А потом вдруг наступила мертвая страшная тишина.
Космические войны с экранов будто ветром сдуло. Их сменили фильмы, показывавшие Иных добродушными, благородными существами. «Близкие контакты третьего рода», «Инопланетянин», «Сфера». Именно тогда в прессе появилось название «эльфы». Изящные эфирные создания, благороднее и старше людей. Позитивные ассоциации.
Что-то происходило.
Тишина длилась четыре дня.
Писателей-фантастов перестали приглашать в студии, их, как и прежде, сменили политики. Петр смотрел на все это с полнейшим безразличием. Лишь поняв, что никаких лучей смерти не будет, он ощутил разочарование.
– Есть договор, – сказал ему двоюродный брат по имени Рысек, политик и большая шишка. Когда-то он был толстым очкариком, которого Петр пугал пауками, заталкивал в крапиву и заставил выпить чернила. А теперь они сидели на террасе возведенного на Мазурах дворца, Рысек бесцеремонно курил сигару, а по озеру кружил катер с вооруженными до зубов Людьми в Черном. – Примут закон об антиобщественном поведении, а за тобой уже тянется целая картотека. Сам знаешь, как оно бывает. Люди глупы, так что системе приходится за ними следить. Рано или поздно на чем-нибудь попадешься, а это в свою очередь ударит и по мне. Наша партия долго не протянет, и вернется радужная коммуна, по крайней мере на четыре года. Но я в своем деле спец, и не хочу, чтобы меня сменили на другого. И потому я кое-что тебе организовал. Ради моей матери.
Он положил на садовый стол из тикового дерева изящную тонкую папку.
– Что это?
– Билет в космос. Наши друзья предлагают новую планету. Для всех желающих. Новая Земля, колонизация и все такое. Не благодари.
– Я слышал, – сказал Петр. – Эвакуация. Солнце взорвется.
– Да брось. Это все туфта, городская легенда. Эльфы ничего не упоминали про Солнце. Мы проверяли у яйцеголовых. Наше светило в полном ажуре. Всё у него на месте. – Он наклонился ближе. – Это политика. Нас хотят ослабить. Разделят на небольшие группы, мы займемся колонизацией, и через пару сотен лет в политике нас не будет существовать. Нас – людей. Земли. Думаешь, там, наверху, нет политики? Если бы мы сами открыли межзвездный привод, то начали бы искать собственные колонии и могли бы им помешать. А так – вот вам заповедник, и привет. У нас нет выхода. Мы вынуждены согласиться. Они выбрали нас. Выбрали нашу страну. Теперь нужно этим воспользоваться. На всей Земле множество людей уже собирают вещи. Всяческие чокнутые, антиобщественные элементы, социопаты. Такие, как ты. А мне нужна гарантия, что места хватит и для тебя. Ну так как?
Петр взял конверт со стола и наклонился к двоюродному брату.
– Те же самые яйцеголовые утверждали, будто летающих тарелок не существует. И что скорость света невозможно преодолеть. Я полечу. Даже если бы Солнце не собиралось взорваться, я все равно бы полетел.
Спускаясь с террасы, он обернулся. Охранник, двухметровый верзила со слуховым аппаратом, двинулся ему навстречу. Петр увидел свое отражение в похожих на черные телевизоры очках.
– Рысек, как они выглядят?
– Эльфы? Как мармеладки.
– Как что?
– Ну, те прозрачные упругие конфеты, которые мы ели в детстве. Или как человечки из воды. Ну, в общем, как уфошники. Сам увидишь.
Синий Паспорт – по сути, единственное, что могло иметь хоть какую-то ценность. Он не требовался, чтобы добраться до аэропорта и сесть на корабль. Иные принимали каждого. Они назначили даты эвакуации, но высылали их по электронной почте всем желающим. Суть заключалась в том, чтобы в аэропортах не собирались толпы. Синий Паспорт являлся изобретением Этой Страны, гарантией неприкосновенности для эмигранта. Его нельзя было арестовать или задержать. У него имелась дата отлета. Имелся Синий Паспорт. И потому ему нельзя было ни в чем препятствовать. Это явно было частью Договора. Если кто-то и в самом деле перестарался, например, избил полицейского, закурил, надел шляпу или шел по улице после двух кружек пива, его задерживали, но сразу же после этого с помпой отвозили в указанный аэропорт.
Петр радовался, что у него есть этот документ, поскольку травля эмигрантов в прессе превзошла все человеческое понимание. Было даже посчитано, что каждый отъезжающий обкрадывает государство в среднем на полмиллиона евро, которые он выплачивал бы до конца жизни в Систему Общественного Благосостояния.
Демократическая партия равенства называла отъезжающих антиобщественными фашистами, которые по прибытии на место все равно перебьют друг друга из легкодоступного оружия и вымрут за пару лет из-за возвращения к нездоровому образу жизни. Она предвещала насилие, неравенство, дикий капитализм, религиозные предрассудки, одичание, расизм и сексуальные домогательства.
Народно-христианский блок сравнивал последствия эмиграции с геноцидом и истреблением нации, призывая к патриотизму и не скрывая того факта, что под чужим небом не будет спасения души. Эмиграцию он объявил равнозначной анафеме и измене, предвещая анархию, проституцию, порнографию и дикий капитализм.
Все это не имело для Петра никакого значения, ибо тот мир ему снился. Насколько он мог понять, всем решившимся эмигрантам снилось то же самое. Он уже несколько месяцев видел искрящиеся зеленью леса, парил над горами, любовался изумрудными морями и пустыми, готовыми к заселению безлюдными городами, в которых здания, проспекты и тротуары покрывала блестящая прозрачная пленка. Новый мир в нетронутой упаковке. Города выглядели вре́менными, но вполне комфортными.
Просыпаясь, он в первую очередь проверял, светит ли еще Солнце, а потом – при нем ли еще его Синий Паспорт.
Его прощальная песня.
Farewell Blues.
Он добавил к содержимому рюкзака разнообразные официальные документы, упакованные в кожаную папку, в которой Рысек передал ему паспорт, и вынул из щели проигрывателя мини-диск, на который записал четыре часа публицистики – новостей, актуальных программ, дискуссий.
Оккупировавшие столы в студиях, скользкие, пластиковые типчики, наподобие Рысека. Разъевшиеся на демократии паразиты. Целая неприкасаемая каста лощеных полугангстеров. Никто из них в жизни не сделал ничего полезного, ни в чем не разбирался, их никак не касались неудобства, которыми они щедро одаривали других. У них имелись деньги, они без проблем обзаводились охраной и разрешениями на оружие, ездили с такой скоростью, с какой им хотелось, ели, пили и курили, что душа пожелает. Они остерегались только папарацци. Никакие другие замысловатые процедуры не могли их затронуть. Именно такие люди являлись основой системы, и та была им полностью послушна. У них имелись свои уставы, иммунитеты и привилегии.
«Прощайте, скоты».
Если они хотя бы попытаются возродиться там, на Новой Земле, их ждет разъяренная толпа и сухая ветка с переброшенной через нее веревкой. А он, Седлярский, будет стоять во главе этой толпы с факелом в руках.
«Прощайте».
Петр знал, что когда-нибудь на него нахлынет ностальгия, и он начнет тосковать по знакомым камням, по могилам предков, по утесам Дувра, по побережью в Дубках, по Мазурским озерам. Даже – почему бы и нет – по Гевонту, Вавелю и Двору Артуса. Может, по чешской Праге. И уж наверняка он будет скучать по Этой Стране. Тогда он откроет свой рюкзак и достанет его содержимое, свои лекарства от ностальгии. Не спеша, одну вещь за другой.
Воспоминания.
То, что вы любите.
Так, как советовали младенцы.
Он закрыл рюкзак и надел свежекупленную одежду. Одни облачались в лучшие костюмы, будто в гроб, другие одевались как в отпуск – шлепанцы, шорты, гавайские рубашки. Все знали, что по ту сторону их ждут странные автоматизированные склады, выдающие даром все, что только пожелаешь. Экономисты хватались за голову, политики часами объясняли, что такого не может быть. Вот только Петр их видел и знал, как они будут работать.
Видел во сне.
Седлярский надел тяжелые ботинки, холщовые штаны и песочного цвета рубашку. Прочная удобная одежда, способная выдержать месяцы среди неизведанных дебрей Новой Земли. Там, куда он отправится искать золото, возить товары на грузовике, прокладывать дороги и возводить поселения.
Он еще не знал, чем займется. Он мог все. Там, в глуши, закон будет действовать лишь в пределах досягаемости его правой руки. Когда он об этом думал, то чувствовал себя так, будто возвращался домой. Будто его ждала естественная среда обитания.
В последнее свое утро на Земле Петр не завтракал. Боялся открыть холодильник – неделю назад у него отключили электричество, и теперь из-под дверцы вытекала какая-то бурая вонючая жижа. Он не знал, что это, и не хотел знать. Впрочем, ничего достойного внимания там все равно не осталось.
Он снял с датчика увядший, слипшийся от жары презерватив и закурил самокрутку с контрабандным табаком.
«Прощай, мое гнездышко».
Когда он выходил на лестницу, сирену все еще не было слышно. Государство начинало сыпаться.
Дверь он оставил открытой, как поступали большинство одиноких эмигрантов.
«Прощайте».
Те, кто останется, не получат больше его налогов, зато смогут вволю грабить опустевшие дома. Безработица уйдет в историю, как и давка в автобусах.
Разве что если Солнце все-таки взорвется.
«Прощай, Солнце».
Внизу в подъезде стоял сосед, прячась в смрадной тени от яростной июльской жары, и загораживал своей раздутой тушей дверь. Специально.
– Куда это ты собрался, сосед?
– А тебе-то что?
– Что-то мне, курва, сдается, что на станцию. Без обид, сосед, но болтают, будто из-за таких, как ты, пособий не станет.
Седлярский взглянул на часы. У него оставалось три с половиной часа. Три с половиной часа на Земле.
– По телевизору говорили. Раз работать некому, то и пособий не будет. Я инвалид, курва. Ты-то, сосед, в порядке, на вино мне давал. Но вот уехать ты, без обид, никуда не уедешь. У каждого есть свои обязанности. А если все уедут, что тогда?