обственный платный мешок, сэр, – объяснили в мэрии. – Городские урны служат для выбрасывания мелких отбросов, а не вашего личного мусора. Кроме того, вы нарушили правила раздельного сбора отходов.
Об этом они узнали благодаря уличным камерам. Его вычислили за четыре дня в стране, в которой он жил уже полгода и где нет удостоверений личности. «Медвежонок Паддингтон» внезапно превратился в «1984 год».
А потом кого-то в парке зарезали скинхеды, после чего власти сразу же запретили носить любые ножи, даже швейцарские, размером с брелок. Британцам, в том числе новоиспеченному валлийцу Седлярскому, дали две недели на то, чтобы сдать в полицию все потенциально убийственное железо.
Чуть позже запретили носить головные уборы, закрывающие лицо, в том числе шляпы, капюшоны и кепки с козырьком. О балаклавах не могло быть и речи, даже когда наступили морозы. Речь шла об удобстве камер.
Затем издали «Health Act», запретив использование соли в ресторанах и ограничив ее продажу. Обложили акцизом мясо и мясопродукты, все жиры, а также сладости. Напитки оклеили предупреждающими надписями.
Следующим появился закон об антиобщественном поведении. С этого момента новые запреты уже не требовались. Их формулировал суд по собственному разумению для каждого гражданина, который хоть в чем-то провинился. Превысивший скорость получал запрет на вождение автомобиля, способного развить скорость выше пятидесяти миль в час. Если его ловили за рулем «порше», он получал три года. Все началось с какой-то местной банды. Парни буянили в торговых центрах и носили в качестве опознавательного знака желтые перчатки для гольфа. В итоге им запретили носить какие бы то ни было перчатки и приближаться к торговым центрам ближе чем на шестьдесят ярдов.
Что ж, прекрасно.
С этого момента каждому могли запретить делать что угодно.
В конце концов Петр не выдержал и вернулся в Польшу.
Дело было даже не в запретах – с этим он наверняка как-нибудь справился бы. Он просто был не в состоянии жить в стране, в которой нет ничего дикого. Вся Британия выглядела ухоженной, чистой, разделенной заборами с проложенными между ними дорожками. Никаких медвежьих углов. Никаких чащ, иззубренных утесов и глухомани.
Он нашел какой-то лес в Уэльсе, напоминавший городской парк. Прямые как стрела асфальтированные дорожки, сметенные в кучи листья, мусорные урны и фонари с питанием от солнечных батарей. И этого никак не могла вынести его душа.
Душа первопроходца. Всю жизнь он пытался отыскать девственную местность и построить в ней с нуля нечто совершенное. Теперь ему это запрещали, отбирали им построенное и возводили заборы из сетки, постоянно напоминая о существовании определенных процедур, которые следует исполнять. Когда-то такие, как он, отправлялись по морю на поиски Новых Земель. Теперь плыть было уже некуда, но Колумбы, Писарро и Ливингстоны продолжали рождаться – дикие, со сверкающим взглядом безумцев, устремленным за горизонт. Они десятилетиями метались, будто летучая мышь в спальне, ударяясь о стены и таблички с запретами, пока не оказывались в тюрьме или психушке.
Стоило Петру вернуться, как и на его родине начали устанавливать камеры, а чуть позже он услышал, что «Польша не может оставаться последней страной в Европе, где еще не введен закон об антиобщественном поведении». Соль уже полгода все носили с собой, а покупали на рынках у русских.
Он упаковал шляпу – классический черный котелок в круглой коробке из «Хэрродса». Котелок, который он купил шутки ради, когда хотел стать англичанином.
Причина третья: запрет на ношение котелка.
Прощай, Зеленый остров, лишившийся пабов, трубок, виски, стаканчика шерри, каминов и котелков. Прощай, Англия, уже переставшая быть Англией. Goodbye, свергнутая с трона Корона. Farewell.
– Только то, что вы любите. Воспоминания, – сказали младенцы.
Примерно тогда он понял, что на всей планете для него нет места.
Сперва он говорил «эта страна». Потом – «этот континент».
А после путешествия в другое полушарие перестал что-либо комментировать. Он пытался найти себя в Штатах, в Аргентине и в Австралии. Оказалось, что в целом существуют две разновидности мест – цивилизованные, скучные, комфортные и нашпигованные бесчисленными запретами в заботе о безопасности, а также одичавшие регионы, полные невообразимой нищеты и анархии. Царство Калашникова, где тираническая власть находилась в руках обдолбанных подростковых банд. У одинокого белого без права на ношение оружия там было не больше шансов выжить чем у слезы в костре. Где-то он задыхался под тяжестью сверкающего плюшевого тоталитаризма, а где-то, может, и нашел бы себе место, если бы только получил в распоряжение бригаду моторизованной пехоты.
И что толку тогда в эмиграции?
«Dear John».
Когда-то давно, во время Большой войны, солдаты называли такие письма «дирджонами». «Я получил дирджон», – говорили они. Они были на фронте, а их подруги, невесты и жены оставались дома, присылая письма, начинавшиеся со строк: «Мой милый и любимый», «Джонни» или «Мусик-пусик». А потом мусики-пусики исчезали, оставалось лишь официальное: «Дорогой Джон». Сразу ясно, что дальше читать незачем. «Я кое-кого встретила, он летчик (адвокат, ответственный молодой человек). Я не могу ждать до бесконечности, эта война никогда не закончится, мне нужно думать о детях, а ты подыхай в Арденнах, по шею в грязи, и пусть тебя пристрелят в задницу.
Петр тоже получил свой «дирджон». В Англии.
Даже без «дорогой». Просто Петр.
Он положил письмо в рюкзак, вместе с воспоминанием о своем доме, который они построили в далеком Сувалкском воеводстве, вдали от крысиных бегов, социального государства или общественной солидарности, в зависимости от того, кто был в это время у власти. Собственный дом, словно с рождественской открытки. С собственной художественной кузницей и огромной кухней, к которым он собирался добавить коптильню, винокурню и миниатюрную пивоварню. Полностью самодостаточный, как первые дома-крепости, возводившиеся после падения Римской империи. Цитадель для двоих.
Счастье было так близко.
«Петр».
Анита из этого всего выросла. Ее утомила борьба со всем миром. Она поняла, что он никогда не повзрослеет и вечно будет избегать ответственной роли, которую предназначила ему жизнь в обществе. Время первопроходцев и белых пятен на карте миновало. Она созрела, и ей требовался кто-то надежный, тот, кто даст ей ощущение безопасности. Ей хотелось воспитать своих детей с чувством ответственности и уважения к обязанностям. Петр не мог понять, откуда у нее взялся такой язык. Ей что, сделали операцию? Или кто-то диктовал?
Он добавил свой «дирджон» к коллекции любимых вещей, вместе с фотографией Аниты и ключом, который успел выковать в своей кузнице, прежде чем ему пришлось все продать, чтобы заплатить налог.
Так советовали младенцы.
«Заберите с собой то, что любите».
Причина четвертая: «дирджон».
«Прощай, Анита. Прощай, мой внезапно повзрослевший черный ангел, ищущий государственного „чувства безопасности“. Farewell, моя красавица, которая выросла и перестала быть человеком».
Причина пятая: его кузница.
«Прощайте, законы о труде, обязательные взносы, уравнительные налоги и правила техники безопасности. Прощайте, запреты на производство „опасных орудий“.
Я разожгу свой горн где-нибудь в другом месте».
И потому, собственно, ему было все равно, взорвется Солнце или нет.
Когда появились Иные, буквально через несколько дней после того, как заговорили младенцы, ему было даже все равно, прибыли они, чтобы завоевать Землю или чтобы сделать людей своими рабами. Он смотрел на все это со стороны, с полнейшей обреченностью. На диски, бесшумно и страшно плывшие по голубому весеннему небу, – огромные, блестящие, будто ртутные линзы, если смотреть на них с расстояния в километр, и черные – будто колодец в вечность, если они пролетали над головой.
У них имелись даже диски! Гребаные летающие тарелки.
Ну и истерика же началась!
Люди метались, словно стадо кур при виде птеродактиля. Некоторые впали в ступор, некоторые поступили вполне предсказуемо, молясь и рыдая, пытаясь сбежать в деревню и запастись мукой под кроватью. Если верить прабабкам, следовало еще запасать соль, спички, свечи и консервы, но все это уже успело оказаться в запретном списке. Сделать запас консервированных овощей вряд ли бы удалось.
Писатели-фантасты и уфологи вдруг стали любимцами прессы и всяческих провидцев. Зачем приглашать в студию астронома, который всю жизнь упрямо твердил, что жизнь вне Земли невозможна, а межзвездные путешествия – полная чушь? Уж точно не в ситуации, когда над головой плыли только что прилетевшие из межзвездного путешествия диски, явно с представителями внеземной жизни внутри, которые просто взяли и приказали заговорить младенцам.
Истерия продолжалась неделю – всеобъемлющая, межзвездных масштабов. Писатели-фантасты бредили о галактической войне, уфологи – о космических вибрациях и духе дружбы между всеми существами.
Хуже всего было то, что в конце концов все оказалось столь банально, в соответствии с самыми примитивными представлениями. Летающие тарелки. Пришельцы с двумя ногами, двумя руками и головой. Ученые много лет с умным видом объясняли, что, если в космосе и существуют какие-то живые существа, они никак не могут походить на людей.
Тем не менее они походили на людей – в той или иной степени.
И всё.
По крайней мере, по рассказам тех немногих, кто их видел. Пришельцы общались посредством младенцев, и мало кто мог встретиться с ними лично.
Раскопали все старые фильмы в версиях без цензуры. День за днем шли «Война миров», «День независимости», «Звездные врата», «Звездные войны» и даже «План 9 из открытого космоса». Гражданские добровольцами вербовались в армию, солдаты дезертировали.