Например, красивая фотография цвета сепии, как минимум начала двадцатого века, изображающая маленького худого азиата, который в подвернутых штанах бредет по колено в воде, таща на закорках усатого толстяка в белом мундире. И текст: БЕЛЫМ МУЖЧИНАМ ЕСТЬ ЗА ЧТО ПРОСИТЬ ПРОЩЕНИЯ.
Или раздувшаяся падаль и надпись: МЯСО – СМЕРТЬ.
Или молодая женщина с автоматом на фоне радуги и загадочные слова: НАША СТОРИЯ!
И старый лозунг, который Норман прекрасно помнил: СПЕРВА ДРУГИЕ, ПОТОМ ТЫ!
Они миновали пустое поле, поросшее редкими деревьями, и Норман понял, что это наверняка тот самый ясеневый лес, который он сажал в детстве. По непонятным и загадочным причинам власти вдруг решили, что сосны не экологичны, и лес, который рос здесь с незапамятных времен, вырубили под корень, после чего послали школьников, чтобы те сажали правильные деревья: ясени, буки и грабы.
Прижилось всего пять.
С той поры заросшую бурьяном дикую пустошь возле города называли ясеневым лесом.
Когда они доехали до места, окутанный серым рассветом город выглядел полностью безлюдным. Он показался Норману еще более скособоченным и грязным, чем раньше, и одновременно до боли знакомым. Норман знал здесь каждый камень: ничего не изменилось, даже ни один овощной ларек не покрасили заново. То, что сломалось десять лет назад, было сломано и теперь, а то, что покосилось, оставалось покосившимся.
Улицы были увешаны радужными флагами. Праздник.
На пустом бывшем Старом рынке, теперь площади Че, все так же стояло уродливое изваяние, прозванное «гильотиной». Норман немного посидел на краю старого колодца, куря сигарету. Как и положено в Зоне – спрятав в ладони и затягиваясь украдкой, хотя нигде не было ни единой живой души. Холодный ветер гнал по пустым улицам бумажки.
Поднявшись и волоча на колесиках огромную, растянутую до предела сумку, он пошел в собор.
Следовало проверить, не предполагается ли сегодня какое-нибудь христианское событие, поскольку это означало, что мама обязательно захочет туда пойти, а ключей у Нормана не было. Прочитав прибитый к дверям храма график, он узнал, что в Центре духовной культуры ближайшее посвященное христианской традиции мероприятие состоится только в будущую субботу, шестого мая, и это будет лекция о роли женщин в современных христианских общинах, а также мистерия в исполнении духовно-культурного ансамбля «Мульти-Культи» под названием «Традиционная так называемая Предпасхальная литургия». В ближайшие дни должно было состояться лишь чтение «Песни о смерти Али», День Гайи и «Танцы в кругу для женщин», «Ведические барабаны и транс», а также «Шра Башвашвара», что бы это ни значило.
На площадь за его спиной въехали три грузовика и два угловатых фургона цвета свинца, украшенных красным лабрисом[18] на дверцах.
Норман взялся за ручки сумки и потащил ее за собой, стараясь не таращиться вокруг и идти как можно спокойнее. Группа спрыгнувших с грузовиков людей начала снимать с кузовов охапки транспарантов и разворачивать их, опирая о трубки установленной у «гильотины» трибуны. Слышались разговоры и возгласы по-польски, по-французски и, кажется, по-итальянски, грохот отодвигаемых дверец фургонов и топот тяжелых ботинок. Вокруг площади расставляли патрули.
Норман свернул в первую попавшуюся улочку, чувствуя, как огонек сигареты жжет ладонь, и лишь за углом выбросил окурок в канал. Послышались крики и пение. К площади сходились группки молодежи. Длинные волосы у парней, короткие стрижки или бритые макушки у девушек. Повязки, платки и банданы цветов радуги. Пацифики и лабрисы. В группе из полутора десятков человек выделялась танцующая девушка в белом платье, с цветком каллы за ухом и погребальным венком на шее.
Норман отскочил в переулок, чтобы их пропустить. Он понятия не имел, что все это значит, но и выяснять ему не хотелось.
Молодежь остановилась в тесной улочке между уцелевшими старыми каменными домами и начала что-то скандировать прямо напротив того места, где стоял Норман. Он вошел вглубь подворотни, прислонившись к запертой двери. Слов не понимал – все перекрикивали друг друга.
Норман терпеливо ждал. Новичок попытался бы пройти через подобную группу – мол, «что эти говнюки могут мне сделать, и вообще я ни к кому не цепляюсь». Нет, дружок. Цепляешься ты к кому-то или нет, зависит исключительно от его субъективной оценки. А их было человек пятнадцать. Если даже сумеешь справиться с пятнадцатью противниками, шум в любом случае привлечет «мусоров». И тогда ты, к своему разочарованию, узнаешь, что они отнюдь не прибыли тебе на помощь.
Внезапно кто-то начал петь. Остальные тотчас же подхватили, скандируя хриплым хором. Они явно драли так глотки уже пару часов.
– Помоги мне, доктор, этой жабой разродиться! Невтерпеж мне, доктор, снова петь и веселиться! Ум-па-па! Ум-па-па!
«Спасибо», – спокойно подумал Норман. Именно это Швейк называл «идиотизмом в квадрате». Похоже, они окончательно свихнулись.
Послышался жестяной грохот – молодежь скакала по кузову какого-то нечастного ветерана дорог. На мостовую со звоном посыпалось стекло, завыла старомодная сигнализация.
Наконец они двинулись дальше, продолжая упрямо орать идиотский куплет. Со стороны площади раздалось точно такое же пение, и обе группы взорвались бешеным энтузиазмом. Норман поднял сумку и пошел в свою сторону.
Двумя улицами дальше его путь пересекла очередная группка. Он спокойно дождался, пока они пройдут. Эти, к счастью, не пели про доктора, что он воспринял с немалым облегчением, поскольку ему казалось, будто кретинская мелодия оставила синяки на мозге. Откуда тут столько фанатиков? В городе никогда не было много молодежи, и уж тем более толп активистов. Силу Зоны составляли старшие поколения. Они желали, чтобы кто-то дал им работу, все за них устроил и решил, а взамен им хотелось иметь служебные квартиры, спокойствие, врача и зарплату, которой хватит на бутылку картофельной водки, хлеб и сало. На остальное им было наплевать. Откуда же вдруг этот восторженный рев?
– Росток, Лион! Наш теперь он!
Что это могло означать?
Район Нормана состоял из походивших на куски серого мыла трехэтажных блокгаузов, выкрашенных бурой и фиолетовой краской в нечто напоминающее фасады каменных зданий эпохи Ренессанса. Вид был мерзкий, но вместе с тем производил некое трогательное и уютное впечатление. Норман миновал заросли сирени, скрывавшие за собой перекладину для выбивания ковров, с которой он свалился в пятилетнем возрасте, гаражи, в стену которых пинал потрепанный мяч, психиатрическую лечебницу из прусского красного кирпича в окружении парка, куда тайком прокрадывался, познав в кустах за спортплощадкой тайны женской анатомии.
Он был дома.
В собственном районе – здесь ему ничто не угрожало.
Они шли по всей ширине улицы Неруды.
Молодежная организация Европейского Фронта равенства. Группа насчитывала самое большее восемь девушек разного возраста, в камуфляжных брюках и тяжелых армейских ботинках, с радужными повязками на рукавах. Норман отказался от мысли и дальше катить свой багаж на колесиках, перевесив ремень чертовски увесистой сумки через плечо.
Девушки увидели перед собой мужчину с короткими волосами, в противосолнечных «рэй-банах», песочного цвета штанах и кожаной куртке.
– Эй! Мачо красножопый! Телочек ищешь?
Норман ускорил шаг. Что это значит, черт побери? Начали наконец добавлять ЛСД в воду?
– Du, Männerschwein! Komm hier![19]
– Ну, иди сюда, иди. Может, со мной попробуешь, свинья? Покажи, какой из тебя самец!
Если приходится обороняться от многих противников одновременно, лучше всего найти какой-нибудь угол или закоулок. В тесноте нападающие будут друг другу только мешать. Следует помнить, что спасать тебя никто не станет, так что не стоит тратить силы, зовя на помощь. Нужно держать прикрытой спину, не позволить свалить себя с ног, а если все-таки упадешь, беречь внутренние органы. Почки, голени и ребра можно списать на потери, но любой ценой оберегать живот и голову. А пока стоишь на ногах – начать с самого слабого и сразу же вывести его из строя. Атаковать глаза, кадык, переносицу. Если нападающие – женщины, бить в бюст. Драться, а потом убегать. Этому учат с детства в Особой Экономической зоне. Зон-Линь.
Но не с двадцатикилограммовой сумкой, после бессонной ночи и на открытом пространстве.
Заметив краем глаза быстрое движение, Норман остановился на полушаге. Меньше чем в метре перед ним разлетелся вдребезги кусок бетона.
– Ну, иди сюда, господин и повелитель! Боишься нескольких девиц?
– Komm, Imperialistenschwein! Mistvieh![20]
Две или три девушки рысцой двинулись в его сторону. Он заметил, что одна из них держит в руке электрический тазер, а другая – телескопическую дубинку, которую она с металлическим треском раздвинула.
Норман снял очки и спрятал в карман сумки.
Вдруг откуда-то раздался долгий вибрирующий свист. Одна из девушек остановилась. Окно на первом этаже ближайшего дома открылось, и из него не спеша, помогая друг другу, выбрались двое рыжих парней лет тридцати, стараясь не потоптать мальвы в садике. Они выглядели совершенно одинаково, только на одном были боксерские трусы с узором в виде поросят, а на другом синие джинсы. И на обоих – черные футболки и расшнурованные армейские ботинки.
Братья Мадей.
Открылись ворота гаража, и оттуда вышел сложенный как гладиатор, подстриженный ежиком блондин, поигрывая приводной цепью от мотоцикла.
Аммиак.
Перед девицами с грохотом взорвалась большая бутылка, брошенная с высоты, скорее всего с чердака – именно там жил Вождь. Они остановились, но очередных снарядов уже могли не опасаться, поскольку Вождь наверняка уже бежал по лестнице.
Вождь…
Если бы в Севре собирались поставить изваяние Шовинистической Мужской Свиньи, следовало бы попросить позировать Аммиака.