– Простите, в какую сторону к мосту Риальто? Пьяцца ди Сан-Марко?
Она повернулась к нему, и он увидел карие глаза в вырезах черного бархата, полные коралловые губы. Взяв у него бутылку, она сделала большой глоток, а потом ласково обняла Вацека за шею и поманила пальцем. Он пошел за девушкой, проталкиваясь сквозь скачущую и извивающуюся толпу. В лицо ему ударила фотовспышка какого-то японца.
Девушка вела его вовсе не к мосту, а в подворотню – мрачную, пахнущую плесенью, горелым оливковым маслом и чесноком. Опершись о стену, незнакомка одним рывком растянула шнуровку корсета и с шорохом задрала кринолиновую юбку, после чего привлекла Вацека к себе. Он почувствовал ее сладкие от вина холодные губы и шершавое прикосновение бархата над ними.
Она не произнесла ни слова, лишь один раз прошептала: «Caro mio». На площади с оглушительным грохотом взорвались фейерверки.
То был второй подобный номер, который ему удалось выкинуть с тех пор, как они приехали с Каролиной в Италию. Первый раз – в отеле, сразу же после приезда, когда он спустился вечером в бар, буквально на часок. Жена чувствовала себя усталой с дороги и пошла спать. Хватило десяти минут разговора с какой-то немкой и краткого визита в ее номер на третьем этаже. Он обожал такие вещи.
Две ходки налево во время свадебного путешествия – это воистину нечто! Он даже на мгновение ощутил нечто вроде угрызений совести, что с ним бывало редко. Что ж, когда мир полон течных сук и не умеющих этим пользоваться слезливых неудачников, жаль, если оно пропадет впустую. Может, через месяц после свадьбы это и в самом деле чересчур, но, с другой стороны, предназначение жены заключалось в том, чтобы обеспечить дом и семью. Она должна быть чистой и скромной, а для забавы служили шлюхи вроде этой. Нельзя же себе отказывать во всем. Если каждый день превращаешься в идеальную машину для зарабатывания денег, почему бы иногда немного не развлечься?
Вернувшись на площадь, он нашел свою бутылку на краю старого колодца. Девушка вышла следом за ним и тотчас же смешалась с толпой. Дорогу к Риальто он так и не узнал, но, по крайней мере, у Вацека поднялось настроение. Каролина все равно уже наверняка вернулась на Сан-Марко. Он решил допить вино, потанцевать, а потом снова спросить дорогу.
Возможно, с подобным же результатом.
– Браво! – крикнул стоявший прямо перед ним мужчина в черном и зааплодировал. – Чувствуется дух карнавала, – он говорил по-польски, но с заметным певучим акцентом. На нем были черный плащ-табарро, треугольная шляпа и угловатая белая маска, расширявшаяся надо ртом, будто лемех плуга. Лишь глаза в отверстиях казались странно, неправдоподобно старыми. – Любую можно поиметь. – Мужчина широким жестом обвел танцующую толпу, даже арлекина на ходулях, изрыгавшего струю оранжевого огня. Рядом жонглировала факелами босая кудрявая девушка в цыганской одежде. – Любую здесь и любую везде. Любую.
Вацеку ничего не оставалось, как широко улыбнуться и предложить незнакомцу бутылку. Ему это понравилось. Он сам всегда так говорил. Тот протянул руку к вину.
– Grazie[15].– Мужчина сделал под маской большой глоток и вернул бутылку. – У тебя будут все, кого только пожелаешь, но ты никогда не утолишь жажду. Это желание вечно как огонь в чреслах. И ни одна уже не поможет. Даже на мгновение. Никогда. Огонь никогда не гаснет. Это еще хуже, чем то, что довелось испытать Танталу.
Вацек пристально посмотрел на итальянца и уклончиво ответил:
– Не жалуюсь. А ты хорошо говоришь по-польски.
– Я путешествовал, – улыбнулся тот под маской. – Но только теперь, у себя дома, встретил брата. Повеселимся! – внезапно воскликнул он, воздевая к небу руки. – Карнавал заканчивается! Наступает пост!
Он протянул руку:
– Джованни Джакомо Казанова де Сенгальт. Военный инженер.
Вацек ответил на его рукопожатие. Придумал же. Не слишком оригинально.
Загрохотали фейерверки. Он повернулся, одарив сумасшедшего незнакомца доброжелательной улыбкой, и смешался с толпой, решив хотя бы немного потанцевать, а потом отыскать свою серую мышку, которая наверняка всхлипывала в одиночестве где-нибудь под кампаниллой.
Он танцевал с незнакомыми женщинами, то и дело их меняя: брюнетками и блондинками, коренастыми и длинноногими. Все охотно к нему ластились, делились вином и перебирали пальцами волосы. А потом выбрался из плотной толпы, чтобы передохнуть, – и остолбенел.
На стене, окружавшей единственное на площади дерево, танцевала стройная брюнетка, удивительно похожая на Каролину – в точно таких же джинсах, но с распущенными волосами и расстегнутой шелковой блузке, под которой виднелись обнаженные груди. Это не могла быть Каролина.
Девушка, ритмично покачивая бедрами, обливалась шампанским. Вацек стоял с раскрытым ртом, чувствуя, будто превращается в камень. Это в самом деле была Каролина.
Без очков и заколки для волос, без куртки и в расстегнутой блузке. Его серая мышка, которая должна была обеспечить ему приличную, нормальную семью и дом. Его дом.
Ее заслонил мужчина в треугольной шляпе, и Вацек ошеломленно увидел, как тот пьет пенящееся вино, стекающее с тела его жены. Каролина обняла итальянца за шею и привлекла к себе, а потом соскочила со стены, обхватив его в поясе ногами.
На мгновение их разделила толпа.
– Брат! – крикнул мужчина в черном, представившийся как Джованни. – Брат мой! Любую можно поиметь!
Его рука оплетала талию Каролины, а Вацек не мог произнести ни слова.
Итальянец отпустил Каролину, с силой ухватил Вацека за голову и внезапно поцеловал в губы. Вацек вытаращил глаза, издал возмущенное «м-м-мпф!» и попытался оттолкнуть Джованни, но тщетно.
Вместе с кисло пахнущим поцелуем на него обрушились тысячи воспоминаний. Тысячи смуглых обнаженных женских тел, извивающихся во тьме среди дамаста и шероховатых кружев. Тысячи. Одна за другой. Потная, гладкая, исходящая похотью женская толпа. Влажные переулки Венеции. Тесная и темная Пьомба – воняющая каналом и плесенью нора под раскаленной свинцовой крышей Дворца дожей, где из-за стены доносились пронзительные вопли пытаемых.
Итальянец наконец его отпустил. Вацек пошатнулся на мокрой брусчатке и оперся спиной об окованную решетку дождевого колодца. Джованни внезапно взялся рукой за свое лицо.
– У тебя нет маски, – сказал он. – Что за карнавал без маски? Тебе она тоже нужна. – Он потянул за свою, которая начала отрываться с отвратительным треском, будто он сдирал ее вместе с кожей. – Prego[16].
Внутренность маски была влажной и горячей. Очень горячей. От нее жгло как огнем. Вацек вскрикнул и попытался ее снять, но почувствовал, будто та приросла к лицу. Он взглянул на Джованни и пронзительно закричал, увидев свое собственное отражение. Лишь глаза оставались странно, неправдоподобно старыми. Двойник, все еще обнимая одной рукой Каролину, снял с головы треугольную шляпу.
– A rivederci[17], брат. Теперь это твое королевство.
Толпа внезапно куда-то исчезла. Вацек остался на пустой площади, все еще пытаясь содрать маску, и смотрел на двух молодых людей, себя и Каролину, которые, обнявшись, уверенно шли в сторону моста Риальто, останавливаясь лишь затем, чтобы поцеловаться.
Он услышал звон колоколов Сан-Франческо делла Винья, которые отбивали полночь, объявляя о конце карнавала.
Начинался пост.
Время покаяния.
Таксидермист
– Сам себе не верю, – пробормотал Игорь, изо всех сил вглядываясь в туман и морось.
Он и в самом деле выглядел на извивавшейся через лес ухабистой дороге столь же неуместно, как и его «Шкода-Фабия-Комби». Ее миром был асфальт городских улиц, в крайнем случае автострады, перекрестки и бензозаправки, а не усыпанная гравием колея и пересекающие дорогу корни сосен, похожие на одеревеневших змей. Бизнес-центры, рестораны, неон реклам. Игорь умел выживать в городских джунглях, избегая стоящих в подворотнях коренастых подростков в спортивных костюмах или подавляя в зародыше любой скандал, который мог бы возникнуть на каком-нибудь собрании правления или в офисных коридорах. Теперь же он продирался сквозь глушь, а в багажнике покоился завернутый в толстую термопленку труп.
– Не верю, – повторил он, но это ничего не меняло. Пахан был мертв со вчерашнего дня. Игорь понятия не имел, что с ним случилось. Два раза в день он накладывал коту порцию консервов, подсыпал сухариков, выбрасывал наполнитель. Когда он возвращался с работы, кот обычно спал, свернувшись клубком в самом удобном кресле или на кровати. Утром он будил Игоря, толкаясь в глаз мордой с жесткими усами и истерически мурлыча. Речь шла главным образом об утренней порции консервов, которую Игорь доставал из холодильника сонный, в одних трусах, еще до того, как пойти в туалет. Ничто не предвещало катастрофы. Жизнь шла в размеренном ритме.
Во вторник Пахан попросту его не разбудил. Игорь был убежден, что тот проспал, и не стал трогать кота. Собственно, в утренней суете он просто забыл про Пахана. Заваривал кофе, одновременно чистя зубы, завязывал галстук, жуя ягодный кекс, потом схватил портфель и пошел на работу. Вечером кот лежал в той же самой позе – на боку, вытянув лапы. В приоткрытой пасти белели острые зубы, за приподнятым веком блестел один, черный как бусина, глаз. Кот явно испустил свой полосатый дух еще ночью.
Игоря охватила паника. Естественно, ему было жаль нахального мохнатого зверя, который успел стать частью его жизни за последние двенадцать лет. Но дело было еще и в жене с дочерью. Их любовь к Пахану граничила с одержимостью. Игоря никогда в жизни никто так не любил, как любили этого толстого полосатого кота самые близкие ему женщины.
«Если с котом что-то случится, я с тобой разведусь», – сказала ему на прощание Ирена. И это вовсе не звучало как шутка. О возможной реакции дочери, которую Пахан сопровождал с младенчества, не хотелось даже думать. Звоня из Норвегии, они в первую очередь спрашивали, как себя чувствует и что делает Пахан – который теперь лежал окоченевший и мертвый в сумке для замороженных продуктов.