К границам СССР войска вышли шестого ноября и уже седьмого, в День Октябрьской Революции начали боевые действия на территории Польши.
Праздник Кирилл Новиков встречал в своём передвижном КП, сделанном на базе трёхосного грузовика ЗИС-6, и, выпив рюмку коньяка с ближайшими соратниками и друзьями, снова впрягся в работу.
Координировать действия бригады и приданного пятитысячного корпуса парашютистов было непросто, и его рабочий день легко переходил в рабочую ночь, и далее без остановок. Заместитель командира бригады Пётр Вольский взял на себя всю оперативную работу, но планирование операций и согласование их со штабами фронтов оставалось на Кирилле. Глеб, занимавшийся тылами и контрразведывательной работой, тоже не скучал, постоянно мотаясь с взводом охраны по дорогам и отлавливая диверсантов и просто окруженцев заплутавших в лесах.
Но настоящий ужас на поляков наводили снайперы бригады, которых уже прозвали «тихой смертью». Одетые в «лохматый» камуфляж и неразличимые буквально с пары метров, они выкашивали офицеров и сержантов армии Польши буквально сотнями, не давая покоя ни днём, ни ночью. Тихий хлопок из бесшумной винтовки не позволял определить место выстрела и, несмотря на огромную награду в сто тысяч злотых за голову снайпера, ещё никому не удалось получить эти деньги.
Поляки пробовали, было, использовать для борьбы с красными диверсантами отборные части горных стрелков, но тут очень хорошо себя проявили полевые радиостанции, позволяя группам оказывать взаимопомощь во вражеском тылу, и частенько отряды охотников сами становились дичью, попав под удар нескольких подразделений или штурмовиков.
Поручик Анджей Грибовский поднял руку, и взвод подхалянских стрелков [46] замер, словно увидев Медузу Горгону. Скривив рот, Грибовский прошипел:
— Томаша ко мне!
Капрал Томаш Печка был в роте лучшим следопытом. Гуцул по матери, он всю жизнь прожил в Карпатах, и вместе с отцом грешил браконьерством. А потому не только видел следы, но и мог определить: где лучше спрятаться человеку или группе людей. Опыт богатый имелся.
Свистящим шепотом приказ был передан по цепочке и через минуту Печка уже вытянулся пред поручиком.
— Томаш, — Грибовский не смотрел на капрала, пристально вглядываясь в припорошенный снегом лес. — Что скажешь?
Печка внимательно огляделся, прислушался, сняв свою фетровую гуцулку [47], даже принюхался. Затем осторожно подошел к куче хвороста, накрытого белой снежной шапкой, и, крякнув, оттащил в сторону несколько валежин. Взору Гжибовского открылась неглубокая ямка, совершенно чистая от снега — несколько упавших с веток снежинок — не в счет.
— Лежка, — произнес Томаш. — Здесь они пережидали.
По сигналу из тыла подхалянцев подтянулись трое жолнежей из бригады «Полесье» [48] — вахмистр и двое рядовых со служебными собаками.
— Прошу, панове, — указал Гржибовский рукой на лежку.
Собаки покрутились, но довольно быстро взяли след и потянули проводников вглубь леса. Теперь уже подхалянцы не соблюдали тишины — все равно лай собак их выдаст, — и ломанулись сквозь чащу, точно стадо зубров. «Сейчас, сейчас, — думал Гржибовский на бегу. — Сейчас краснозадые товарищи, мы с вами и переговорим!»
Группа, которую разыскивали подхалянские стрелки, уже отметилась в польском тылу двумя нападениями на штабы полков, разгромом тыловой колонны десятой пехотной дивизии, и взрывами на железной дороге. Сейчас эта группа отдыхала после последней операции — взрыва склада горючего третьего авиадивизиона.
Командир группы, старший лейтенант Вастьянов, дремал, положив ноги на рюкзак. В ямке, вырубленной в мерзлой земле, горел маленький костерок, почти спрятанный под большим чайником. Вокруг расположились десяток спецназовцев, в числе которых были две девушки-снайперши. Все ждали кипяток, которым можно будет залить концентраты и чай. Еще пятеро спецназовцев были в охранении, но их не было ни видно, ни слышно.
Внезапно старший сержант снайпер Лисина насторожилась, подняла голову и прислушалась.
— Командир, — негромко позвала она. — Собаки.
Вастьянов одним движением вскочил на ноги.
— Снимаемся, уходим! Сто двадцать секунд — выход!
Подхалянские стрелки были, бесспорно, элитой польской пехоты. Они пробежали уже пять километров по заснеженному лесу, но усталости среди солдат не замечалось. С четверть часа тому назад, они обнаружили место отдыха диверсантов — увы! — уже опустевшее. Но в заснеженном лесу нетрудно было увидеть «дорожку отхода» — путь, по которому красные ушли со своего бивуака. И теперь поляки бодро преследовали «русских дьяволов», постепенно оттесняя их к позициям 13-й кавбригады. Стоит только большевикам выйти из леса — и тут же их в оборот возьмут уланы!
Впереди бодро гавкали служебные собаки пограничников, значит, со следа они не сбились. Вообще-то уже дважды русские пытались засыпать свои следы какой-то гадостью, которая начисто лишает собак обоняния, но большевики просчитались: недаром впереди вместе с пограничниками был карпатский браконьер Томаш Печка! Он и сам частенько засыпал свои следы табаком с перцем, спасаясь от лесников и жандармов, а потому внимательно всматривался в снег и в следы русских. Капрал успевал заметить темные крупинки, покрывавшие наст и предупредить пограничников, чтобы те оттащили собак.
Гржибовский радовался своей удаче, что когда-то давно — целых пять лет тому назад, он — тогда еще подпоручик, принимая пополнение новобранцев, взял к себе этого хмурого карпатского парня. Не прогадал, хотя в первый год хуже солдата в его взводе не было. Вечно голодный, бормочущий что-то на непонятном языке, Печка был вечной головной болью вахмистров и капралов. И еду с кухни воровал, и дрался, и казенные башмаки из некрашеной кожи домой отправил. А вот теперь…
Размышления поручика были прерваны самым неожиданным образом. Громкий крик: «Ложись!», и тут же — грохот взрыва и дикий визг раненых собак. Гржибовский мгновенно рухнул наземь и перекатился в сторону — меткость большевиков и скорострельность их оружия были хорошо известны подхалянским стрелкам. Но лес молчал. Не было ни новых взрывов, ни выстрелов — ничего. Только какой-то негромкий голос что-то бубнил впереди. Поручик прислушался:
— Я ж тебе, дураку, сразу сказал — веревочка, — втолковывал кому-то Печка. — А ты что? Зачем собаку туда пустил?
«Какая веревочка? — подумал Гржибовский. — Причем тут веревочка?» Но тут же услышал продолжение:
— Это же как самострел: веревку потянул — обрез и выстрелил. Только тут вместо ружья — граната. Я ж тебе, дураку, говорил…
Анджей поднялся на ноги, и прошел вперед. Обеих собак иссекло осколками так, что можно и не достреливать — сами сдохнут минут через пять. Вахмистру Корпуса Охраны Границ тоже досталось: ниже колен его брюки быстро намокали красным и красным был снег, на котором он лежал. Поручик со злостью сплюнул: с раненым им большевиков не догнать, можно и не надеяться…
Он не сразу понял, почему капрал Печка тянет его за рукав.
— Чего тебе?
— Вот — Томаш показал ему на ветку дерева. — Вот…
Поручик пригляделся. На ветке бука виднелись странные отметины, словно бы кто-то осторожно поводил в нескольких местах острым ножом.
— Рация? — догадался Гржибовский. — Это следы от антенны, да?
— Проволоку бросали и натягивали, — ответил Печка уверенно. — И вон, смотри, пан…
На припорошенных мелким снегом опавших листьях можно было разглядеть место, где снежный покров восстанавливала явно человеческая рука. Почти идеальный квадрат полтора на полтора метра.
— Там радист сидел, — уверенно заявил Томаш. — Потом место прятали.
Анджей задумался. Если русские останавливались на радиопередачу, значит — ушли они недавно. И, стало быть — недалеко. В таком случае шансы догнать чертовых диверсантов — вполне реальные.
— Вы двое — поручик повернулся к пограничникам — остаетесь с вахмистром. И пристрелите собак — зачем мучить животных?
Пограничники в своих странных круглых фуражках [49] дружно ответили «Так есть!», а Гржибовский уже поднимал своих стрелков в погоню.
— Дальше не пойдем, — выдохнул Вастьянов. — Они нас, похалюки, на улан гонят. — Он указал рукой на небольшой овражек выходивший на болото. — Здесь их держать будем. Пока наши не подойдут. Разбежались!
Полтора десятка спецназовцев споро, но спокойно заняли облюбованные каждым позиции и приготовились. Не наблюдалось ни суеты, ни нервного ожидания последнего боя, ни даже сколько-нибудь заметной тревоги. Во время недавнего сеанса связи командир сообщил капитану Свирину, что его преследуют. Предположительно — рота. А значит капитан Свирин уже гонит все отряды на помощь. С учетом того, что у других есть якутские лошадки — в отряде Вастьянова их, к сожалению, не было — не открылся у проклятой «конюшни» один из парашютов! — ребятам и девчатам не придется тащить все на себе. Значит скорость движения может быть повыше. Как бы ни километра на три в час! А раз так, то продержаться надо часа три, ну, в крайнем случае — четыре. Всего-то и делов.
Первой приближающихся поляков заметила Лиса. Ее винтовка издала слабый харкающий звук, и шедший впереди нескладный парень в гуцулке и войлочном плаще подхалянских стрелков захрипел, схватился за простреленное горло и осел на землю. Винтовка с глушителем харкнула второй раз, свалив крупного детину с пулеметом «Браунинг» наперевес. Дольше оставаться на позиции было опасно, и девушка бесшумно перекатилась за высокое дерево и поползла, извиваясь по-змеиному прочь от тропы, с которой уже беспорядочно захлопали карабины поляков. А в игру вступили пулеметы спецназовцев, накрывая тропу перекрестным огнем.
Анджей Гржибовский, стиснув зубы, смотрел, как на окрасившемся красным снегу умирает капрал Печка. Его длинное нескладное тело билось в судорогах, скрюченные пальцы скребли мерзлую землю, а из пробитого горла толчками выплескивалась дымящая на морозе алая кровь. Рана была смертельной, но Томаш очень не хотел умирать и цеплялся за жизнь с тем же упорством, с каким браконьер Томаш вцеплялся в добычу в Карпатских лесах. Прошло уже не меньше двух минут с начала боя, а Печка все еще был жив, и даже пытался отползти в сторону, уйти с простреливаемой тропы.