак не реагировал, будто вообще ее не слышал. Ел мало и лишь по необходимости, бродил по окрестностям, заросший и грязный, и бормотал что-то себе под нос. Пил только воду с опиумом, и в бутылочке, которую пожертвовал ему Лакруа, хотя она и была солидных размеров, скоро могло показаться дно.
Он почти все время молчал, глядя вдаль, а если разговаривал, то чаще всего сам с собой.
Обычными его словами было: «Вернись, Луазетта».
А однажды Жюстина вышла на рассвете из дома и, остолбенев, увидела стоящую в их мощеном дворе машину, большую и сверкающую красным.
Что это никакой не ремонт и не очередная выходка ее безумного мужа, влюбленного в свою машину смерти, она поняла лишь тогда, когда он вырос за ее спиной и одним движением толкнул на доску, после чего затянул ремни. Жюстина Дурвиль почти сразу же перестала вырываться и начала читать «Аве Мария». Она едва дошла до середины, когда грузило лезвия ударилось об обитые воловьей кожей амортизаторы.
Дурвиль все убрал, ополоснул помост и булыжники двора несколькими ведрами воды. А потом оказалось, что ему нужна веревка подлиннее. Вернувшись ненадолго в дом, он принес шнур от занавески.
И когда голова его уже лежала на подпорке, он произнес лишь три слова, прежде чем освободить замки: «Поцелуй меня, Луазетта».
Деликатесы восточной кухни
Рафал опоздал на полдня. В два часа он вошел в кабинет Войтека и с порога объявил:
– Приглашаю тебя на обед в хорошее заведение.
Войтек положил карандаш, которым постукивал по зубам, и вытаращил глаза. Поступок его партнера был полностью аналогичен тому, как если бы сюда вошел архиепископ и сказал: «Идем потанцуем». Рафал никогда и ничего не ел в городе, а если выхода не оставалось, шел в «Макдоналдс». После тех лет, что он провел в молодости за мытьем посуды в десятках заграничных ресторанов, он испытывал отвращение ко всему, что не приготовил сам. Охотнее всего питался бы какими-нибудь упакованными в лабораторных условиях космическими пайками из тюбиков. В «Макдоналдсе», по его мнению, обстановка была хотя бы стерильной.
– И куда подевались все эти твои: «Я знаю, как они это готовят», или «Отравиться я и сам могу», или «Никто не будет плевать мне в суп»? Спасибо. На этот раз уже у меня нет аппетита.
– Я же сказал – приглашаю. А это значит, что у меня есть особый повод. Чем ты собрался заниматься? Сидеть и пялиться на телефон? Ждать чуда?
– Буду сидеть и наслаждаться отсутствием Графа, – мрачно ответил Войтек. – Все равно ничего в горло не полезет.
– Обед, которым я намерен тебя угостить, уж точно полезет.
В машине они, естественно, обсуждали своего третьего партнера, словно двое язвенников, описывающих друг другу очередные симптомы, или рассказывали полные бессильной ненависти анекдоты о юристах, что, собственно, было одно и то же. Когда они раскручивали фирму, оба располагали некоторым количеством денег и почти сверхъестественным талантом вести бизнес. Они понимали друг друга с полуслова и могли проехать через пол-Азии, чтобы за гроши купить нечто такое, что затем продавалось в Лондоне за тысячу фунтов. А потом оказалось, что хоть они оба виртуозы торговли и посредничества, но перед лицом бесчисленных правил, бухгалтерии, таблиц и бумажек беспомощны будто новорожденные щенята. В такой ситуации они решили принять в свой состав молодого способного юриста, которого оба хорошо знали и который производил достаточно приятное впечатление. Идея казалась им гениальной: Граф будет сидеть в офисе, а они тем временем продавать туркам чешское стекло, французам польскую страусятину, а тайцам янтарь. Но все закончилось иначе.
За три года Граф, прозванный так за свой снобизм и идиотский перстень-печатку на худом пальце, что несколько контрастировало с вполне рядовой фамилией Капустник, настолько обвел их вокруг пальца, что они практически сидели у него в кармане. Именно он говорил им, что делать, и забирал всю прибыль. Хуже того, от него невозможно было избавиться. Проделав несколько фокусов с предписаниями и бухгалтерией, Граф обзавелся таким компроматом на партнеров, что любой польский суд с радостью приговорил бы их к каторге, приказав выбросить ключ от кандалов.
Ходившая по кругу тема быстро себя исчерпала, и в машине воцарилась угрюмая тишина. Войтек, глядя на залитую весенним солнцем улицу, вспоминал прежние счастливые времена, когда они зарабатывали для себя, занимаясь диким бизнесом в стиле средневековых купцов – торговали, путешествовали, развлекались и богатели. Жизнь тогда была приключением, а теперь превратилась в мрачный серый кошмар.
– Куда ты меня тащишь на этот свой обед? – спросил в конце концов Войтек. – Тут нет никаких заведений.
– Есть, только без вывески, – ответил Рафал. – Спокойно. Любишь китайскую кухню?
– Ты – и китайская кухня? Уже больше не веришь, будто там подают кошек и голубей?
– Я лично убедился. Это не какой-то там ресторанчик с европейскими подделками или грязная будка на базаре. Это аутентичная китайская кухня. Тебе приготовят все, что угодно.
– То есть? Пиявок в сахаре? Столетние яйца?
– Увидишь.
Рафал припарковался у старого, ничем не выделяющегося каменного здания. Они прошли через бурый двор-колодец, где между окнами сушились какие-то тряпки.
А потом они спустились в подвал.
– Тут и впрямь все выглядит как в Пекине, – скептически заметил Войтек, шагая по заплеванному и потрескавшемуся цементному полу. – Что это все значит?
– Минуту. – Рафал постучал в дверь – железную, с отодвигающимся глазком, как в тюрьме.
Они вошли в извилистое помещение, залитое приглушенным светом увешанных кисточками красно-золотых ламп. Голые стены, местами украшенные безвкусными, нарисованными на шелке картинками. Аквариум с лениво плавающими карпами. Бетонный пол, на котором валялись окурки и обглоданные кости. Простые деревянные столы, заслоненные ширмами. В воздухе висел тяжелый запах приправ и соевого соуса. У стены за маленьким столиком сидел невероятно старый и сморщенный китаец в черном халате и небольшой шапочке, который испытующе смотрел на них узкими, будто бойницы в бункере, глазами.
Войтеку стало несколько не по себе. За занавеской из бусинок виднелась кухня. Над большими воками вздымались розовые языки подожженного спирта и клубы пара. Вокруг уставленного котелками длинного стола суетились явно аутентичные китайцы. Слышались ритмичные удары тесака и звенящая музыка из магнитофона. Все это напоминало скорее курильню опиума времен Боксерского восстания, чем ресторан. И тем не менее здесь были клиенты. Несколько азиатов в темных костюмах сидели с палочками в руках за круглым столом с вращающимся подносом, еще несколько человек прятались за столиками позади ширм.
Официантка выглядела словно из фильма с Джеки Чаном. Она была одета в красный, расшитый драконами халат, но каким-то чудом понимала по-польски. Рафал, который настолько терпеть не мог даже самые дорогие рестораны, что в отеле «Хилтон» собственноручно сооружал себе бутерброды, сидел как ни в чем не бывало, беседуя с согнувшейся в полупоклоне и сложившей руки выше колен китаянкой, и вообще чувствовал себя как дома. Для начала он заказал пиво.
Даже пиво у них тут было китайское – «Цзиньтао».
– Ты что, прошел полную смену личности? – спросил Войтек.
Его друг внезапно достал мобильник и уставился на экран.
– Черт. Извини. Сейчас вернусь.
Когда он вернулся, Войтек сидел с глуповатой усмешкой, ошеломленно глядя на надкушенную жареную креветку в руке.
– Слушай! – прошептал он. – Когда ты вышел, тот мужик, тот самый, с телевидения… Чего таращишься? Официантка пришла принять заказ. Ну и тот ей говорит, что хочет свою жену с грибами мунь. А его приятель говорит, что хочет сердце бывшего председателя в устричном соусе, представляешь? Я подумал, будто это они так шутят. Но за вон тем столиком – какие-то политики. Я узнаю` рожи по крайней мере двоих. Один, представляешь, хотел депутата Цимчака под кисло-сладким соусом, а второй – министра финансов с хрустящей корочкой. Что это вообще за хрень? Тут где-то скрытая камера?
Рафал наклонился к Войтеку и усмехнулся.
– Именно в том и фишка. У китайцев все носит мистический характер. Равновесие. Инь и янь, и все такое. Так что это своего рода китайская терапия. Можешь символически сожрать собственные проблемы. Если тебе что-то досаждает – ты это просто съедаешь – и дело с концом. Вон те каракули там на стене означают: «Приготовим всё!» Всё, понимаешь? Хоть рецессию, хоть депутата, хоть тещу. Это самое модное заведение в городе. Тут едят настоящие шишки! Ну как? Скушаем Графа?
Войтек рассмеялся:
– Почему бы и нет? Графа Капустника с капустой по-пекински?
В конце концов они заказали Графа по-сычуаньски и ребрышки Графа в чесночном соусе. Войтек попросил добавить приправы, заявив, что без дополнительных соусов этот мерзавец ему просто в горло не полезет.
Эксцентричная терапия, похоже, все же подействовала. Может, виной тому была попросту еда, действительно прекрасно приготовленная. С каждым куском Войтек чувствовал, что ему становится легче на душе. Ощущение затравленности и кошмарный страх перед шантажом начали уступать простому наслаждению, получаемому посредством вкусовых сосочков. Войтеку это настолько помогло, что он заказал еще печень Графа в устричном соусе.