– Их что, потопили?! Одной бомбой? – ошеломленно спросил кто-то.
Все посмотрели на акустика, который устремил отсутствующий взгляд куда-то в пространство, прижимая к голове наушники. Рейнхардт хотел ответить, но в том уже не было необходимости. Все было прекрасно слышно, в том числе и без наушников. Этот звук старший помощник слышал уже неоднократно – протяжный китовый вой гибнущего корабля. Он знал, что источником звука является воздух, вытесняемый водой из полостей корпуса, но его всегда пробирала дрожь.
– Что это?! – послышался испуганный голос Евы.
– Смерть корабля, – ответил он. – Они всегда так кричат, когда тонут.
Идущий ко дну «Оксфольт» миновал их на расстоянии в двести метров. Слышно было, как фрагменты корпуса с лязгом ударяются друг о друга, потом скрип и потрескивание лопающихся переборок.
– Гудини… – прошептал кто-то. – Химмерих…
– Победа требует жертв, – вдруг объявил откуда-то с носа Висманн. – Впрочем, это были всего лишь недочеловеки…
Где-то в отсеке электриков послышалась возня, кто-то что-то опрокинул, кто-то сдавленно прошипел: «Нет, кретин… Заткнись… Пусти меня! Нет! Успокойся!» – но всё шепотом. С трудом расслабив сведенные судорогой скулы, Рейнхардт увидел залитое зеленоватым светом приборов на мостике лицо Старика – лишенное выражения, с прищуренными глазами. Капитан испытующе на него смотрел. Акустик судорожно вцепился в ограждение, костяшки его худых пальцев смертельно побелели.
– Перископная глубина! – крикнул Рейнхардт. – Разворот! Курс в район катастрофы!
– Нет! – рявкнул Старик. – Что вы себе вообразили? Была воздушная тревога!
– Там могут быть выжившие.
– Самолет может вернуться!
– Я не слышал никакого самолета, – сказал Рейнхардт, глядя капитану прямо в глаза. – И пеленга тоже не было.
– Я сказал – нет!
– Прошу оставаться под водой, – сухо бросил Висманн. – Знаю, вы считаете нас пассажирами, но, уверяю, ваш капитан развеет ваше заблуждение. Мне известны ваши морские правила. Вам хотелось бы сказать, что в море я должен сидеть в каюте, а вы довезете меня до места и что тут командует капитан или вы от его имени. Вы ошибаетесь. Речь идет об окончательной победе. И вся эта чушь о морских обычаях тут неприменима.
Приблизив лицо к лицу Рейнхардта, он устремил на него безумный взгляд бледно-голубых глаз. Старпом смотрел спокойно, даже невозмутимо, и вдруг начал улыбаться – сперва легко и невинно, потом все шире.
Рулевой не раз бывал в обществе Рейнхардта во всевозможных заведениях от Марселя до Данцига и прекрасно знал, что означает эта улыбка. Схватив офицера за плечо, он обездвижил его руку.
– Сядьте, господин старший помощник, – сказал он, отгораживая его от Висманна.
– Я запрещаю вам всплывать, – заявил Висманн. – Проложите курс до этого места. – Он протянул Рейнхардту листок с закодированными координатами, которые можно было найти лишь на картах командования подводного флота.
– Во-первых, взрыв был только один, – говорил Рейнхардт, почти не открывая рта. Опершись о карты на планшетном столе, он сосредоточенно передвигал линейку. – Не было серии бомб – только одиночный взрыв, после которого корабль водоизмещением в десять тысяч тонн затонул за пять минут.
– Подчеркиваю: корабль, идущий под шведским флагом, – сказал второй помощник, грызя яблоко.
– Флаг ни при чем. Старик объявил тревогу, и мы сразу ушли под воду. А «Оксфольт» молчал. Но ведь там была целая выставка достижений противовоздушной обороны! Дальний горизонт наблюдения, радиолокаторы, пеленгаторы – и они не заметили самолет? Не было радиолокационного пеленга, не было слышно шума двигателя, никакой стрельбы. А полминуты спустя – попадание. К тому же я смотрел на наших гостей. Никакой паники. Экстренное погружение в тот момент, когда они поднимаются на борт – и «вы мне на ногу наступили»? А корабль тонул всего несколько минут. Так уходят на дно только эсминцы. И то, если идут на полных парах и получают торпеду в нос. Но не стоящий в дрейфе транспортник. Ведь это, по сути, ванна.
– И что вы предполагаете?
– Что «Оксфольт» взорвали.
Он нашел вторую координату и поставил маленький карандашный крестик, затем проложил курс.
– Куда идем?
– В никуда. Двести миль к северу от Исландии. В место, где нет абсолютно ничего.
– Вам следует подать рапорт. В любом случае, Дениц не питает любви к абверу.
Рейнхардт прикусил чубук пустой трубки и покачал головой.
– Старик показал мне бумаги. Это приказ из рейхсканцелярии, господин Вихтельман, а никакой не абвер. И попробуйте угадать, кто его подписал. Эта банда шутов получила субмарину в подарок. Если они прикажут вам вставить себе в зад страусиные перья и танцевать на навигационном столе или выстрелить собой вместе с торпедой, я смогу лишь развести руками. Рулевой! Курс – сто восемьдесят! Через двадцать минут выйти на перископную.
Перед закрытой переборкой носового отсека стоял часовой – один из четверых блондинов, которых уже начали считать близнецами-четверняшками. Он стоял расставив ноги, в черном мундире, с висящим на груди МП-40 и в блестящей хромированной каске, из-за которой напоминал пожарного. Прищурившись, он смотрел перед собой с таким видом, будто охранял рейхстаг.
Наткнувшись на него впервые, Рейнхардт остолбенел. Единственным личным оружием на борту до сих пор был запертый в сейфе капитана пистолет. Ему даже не хотелось думать, какие последствия могла бы иметь стрельба из скорострельной пушки, висевшей на шее часового.
– Кроме того, переборки должны быть открыты, – мягко объяснял старпом Висманну таким тоном, каким говорят с сумасшедшими. – Речь идет о циркуляции воздуха. Это подводная лодка, и окон тут не откроешь. В случае тревоги необходим доступ в носовой отсек. К тому же там второй гальюн и умывальная. Вы не можете его так просто заблокировать.
– Хорошо, герр обер-лейтенант. Дверь останется открытой, а часовой будет стоять внутри отсека. Но пусть команда не заходит туда без нужды. Скажите, герр Рейнхардт, это ваше имя или фамилия?
– В моем случае фамилия. Меня зовут Удо Рейнхардт.
– Весьма любопытно… Раз уж мы о том заговорили, госпожа Ева жаловалась на матросов.
Рейнхардт поднял брови.
– Да?
– Речь идет об общей атмосфере… Честно говоря, я тоже ожидал увидеть больше солдатского духа. Больше патриотизма. Тем временем матросы говорят исключительно о еде и… совокуплении. И эти вульгарные шутки… Арийские солдаты не должны так себя вести. В них не видно ощущения великой миссии. Ну и это отсутствие гигиены… Разве так выглядят немцы?
– А вы ожидали рыцарей без страха и упрека, Висманн? Может, пения псалмов? А может, герани в торпедном люке и гипсового гномика на мостике? – Рейнхардт почувствовал, что ему хочется отсюда уйти. Хотя бы на рубку. А лучше всего – прочь с корабля. – Это всего лишь матросы. Причем матросы подводного флота. С момента выхода из порта все на них охотятся. Их может убить самая дурацкая авария. Большинство субмарин не возвращаются уже из первого рейда. А для этого корабля рейд как раз первый, о чем они прекрасно знают. В данный момент во всем флоте есть, может быть, сто человек, переживших на подводных лодках больше трех лет.
– И тем не менее…
– И тем не менее, – жестко повторил Рейнхардт, – это молодые парни, Висманн. Большинству нет еще и восемнадцати. А ваша подружка весьма мило проводит время там на носу. Легко заметить, что она певичка, поскольку ее слышно даже в машинном отделении. Как, по-вашему, это может повлиять на моральный дух сорока молодых мужчин, которые несколько недель не видели женщины?
Висманн побагровел:
– Что вы себе позволяете?..
– Что хочу, то и позволяю, – рявкнул Рейнхардт. – И не морочьте мне больше голову всякой чушью!
На следующий день гости уже хозяйничали по всему кораблю. Ева Левенганг по собственной инициативе решила поднять моральный дух команды и скрашивала им время, исполняя избранные арии из Вагнера через радиоузел. Висманн и Фордингер сидели на центральном посту, – что хуже, в обществе Старика.
Похоже, именно тогда все и случилось.
Потом Рейнхардт много раз пытался понять, когда мир сошел с ума. Уловить тот момент, когда рейд превратился в кошмар безумца. Когда пассажиры поднялись на борт? Или позже?
Но, похоже, речь шла о мгновении, когда они начали бросать гадальные кости на планшетный стол.
Сперва он подумал, это какая-то игра. Что-то вроде маджонга. Они рассыпали по картам горсть плоских речных окатышей с нарисованными на них зигзагообразными значками. Он уже открыл было рот, чтобы попросить их перебраться с этим в кают-компанию, «поскольку это все-таки боевой мостик подводного корабля, господа», но услышал невнятное бормотание: «Райдо… Манназ… Йера… в доме Асгарда…»
– Скульд, – ответил на это Фордингер. – Кеназ… Пертро. Да. Будущее ясно. Намерения очевидны. – Он посмотрел на Рейнхардта и ткнул пальцем в случайную точку на карте. – Здесь. Когда мы можем здесь быть?
– Полагаю, через час, – сказал старпом.
– Прикажите там всплыть.
Старпом пристально посмотрел на капитана.
– Вы слышали, Рейнхардт, – рявкнул Старик.
– Как вам будет угодно, – ответил Рейнхардт. – Так точно.
В реальности они оказались в той точке почти на два часа позже. Рейнхардт приказал выставить сперва перископ, а когда рубка наконец вынырнула из глубины, с облегчением вышел на мостик, раскуривая трубку уже на ступеньках трапа.
Оба странных пассажира тоже вышли на мостик – бесцеремонно, никого не предупредив, будто выходили на балкон в гостях у тетушки.
Океан был полностью спокоен, над водой низко висел густой туман, так что самолетов опасаться не следовало. Опершись на передний волнорез, Рейнхардт от всей души наслаждался курением трубки. Над водой тянулись полосы тумана, нос рассекал небольшие волны. Внезапно старпом, нахмурившись, поднес к глазам бинокль – и оцепенел, а трубка в его зубах слегка отвисла.