Я встала и начала убираться. Потом бросила на полдороге и включила компьютер. Потом бросила и это — что толку тупо смотреть в экран, что писать, не известно никому, и мне тоже. Я сидела и вспоминала вчерашний день — и решила, что хоть что-то, хоть что-то я могу в этом вчерашнем дне изменить, разрешить, поставить «окончательный диагноз». Я могу встретиться с Людмилой, вот что. Это тяжело — но это даже проще, чем думать об Иване. Вся эта история была давно — жизнь назад, две жизни назад. Это прошлое — и надо забить гвоздь в крышку его гроба. Тем более что встречаться мне с ней все равно придется — так чем раньше, тем лучше — и лучше тогда, когда я сама решу. Чего мне ее бояться? Это она должна бояться меня.
Я позвонила ей на работу — и предложила встретиться вечером и обсудить план романа. Деловым тоном, коротко. Место я предложила сама — полукафе-полуресторан, я даже никогда там не была — выбрала его по интернету. Позвонила и заказала столик. Поехала в банк. А потом, убедившись, что на счету у меня солидная сумма, взяла часть денег и пошла по магазинам.
Выбрала себе новый костюм. Как девочка, спешащая на свидание, а на самом деле как холодная расчетливая сука — уж не становлюсь ли я и в правду сукой? — Как умная расчетливая женщина, так скажем, желающая поразить соперницу, как авантюристка, почти как воровка — переоделась прямо в примерочной и, сверкая новыми нарядами, вышла, взяла такси, поехала в салон, сделала прическу, маникюр, макияж — за все могу заплатить! — И к семи часам была уже на месте, сияющая, роскошная, грациозная, с грудой покупок, с улыбкой на устах — как будто ничто меня не гложет. Я решила играть — и играла довольно неплохо, по крайней мере до поры.
Произвести на нее впечатление у меня получилось. Я порхала в новом костюме, предлагала выбрать еду, улыбалась и даже блистала остроумием — старалась как могла. Она пришла в том же костюме, что и вчера, только в другой блузке — и мы обе в полной мере смогли оценить эту разницу между нами. Я давила на нее со всей светской жестокостью, на которую была способна — это был реванш, возмездие и просто артподготовка — убедить ее в моем превосходстве и заставить потом говорить и делать то, что я от нее захочу. Я сама еще не решила, чего хочу именно, но зачем-то я ее позвала — и, стараясь повторить вчерашнюю тактику с ее начальником, не приступала к самому важному, выжидала, сколько могла, насколько сил хватило.
Она выглядела довольно бледно — во всех отношениях. По сравнению со мной — очень бледно. Я ее подавляла, показывая, что хозяйка положения я, но, как только поняла, что сил терпеть и играть больше нет — тут же упала со своих высот и превратилась из победительницы в обычную женщину.
Мы поговорили об издательстве, о романе, о современных тенденциях — я спровоцировала ее на длинный, утомительный монолог о том, что для нее было работой и от чего она наверняка устала, и от чего ей было скучно. Она вынуждена была сейчас, в нерабочее время, отрабатывать свою зарплату и этот навязанный мной ужин. Ей приходилось есть, говорить, держать себя в руках — все сразу.
Я была безжалостна. Я дождалась кофе. Я закурила. А потом пошла в лобовую атаку — ибо мой набор изощренных способов пытки закончился, а обманом вытягивать из человека информацию я еще не научилась. Ничего, если так пойдет — скоро научусь.
— Люда, — я называла ее Люда, это была сознательная продуманная фамильярность, часть моего стихийно формировавшегося плана, — скажите, вы знаете Сергея Коварского?
Она изменилась в лице. Именно буквально изменилась в лице — я ожидала, что она изобразит равнодушие, или выдаст мне сразу какую-нибудь версию, или спросит, откуда я его знаю… Она молчала. Она сидела, «прилипнув к стулу», и смотрела на меня уже почти с ужасом.
— Почему вы меня об этом спрашиваете?
Пауза неприлично большая. Голос ее дрожит.
— Так вы его знаете?
— Знаю.
— Давно?
— Почему вы спрашиваете меня об этом? Вы сами откуда его знаете? И откуда вы знаете, что я знаю его?
Теперь она наседала на меня, глаза у нее сделались сразу безумные, и я поняла, что сейчас начнется истерика. Почему она так среагировала, я не понимала. И просто не знала, что отвечать — к этому я не подготовилась — и ответила правду, стараясь сохранить остатки былого превосходства, спокойно и уверенно, по возможности.
— Это мой муж.
Я сказала просто «муж», а не «бывший муж» — по привычке, и еще потому, что незачем сразу сообщать ей, что мы разошлись, потом до этого, может, и дойдет, а сейчас-то зачем. Но она, кажется, перепугалась еще сильнее.
— Что вам от меня надо?
— Мне ничего от вас не нужно…
Я не успела договорить — она сорвалась на крик, за соседними столиками начали оборачиваться.
— Что ему от меня надо?!
Я не знала что делать — хватать ее за руки, успокаивать, кричать самой? Я была почти как она минуту назад — сидела и смотрела в изумлении.
— Успокойтесь, ничего ему от вас не надо.
— Зачем он вас послал?! Чего он еще хочет?
— Да не посылал он меня. Он меня не посылал, я сама хотела с вами поговорить! Тише, тише, давайте тише только, люди смотрят.
— Господи, да пусть смотрят! Я не хочу с вами разговаривать! Я уйду!
Тут уже мне действительно пришлось хватать ее за руки, потому что она вставала.
— Да успокойтесь вы!..
Она села и обреченно сказала:
— Я милицию позову.
Бред какой. Чего угодно ждала, только не этого. Это она так выкручивается, чтобы не говорить со мной?
— Люда, ну что вы несете, какая милиция?! Сядьте, успокойтесь. Меня никто не посылал, я увидела вас, узнала и хотела с вами поговорить…
— Где увидели?
— Вчера, в издательстве, в кабинете Василия Игоревича.
— Нет, почему вы меня узнали, как?
— Потому что я вас видела. На кассете.
Пауза. Она смотрит на меня с прежним ужасом, к которому добавляется явственное омерзение. Гримаса гадливости. Руку убирает от меня, как от жабы.
— Значит, он вам их показывал.
— Ничего он мне не показывал, — тут уже я не выдерживаю и, оскорбленная ее взглядом, начинаю заводиться. — Что вы ведете себя так, как будто я вам угрожаю? Я вам ничего не сделала! Это вы мне жизнь разбили — это мне с вас спрашивать!
— Я вам жизнь разбила?
— А вы как думали? Вы думаете, я должна быть счастлива, что вы были с моим мужем?
Кажется, сейчас это все перерастет в базарный скандал, и уже по моей вине. А ведь я совсем не этого хотела. Она молчит. Люди за соседними столиками смотрят. Все не так.
— Пойдемте отсюда. Сейчас я попрошу счет и пойдемте — выйдем, найдем какое-нибудь другое место, там поговорим.
— Я не хочу с вами разговаривать.
— А я хочу. Потому что уже вообще ничего не понимаю. Счет принесите, пожалуйста! Пойдемте, пойдемте, я не буду ждать сдачу.
Мы ретируемся под любопытными взглядами с поля боя. В гардеробе, не дожидаясь того момента, когда мы выйдем на улицу, я беру ее под руку — мне уже наплевать на то, что вчера я не могла на нее смотреть, сейчас мне нужно, чтобы она не убежала. Я затаскиваю ее в первый же попавшийся бар, через дорогу. И заказываю пресловутый коньяк, потому что больше ничего не могу придумать.
— Послушайте, я не знаю, почему вы так на меня смотрите — если вы меня боитесь, то зря, мстить я не собираюсь. Я встретила вас случайно, я потрясена не меньше вашего, я хочу с вами поговорить, чтобы понять, что вообще происходило — потому что чем дальше, тем большее… В общем, я ничего не понимаю.
— Что вы от меня хотите?
— Я хочу, чтобы вы мне объяснили… Чтобы вы мне рассказали. То есть я думала, что вы мне объясните, как все это произошло и почему. Почему вы были с ним.
— А он, значит, вам не рассказал? Вы же говорите, что вы меня видели?
— Люда, я сейчас вам коротко все объясню, как могу — а потом уже вы мне объясните, потому что сил играть в эту игру с вами у меня нет. Для меня и так это тяжелый разговор. Я уже ругаю себя, что его завела — но я не могла иначе. Послушайте меня, спокойно, выпейте.
— Я слушаю.
— Вы с Сергеем были вместе, вы занимались сексом, и он снял это на видео. Я нашла у него эти кассеты и посмотрела их. После этого мы с ним разошлись. Это все. Я не видела его с тех пор, как мы расстались, он ничего не просил меня передать вам, как вы понимаете, все вышло случайно. Я осталась без денег и пошла работать в ваше издательство. Вчера мы с вами встретились, вас назначили моим редактором — а я вас, если честно, видеть не могу, не могу смотреть на вас спокойно — я должна была поговорить с вами, потому что… Ну, потому что мне это необходимо. И я не могу с вами работать. Пока не поговорю, по крайней мере. Мне вчера было очень плохо, когда я вас увидела, поверьте.
— Верю.
Она пьет коньяк. Потом мы курим, обе, молча. Я жду. Я уже не захлебываюсь и не дышу так часто — но я начинаю сходить с ума от этого молчания.
— Люда, вы…
— Вы знаете, кем работает ваш муж? — перебивает она меня.
— Он адвокат.
— А чем он занимается?
— Не знаю. Я никогда не входила в подробности. Он мне не рассказывал о работе.
— Мой муж тоже мне не рассказывал о работе. Ничего и никогда. Я за это расплачиваюсь. И вы, наверное, за это расплачиваетесь.
— А вы замужем?
Я спрашиваю и смотрю на ее руку — на ней нет обручального кольца. На моей руке тоже нет — я сняла его сегодня утром и решила больше не надевать. Странно, но все то время, что я уже была знакома с Иваном, мысль снять кольцо не приходила мне в голову. Чего же я жду от него?! Почему, вдруг думаю я, я жду, что он будет со мной, когда ему надо монтировать фильм, или хочется гулять по городу, или, может быть, спать с другими женщинами — если я сама даже кольца, кольца от другого мужчины с пальца не сняла — как будто я замужняя женщина, которая для развлечения завела любовника? Сама виновата. И потребовался этот Василий Игоревич, чтобы ткнуть меня в это носом.
— Смотрите, почему кольца нет? Мой муж сидит в тюрьме. Я не хочу, чтобы на работе об этом знали — лучше пусть они думают, что я разведенная, одинокая. У меня дочери шесть лет. Мне надо ее кормить. Я не могу потерять эту работу.