– Да тут даже большинство пиратов – женщины, – выпалил Норман. – Видишь, у них серьги и платки на головах? Это женская команда, которая охотится в море на мужские корабли. Никакое это не насилие, а борьба за равноправие.
Невероятно, но Герард поверил. Норман с ужасом взглянул на брата.
Они сели за стол, но приятная атмосфера продержалась недолго.
– Ну, что там у тебя? – завел разговор Герард. – Повышения, деньги? Новые автомобильчики? Все так и строишь фастфуды и супермаркеты? Рассказывай, сколько зарабатываешь!
– Спасибо, не жалуюсь, – ответил Норман. – А что у тебя? Все так и шьешь новые футболки для моих фастфудов? Может, твои рабы сделали больше швабр для супермаркетов?
– Мальчики! – упрекнула их мать.
– Это он начал, – пробормотал Норман, чувствуя себя семилетним мальчишкой.
– Мама! Ты что, посолила это?!
– Совсем чуть-чуть, Герек. Иначе же есть невозможно.
– И наверняка резала тем же ножом, которым прикасалась к падали?! Мама, почему ты никак, наконец, не научишься готовить? Я же посылал тебя на курсы веганской и вегетарианской кухни! Ты так скоро динозавра приготовишь! Мамонта! И ребенок все это ест! Падаль, посыпанную белой смертью! Да еще с этими вонючими порошками! Так мы никогда не создадим прогрессивное общество! Вы что, не знаете о результатах новейших исследований? Как-нибудь возьму все это и вышвырну на помойку!
– Не кричи на мать!
– О, глава семейства голос подал! Великий белый отец! А ты зачем им все это каждый раз привозишь? Целый холодильник этого говна в разноцветных упаковках! Какой-то пластик, сплошные консерванты! Они что, голодают?! Здесь в магазинах есть все необходимое для здорового питания. Есть курсы, есть справочники. Комитет из кожи вон лезет, чтобы все правильно питались. Карточки обеспечивают сбалансированную здоровую диету. Нет, обязательно должен приехать добрый дядюшка из проамериканской империалистической Европы и всех травить! Так они никогда не изменят своих пищевых привычек!
– Не хочешь – не ешь. Жри свою траву. Кто тебе запрещает?
И так по кругу. За кофе и шарлоткой Герард наконец успокоился и начал всех уговаривать пойти на площадь, на парад любви.
– Герард, – попросила мать, – мы что, не можем немного посидеть в кругу семьи?
– Вы что, не понимаете, что это не праздник каких-то патриархальных условных «семей», а великая традиция? Мы принимаем у себя в гостях молодежь из полутора десятков разных Осэкозов.
– Откуда они тут взялись? – спросил Норман.
– В Белостоке сейчас съезд радикальной молодежи, а часть ночует и празднует в нашем городе.
– Видел я их. Они дважды на меня чуть не напали по пути с вокзала.
– Наверняка ты их спровоцировал. Им нужно выпустить пар. Не надо было дискриминировать весь мир сотни лет. Да хоть на себя посмотри – бритая башка, американские очочки. Ты символизируешь все то, что они ненавидят – патриархальную западную цивилизацию, все это капиталистическое лицемерие, индивидуализм, империализм, подпитываемое тестостероном мужское высокомерие, неравенство. Они лишь требуют справедливости! Вы заперли нас в резервациях и думаете, будто можете спокойно пожирать эту планету? Уже недолго осталось! Сегодня мы празднуем победу новых плебисцитов в Лионе и Ростоке! У нас есть новые Осэкозы, а скоро вся Европа станет нашей. Это твое место в резервации, братец. Еще немного заварушек, пара терактов, и ваши тоже поймут, что с этим пора кончать. Прогресс не остановить!
– Единственный смысл вашего существования – дешевая рабочая сила, – процедил бледный от злости Норман. – Вы шьете футболки и клеите зажигалки, прожигаете карты памяти и свинчиваете шариковые ручки дешевле, чем китайцы. Вы кормитесь за счет наших налогов – кто-то ведь должен на тебя работать, братец, пока ты строишь утопию Платона. Таких паразитов, как ты, дешевле содержать в зонах, чем на пособии. Но не удерживайте насильно ценных людей!
– А кто кого удерживает насильно? Каждый может выбирать!
– Тогда зачем вам все эти минные поля и колючая проволока? Почему Гжесь не мог уехать?
– Та свинья? Да ведь он сбежал! Сбежал и оставил Мартину! Потому что не выдержал строительства лучшего мира! Не вынес равенства! Как и ты, не мог понять, что он вовсе не самая важная персона. Мы не верим в индивидуалистское самосознание. Это самозародившийся миф патриархата. Какой-то там Гжесь не имеет ни малейшего значения. Были и те, кто поважнее его! А он воспользовался всем, что мы дали ему бесплатно: образованием, медицинской помощью, – и сбежал.
– То есть он не смог вовремя вам заплатить достаточно большую сумму? А почему он не мог здесь выдержать? Почему десять лет работал бригадиром? Ничего лучшего не заслужил? Это же был прекрасный специалист.
– Наконец-то пошел конкретный разговор. Повторяю – какого-то там профессионализма у нас недостаточно. Главное – справедливость. Повышение получает тот, кто этого заслуживает – женщины, представители меньшинств. Сперва другие, потом ты. Но он, естественно, не мог этого понять.
– Ясное дело. Я помню. Он всю жизнь всегда был последним в очереди.
– Потому что был дурак! Я работаю в бюро человеческих ресурсов! Я видел результаты его тестов на интеллект!
– Гжеся? Я же прекрасно его знал. Сообразительный, образованный, молниеносно сопоставлял факты…
– Я имею в виду настоящий интеллект, а не эту правополушарную тестостероновую чушь, вроде так называемой логики. Ты видел результаты его тестов на общественный интеллект?! На эмоциональный? На групповое взаимодействие? На сознательность? На чувство дисциплины?! Это был полный дебил! Как и каждый раб тестостерона! Эгоист! Только я, я, я!
– Перестаньте! – запротестовала мать. Мартина побледнела, в глазах ее стояли слезы. – Мы что, не можем вести себя как люди? Герард, ты не на митинге!
– За прогрессивное общество надлежит бороться в любом месте и в любое время, – заявил Герард. – Все имеет политическое значение. Впрочем, ладно. Могу ничего не говорить.
Поковырявшись какое-то время в шарлотке, Норман попытался рассказать забавную историю, приключившуюся с ним на Крите. Мать и Мартина с облегчением его слушали и даже начали улыбаться. Герард продержался минуты три.
– Мартина тоже прекрасно провела отпуск, – объявил он. – Я устроил ей поездку по обмену в Осэкоз под Сочи. Вместо того чтобы целыми днями бездумно скучать у бассейна и пить алкоголь, она работала на заводе по сборке бытовой техники, и до пляжа ей было не больше километра. А вечерами были культурные мероприятия, она знакомилась с местным фольклором и ездила на автобусные экскурсии. И еще она смогла купить отличный пылесос из некондиции. Было очень весело. Правда, Мартина?
– Да, – ответила та. – Очень весело.
Норман замолчал и отхлебнул чая, решив любой ценой не поддаваться на провокации – ради мамы и Мартины.
Герард наконец посмотрел на часы.
– Вы в самом деле не пойдете на парад? Будут трансвеститы в красивых костюмах, музыкальные выступления и…
– Нет.
– Как хотите. Я пойду.
Герард вышел, и Норман заметил, как тот незаметно забрал из прихожей приготовленный для него пакет с мелочами.
Мать потерла лоб.
– Налейте мне рюмочку чего-нибудь. И дайте закурить.
– С ним все хуже, – осторожно заметил Норман.
– Даже не спрашивай…
Около семи он забрал секцию своей объемистой сумки, которую можно было носить на отдельном ремешке. Там лежали личные вещи, несессер, огромная бутылка водки и немного закусок в консервах. Мать испуганно посмотрела на него.
– Норман, никуда сегодня не ходи. Когда у этих праздник, даже местные сидят по домам. Лучше не шатайся где попало.
– Мама, я не на площадь, а к Вождю. В двух кварталах отсюда. Скорее всего, у него и заночую.
– Только будь, пожалуйста, осторожнее. И передавай привет Аммиаку.
Есть определенные правила, касающиеся вечеринок. Прежде всего – нельзя громко кричать. Что важнее – необдуманные вопли или сама возможность встретиться? Когда несколько человек говорят одновременно, шума и без того хватает. В принципе дружеские посиделки вполне легальны, но на них смотрят косо. Одна жалоба – и тут же облава. А потом оказывается, что кто-то превысил допустимую дозу алкоголя, что собравшиеся курили табак; вроде как в собственном жилище можно и то и другое, но является ли приватным жилье, полученное от Зоны? А может, это уже какое-то сборище?
По подобным встречам Норман скучал больше всего. По ту сторону у него были знакомые, но такого чувства общности и дружбы он не испытывал среди них никогда. Здесь всех объединяли общие невзгоды. У всех был один и тот же враг, одни и те же взгляды. Несколько человек, которые доверяли друг другу, поскольку все остальное время пребывали в одиночестве и страхе. Никто не спрашивал: «Ну, что у тебя слышно?» Здесь разговоры становились продолжениями того, о чем не договорили в прошлую встречу. Скажем, пять лет назад.
Они сидели за большим столом, который Вождь соорудил из листов толстой фанеры, положенных на складные козлы.
– Правду говорят, будто появился дух Викинга?
– Привет, Вальди! Что ты там принес? Керосин?
– Это знаменитый белостокский самогон!
– Можешь выкинуть! Сегодня пьем «Выборовую», как лорды! Викинг привез. От твоей бормотухи ослепнуть можно.
– А ну, убери лапы! Самогон для Викинга, чтобы помнил о своих корнях.
– Спасибо… Тронут.
После нескольких стопок разговоры на бытовые темы исчерпались. Начали вспоминать приятелей. Чем-то это напоминало перечисление имен павших – те, кто эмигрировал, по сути, перестали существовать. Единственным известным всем исключением был Норман, старавшийся любой ценой навещать Зону. Остальные предпочитали забыть о ней раз и навсегда. Кто-то стал напевать: «Что случилось с нашим классом…»
– Слушай, тут уже такое дерьмо пошло, что… Зачем ты сюда приезжаешь?
– А почему, собственно, вы сами не уехали?
– Не каждый настолько сумасшедший, как ты. Стукнет тебе восемнадцать, и приходится решать, как дальше жить. Без профессии, с голой жопой, без работы, денег… Мы повелись на бесплатное образование. И теперь, естественно, можем уехать, как только отдадим по пять тысяч евро за каждый учебный год. А я, дурак, радовался, что без экзаменов… А зарабатываем мы… Дядька, сколько мы зарабатываем?