Протечка над коллекторами главной балластной цистерны, протечка в уплотнительных кольцах левого вала винта, жратвы никакой, две тонны горючего, одна-единственная торпеда в трубе. В шноркели попадает вода. В чудесном новеньком эластичном корпусе вмятина. Вытекли восемь аккумуляторов, засорившись какой-то дрянью. А они присылают шифрограмму. Да еще такую, которую не может расшифровать радист. Парень наверняка уже пропустил все через «Энигму» и увидел только слова «старшему помощнику», а потом сплошную мешанину из букв и цифр. Плохо. Шифрограмма подобна внезапной телеграмме. Хорошего ждать не приходится.
Открыв люк, Рейнхардт спустился вниз, осторожно нащупывая ногами ступеньки. Хорошо, когда не надо скатываться сломя голову, не надо орать во все горло при экстренном погружении. Радист стоял рядом с депешей в руке, будто услужливый камердинер.
Расшнуровав тесемки зюйдвестки, Рейнхардт снял ее, держа подальше от себя, а затем занялся расстегиванием штормового плаща.
«Я тут заплесневею в этой резине, коже, войлоке и шерсти, – подумал он. – Нужен доступ воздуха. Вопрос не только в воде, мыле или одеколоне. Я уже несколько недель не снимал одежду».
Если бы сейчас сюда вошла сама Марлен Дитрих в одном халатике, мягкая, ароматная и гладкая, а потом скользнула бы в койку и поманила бы его пальцем из-за занавески, он даже не притронулся бы к ней. Постыдился бы. Это не по-людски.
Сперва ванна. Долгая ванна. Мыло, губка, зубной порошок.
И, естественно, бритва. Сбрить эту отвратительную вонючую козлиную бороду. Натереться одеколоном.
И только тогда можно показаться женщине.
«Боже, как я воняю, – мысленно простонал он. – Пожалуй, я до конца жизни не притронусь к лимбургскому сыру».
Однако он тут же сообразил, что даже самого выдержанного и заплесневевшего лимбургера будет слишком мало, чтобы воспроизвести неповторимый аромат подводной лодки.
Душный, сладковатый смрад грязных тел, разлагающегося мужского пота, особенно с ног, смешанный с запахом солярки, резины, аккумуляторного электролита из трюма, с деликатной примесью плесени, блевотины и аммиака. И вдобавок остатки аромата неопренового клея и краски. Этакий козлино-технический запах.
Боцман называл его коротко – «мокрый бздеж».
– Радиограмма, господин старший помощник, – радист рассек воздух зажатой в руке депешей, будто собираясь впихнуть ее Рейнхардту в рот. Под редкой, как исландский лишайник, недоразвитой бородкой виднелась восковая кожа и красный румянец на щеках. Дети. Они все были детьми. Подводный детский сад Северной Атлантики. Наверняка точно так же, как и на торговых судах и эсминцах «томми». Детская война. Парень уже подскакивал от нетерпения. «Ну что там? Что там? Плюшевый мишка?»
– Подождите, – буркнул Рейнхардт, сражаясь с пуговицами онемевшими и замерзшими пальцами. Сняв наконец тяжелый как сто чертей плащ, он повесил его на трубу перископа, чтобы стекла вода.
Радист слегка привстал на цыпочки, снова подсовывая свой листок бумаги, будто лакей серебряный поднос с утренней почтой, но Рейнхардт, присев на ящик с картами, стаскивал тяжелые, подбитые изнутри пробкой и войлоком сапоги.
– Вы в самом деле считаете, что наш благодетель, главнокомандующий кригсмарине гроссадмирал Карл Дениц, не выдержит до того, как я сниму плащ?
На покрытых золотистым пушком щеках радиста проступил румянец.
– Да… – удовлетворенно процедил Рейнхардт, стаскивая через голову влажный свалявшийся свитер неопределенного бурого цвета. Дорогой свитер из шерсти ламы, застегивавшийся на молнию до самых ушей, который еще месяц назад был синим. – Именно так. Спокойно и по очереди. Не дергаться и не метаться. Все следует делать профессионально, господин радист. Кок! Что там с кофе, который я просил полчаса назад?
– Заваривается, господин старший помощник.
– Что там, грызут этот кофе, вместо того чтобы смолоть? – ворчал Рейнхардт. – Где маат с центрального поста? Что тут вообще творится? Унесите это мокрое дерьмо, как только стечет вода, и развесьте как следует в машинном отделении. Через полчаса оно должно быть полностью сухим! И сапоги тоже! Давайте сюда вашу радиограмму.
Новенькая, еще недавно пахшая краской и клеем субмарина серии XXI предлагала разнообразные удобства, о которых на старой U-115 можно было только мечтать. Два гальюна вместо одного. Душ. Умывальная. Увы, из-за аварии опреснителей – пока что теоретически. Помыться было можно, но лишь в соленой забортной воде. Однако воняло тут, пожалуй, все же меньше. Если бы лучше работала вентиляция, даже воздух можно было бы счесть чистым. Но самое главное, что старпом обзавелся малюсеньким закутком – почти настоящей каютой, которую делил лишь со старшим механиком. Чудесно. Нечто вроде сортира в вагоне второго класса. На старой VIIс у него имелась только койка с занавеской в офицерском кубрике, как и у любого офицера на борту. Теперь же он с удовольствием закрыл дверцу из имитирующего дерево листа фанеры и мог насладиться неким подобием уединения.
Сразу же надев другой свитер и кеды, он тяжело вздохнул и принялся за работу.
Положив листок на маленький складной столик, открыл деревянный ящик с «Энигмой», выглядевшей как странная пишущая машинка-переросток. Ругаясь себе под нос, отыскал в выложенных бархатом гнездах шифровальные цилиндры и насадил их на оси. Закрыв глаза, постучал пальцами по столу, а затем посмотрел на календарь и в потолок, ища в памяти актуальные настройки.
– 2178, теперь контакты: REGENBOGEN, ULLA 88 NORDPOL, – пробормотал он, устанавливая обозначенные буквами и цифрами кольца, а затем вставляя разъемы в помеченные буквами гнезда. – Черт бы их побрал, банду шутов. Команчи в жопу траханые.
Рейнхардт печатал неумело, большими и указательными пальцами, медленно и сбивчиво стуча по клавишам, будто сельский чиновник. Грызя погасшую трубку, цедил в мундштук непристойные слова. Подобного занятия он терпеть не мог.
Им выдали кальку, пресс-папье, дыроколы, химические карандаши, портативную пишущую машинку «Торпедо», в которой была клавиша со свастикой и еще одна со значком SS. Плавучая канцелярия посреди Атлантики. Кофе кончался, хлеб плесневел, уже не хватало аспирина, зато скрепок в достатке. Требовался порядок. Старик, вероятно, был счастлив.
Старпом стучал по клавишам, не глядя на результат, только посматривая на заполненный кодами листок, чтобы нигде не ошибиться.
Лишь закончив, взглянул на листок с расшифрованным текстом – и похолодел.
KAPITÄNLEUTNANT ZUR SEE – то были единственные осмысленные слова. Дальше шла абракадабра из букв и цифр. Тройной шифр. Воистину ничего хорошего. Определенно и всерьез. Непозитивно. Удручающе. Весьма непростая ситуация. Проблемы.
Взяв предыдущий листок вместе с новым, он отодвинул дверцу и пошел к Старику. Тот тоже обзавелся приличной каюткой вместо дыры, которой ему приходилось довольствоваться на предыдущей субмарине.
«Если вообще была предыдущая», – язвительно подумал Рейнхардт. Все указывало на то, что его командир прежде плавал лишь на письменном столе по океанам параграфов. Когда стало известно, что их переводят на новую океанскую субмарину серии XXI, вся команда нисколько не сомневалась, что именно Рейнхардт получит третью золотую нашивку и наденет неуставной, хоть и традиционный, белый чехол на фуражку. Честно говоря, в глубине души он тоже в этом не сомневался.
Увы. Се ля ви.
Все закончилось железной бляшкой на шею. Своего рода фетиш. Наподобие воткнутой в нос кости казуара.
– Шифрограмма для капитан-лейтенанта, – сообщил Рейнхардт и постучал в каюту. На корабле наступила гробовая тишина, которая унеслась наверх на центральный пост и в обе стороны вдоль корпуса, будто ядовитый газ. Сперва шепот: «Шифрограмма… капитанская…», потом приглушенные ругательства и тишина, будто он убил всех этими тремя словами.
Старик, естественно, сидел за своим столом и что-то царапал ручкой в тетради. Вокруг громоздились бумаги, журналы и формуляры. Стену над койкой украшал вышитый женой капитана коврик – синей канителью, в очень прусском стиле. Наверняка его украшала какая-нибудь патриотичная назидательная сентенция, но коврик висел так, что ничего не было видно. На этот счет даже спорили. Фенрих Фангхорст настаивал, что там наверняка написано: «Боже, покарай Англию!» Мотористы же как один выступали за вариант «Вперед, к победе!».
Старпом лично полагал, что там скорее «Один народ, один рейх, один фюрер». А ниже – маленький напыщенный Гитлер среди цветов, птичек и овечек.
– Слушаю, Рейнхардт?
Старик поднял свое безжалостное лицо учителя математики и взглянул на вошедшего сквозь очки.
– Шифрограмма третьей степени, господин капитан-лейтенант, – процедил Рейнхардт. – Я принес текст и машину.
– Поставьте на стол и, уходя, закройте за собой дверь. Таковы правила, обер-лейтенант.
– Так точно.
– И… Рейнхардт?
– Да?
– Зачем вы орете на весь корабль, что я получил шифровку? Это лишь вызывает ненужные эмоции. Команда должна терпеливо ждать приказов, а не отвлекаться. Те, кто не на вахте, обязаны отдыхать и пребывать в готовности.
– Так точно!
«Надменный дурень, – мысленно добавил он. – Сейчас что-нибудь скажет о надлежащей дисциплине и солдатском отдыхе».
– Свободны.
Втиснувшись за стол в офицерской кают-компании, Рейнхардт встретился с тяжелым взглядом стармеха, который делал вид, будто читает потрепанные номера «Сигнала» месячной давности.
– Кок, кофе на стол, бегом! – крикнул старпом. – С сахаром и молоком! И чтоб был горячий как преисподняя!
– Похоже, дело швах, – констатировал стармех, аккуратно складывая журнал.
– С чего такой упадок духа? В вашем распоряжении новый чудесный корабль, жемчужина немецкой технической мысли, а вы уже начинаете сомневаться в победе?
– Пока вы загорали в садике на террасе, мы получили два «трехзвездочных» сообщения.
– Кто?
– Сто двенадцатая и триста двадцать девятая.