Он вообще не увидел никого живого, даже муравья.
Зато нашел дорогу в помещение, в котором появлялись саркофаги – со стороны боксов, так что саркофаги проезжали от него по сторонам, и, спрятавшись в темноте, он мог видеть все помещения, сам оставаясь незамеченным.
Именно туда он теперь пошел, сам не зная почему.
Ему пришла в голову мысль пометить саркофаг девушки. Идея была глупой, поскольку контейнер, помеченный или нет, отправится в свой путь и окажется там, где ему предписано, а Гуннар прибудет лишь через четыре месяца.
В какое угодно место на той планете.
Огромной планете, на которой имелось больше суши, чем на Земле.
Он знал об этом, но все равно пошел. Хотя бы затем, чтобы, по крайней мере, на нее взглянуть.
Она вошла, когда Гуннар уже был уверен, что опоздал. Видел, как она входит во внутренний бокс, и как зачарованный смотрел, как она раздевается. Сняв блузку, девушка уселась в раскрытой раковине саркофага, чтобы стянуть обтягивающие брюки и обувь.
Он смотрел, как она встает, стройная, нагая и золотистая, прячет одежду в небольшую сумку беженца, а потом ложится навзничь в камеру, посреди вившегося вокруг нее, будто болотные испарения, тяжелого пара.
Чавкнув, опустилась крышка, и саркофаг отправился в путь.
Гуннар достал из кармана маркер и, когда контейнер проезжал мимо, поспешными каракулями написал: «Gunnar Halfskoy. I love you».
Он еще успел нарисовать вокруг надписи сердечко.
Контейнер уехал в темноту, а Гуннар пошел за ним.
Свет фонаря тут же пожелтел, будто его высасывала темнота коридора, но что-то все равно было видно.
Гуннар услышал впереди протяжное механическое шипение, затем грохот, с которым упало что-то тяжелое. Он застрял между чем-то твердым и скользким, похожим на сплетение змей, сквозь которое пробивался тусклый свет, зацепился ремнем за сверкающие, будто алмазы, шипы.
А потом ступил в какую-то кучу.
Услышав хруст под ногами, он посмотрел вниз и окаменел. Гуннар стоял по щиколотки в чьих-то вещах – очках, зажигалках, фотографиях, часах и нитках жемчуга. Вокруг простирался огромный круглый зал, залитый тусклым голубоватым светом. Весь он был заполнен огромными грудами всяческих мелочей, распотрошенными чемоданами, распоротыми сумками и брошенной одеждой.
Все это походило на склад в концентрационном лагере – недоставало лишь вырванных зубов.
Посреди находилось свободное пространство, залитое снопом света, в котором рядами стояли пустые саркофаги. Гуннар видел, как они проезжают мимо него в обратную сторону; на одном все еще виднелась намалеванная маркером надпись, обведенная кривым сердечком.
Раздался грохот, будто кто-то перекатывал вагонетки, и из темноты выехали прямоугольные формы, похожие на большие, поставленные торчком игральные карты. Он подошел к ним будто во сне, почти ничего не соображая, ошеломленный до предела.
Он узнал ее.
Стройное тело исчезло, осталась только нервная ткань. Красная сеточка нервов, вплавленная в прозрачную пластину – до мельчайшего волоконца, точно обрисовывающая уже несуществующие очертания тела, более густая на сосках, губах и подбрюшье. Все это походило на карту тела девушки, столь точную, что даже черты остались те же.
И глаза.
Глаза остались на месте, на призрачном, будто вытканном из алых кружев лице. Полные ужаса, отчаянно глядящие глаза.
Глаза, в которых застыла мольба.
Мимо прокатились на ржавых роликах десять таких же поставленных стоймя пластин, пока все они не остановились посреди зала, под снопом света.
А потом они одна за другой устремились вверх, прямо в яркое сияние.
Гуннар не знал, что это значит.
Модули памяти для какого-то адского компьютера? Запасные части? А может, нейронная разновидность каторжников?
Где-то за его спиной послышался звук, будто остатки воды стекали в слив ванны. Мокрый и булькающий.
Обернувшись, он впервые в жизни увидел Иного, и холодный каменный паралич сковал его ноги.
Эльф был очень худ и очень высок – три с лишним метра ростом, с необычно вытянутым лицом и огромными влажными глазами, в которых таилась древняя мудрость Вселенной. Тело Иного будто состояло из голубой жидкости – прозрачное, с плавными очертаниями: внутри мерцали какие-то замысловатые органы, фосфоресцирующие разными цветами, словно некие глубоководные создания.
Гуннар попытался закричать, но с его губ сорвался лишь хрип.
Эльф едва заметно покачивался, будто водоросль на дне спокойного водоема – легкими незаметными движениями, будто лишенное костей существо. Мерцающие внутри него огни напоминали неоновый сад.
Глаза Иного вспыхнули зеленью и золотом, будто глаза бабочки, – и Гуннар вдруг вновь обрел способность двигаться.
Он отскочил на шаг назад – и сошел с ума.
Мгновенно, будто кто-то щелкнул пальцами. Ощущение было такое, словно в голове у него лопнул большой мыльный пузырь, скрывавший внутри безумие.
Гуннар на негнущихся ногах двинулся к выходу, отчаянно пытаясь собраться с мыслями и сосредоточиться настолько, чтобы предупредить других. Слова разбегались в разные стороны, будто рыбки в аквариуме. Он попытался что-то сказать, но не смог вспомнить ни единого слова.
То, что он намеревался сообщить, можно было выразить лишь криком – и он закричал.
Он помнил только, что нужно выйти наружу. Шел будто робот, а внутри мозга один за другим лопались очередные мыльные пузыри, гася остатки мыслей.
Когда он наконец вышел, люди уже казались ему бесформенными фигурами, не ассоциировавшимися ни с чем конкретным. На мгновение зрение Гуннара обострилось, и он увидел перед собой силуэт высокого мужчины с рюкзаком на плече. Гуннар схватил его за полы рубашки, пытаясь как можно отчетливее выразить последнюю оставшуюся в голове мысль.
– Бегите! Это все ложь! Они нас убивают! – Но он знал, что из его рта вырывается лишь невнятное бормотание.
Празднество в Венеции
Вацек не мог поверить, что заблудился. Туристические проспекты в буквальном смысле советовали в качестве прекрасного романтического приключения именно это: «Потеряйся в Венеции!» Ну и вот тебе раз – он на самом деле потерялся.
Хуже того, он потерял и Каролину. В первое мгновение ему это даже понравилось. Они пустились в какой-то дикий хоровод арлекинов, докторов, пульчинелл и обычных сумасшедших где-то за площадью Святого Марка, но то была понятная, знакомая туристам Венеция, полная витрин магазинов с муранским стеклом, кондитерских и указателей. Гремела музыка, трещали фейерверки, слышались крики на миллионе языков и свист. Конец карнавала в Пресветлой Венецианской Республике. Кто-то угостил его вином из горла, кто-то подсунул косяк. А где-то за мостом Риальто толпа поредела, хоровод распался, все разбились на группки, и вдруг оказалось, что Каролины нигде нет. Вокруг слышались смех и чужие слова. Он видел только маски. Маски из папье-маше, кожи, фарфора и пластика. Белые, черные, пестрые, гладкие, украшенные перьями и блестками. Не видел он только Каролину.
Ему казалось, будто еще на Риальто она сказала ему что-то вроде: «Вернемся на Сан-Марко». Вацек надеялся, что она в самом деле вернулась, хотя начинал уже слегка беспокоиться. Здесь не осталось ни магазинов для туристов, ни огней, зато были темные переулки, обшарпанные стены и зияющие темнотой окна. Он шел, полагаясь на собственное чутье – как ему казалось, туда, откуда пришел, но, куда бы ни сворачивал, натыкался на очередной грязный канал шириной самое большее в три метра, извивавшийся среди стен. Он даже не мог идти вдоль берега, поскольку набережной не было. Только затянутая мглой зеленоватая вода, покачивающиеся на небольших волнах одинокие гондолы и моторные лодки, поблескивающие чернотой и хромированной оковкой будто гробы, да облезлые двери, хлопающие под ударами волн. Потом снова очередные calle – переулки шириной в метр, вьющиеся, словно ущелья, между покрытыми грибком стенами.
Названия этих переулков совершенно ничего ему не говорили, а единственные указатели, которые ему встречались, упорно направляли его к «Ferrovia» или «Piazzale Roma». Толку от них было никакого – имелся в виду вокзал, находившийся на другом конце города.
Он решил положиться на слух, но это не помогло. Крики, смех и пение доносились со всех сторон. То и дело в конце улочки кто-то пробегал, трещали фейерверки.
Очередной перекресток, очередное calle. Грохочущее из какого-то магнитофона техно. На грани видимости в клубах тумана стояла женщина в кринолине и белой маске, закрывавшей глаза и одну щеку; вокруг головы маска превращалась в большой полумесяц, раскрашенный красными и черными треугольниками.
Вацек позвал ее по-английски, но незнакомка повернулась, взмахнув кружевами, и скрылась в туманных испарениях. Остались лишь переулки между бурыми стенами, закрытые витрины магазинов и мокрая брусчатка под ногами. И еще эхо смеха и криков, мечущееся по каменно-водному лабиринту.
Вацек был вне себя от злости. Он не относился к числу тех, кто легко теряется, а принадлежал к числу тех, кто всегда побеждает. У него были серебристый БМВ, руководящий пост и молодая жена, и он умел зарабатывать. Он не мог заблудиться в этой низкопробной гребаной Венеции, будто какой-то неудачник, ведь никого не презирал так, как людей, у которых что-то не получается.
Он оказался на неправильной формы площади, достаточно большой для Венеции. Здесь играл старомодный оркестр, бил барабан, развлекалась довольно многочисленная толпа – все в исторических костюмах: женщины в кружевных кринолинах, мужчины в белых париках с локонами, черных бархатных плащах и треугольных шляпах. И, естественно, всё те же проклятые жуткие маски. Вацек решительно шагнул в толпу, намереваясь спросить у кого-нибудь дорогу. Танцующие толкали его, кто-то в белой маске с похожим на клюв цапли носом вручил ему бутылку сладкого красного вина. Он выпил.
Спиной к нему стояла девушка, ее перевязанные бархатной лентой волосы черной рекой падали на плечи. Он надеялся, что она хотя бы немного знает английский. Ну почему эти чертовы макаронники не учат языки?!