— Правда?
— Правда.
— А тогда, когда ты спал с этими женщинами, тебе было интересно?
— Все ты о том же. Несущественно это. Нет, не особенно. Там в другом был интерес — в том, чтобы жизнь оседлать, а не бабу. Жизнь надо оседлывать любыми средствами — теми, которые есть у тебя под рукой.
— Раньше ты мне этого не говорил.
— Раньше ты жизни не знала.
— А тебя это устраивало.
— Устраивало.
Мы пили чай и разговаривали как вполне мирные супруги, пусть поссорившиеся, пусть уставшие друг от друга, старые супруги. Про халат, голые ноги и мокрую голову я благополучно забыла. А потом посмотрела на часы и вспомнила о Василии Игоревиче.
— Ко мне сейчас должны прийти. Так что это не лучшее время для объяснения. Надо было тебе меня заранее предупредить.
— А кто придет?
— Директор издательства.
— Зачем?
— По работе.
— Он по работе вечером к тебе ходит, а ты перед его приходом из душа вылезаешь? Что же это за работа такая?
— Не та, о которой ты подумал. Не совсем та.
— Не совсем та — это уже интересно. А что именно?
— Интеллектуальная проституция. Я роман для него пишу.
— Роман? Для него? То есть за него, что ли?
— Нет, за себя. У меня договор и мне надо срочно сдавать рукопись. Вчера я послала ему часть текста и он настаивал — хочет, видимо, объяснить мне, что я делаю не так, по его мнению
— Ну ты даешь, Машка! Ты видно действительно с того времени сильно продвинулась. Неужели кто-то станет покупать твою писанину?
— Может, и станет, а может, и нет. Пока у меня ее только издатель покупает, я не дописала еще, что нужно.
— Ты роман за два месяца написала?
— Меньше.
— Фантастика. Ты склад талантов.
Молчу, просто молчу.
— Раньше это была бабья блажь. Раньше слово «деньги» не упоминалось — а сейчас ты вот говоришь: «купил»…
— Купил, да. Мне повезло, я заключила хороший контракт.
— То есть сможешь кормить семью?
— Почему семью?
— Потому что у меня же работы теперь нет.
— А мы что, разве семья с тобой?
Зазвенел звонок. Домофон.
— Это что, он уже?
— Наверное.
— Ты его в таком виде собираешься встречать?
— Собиралась в другом. Ты же пришел.
— Оденешься?
— Знаешь, и так сойдет.
В конце концов, мне наплевать. Я нажала кнопку и вернулась на кухню.
— Сергей, уйди. Я не хочу при нем обсуждать наши проблемы.
— Значит, у нас есть общие проблемы. Это хорошо. Потому что я, собственно, пришел сказать тебе, что надо нам жить вместе.
— Ты сегодня пришел это сказать, когда тебя с работы выгнали?
— Знаешь, да. То есть стандартная ситуация: крутой мужик говорит — да пошла ты, потом его бьют и он приползает на коленях. Так в кино, так это должно все с твоей стороны выглядеть, и любой чужой то же самое подумает.
— А на самом деле?
— А на самом деле мне плевать, что подумают другие. Я не знаю, как ты прожила эти два месяца — я так понимаю, насыщенно. Я их прожил не очень хорошо — потому что мне не хватает тебя. Я к тебе в любой день мог прийти и сказать — давай все забудем. Но ты же гордая. Ты мне показала, что ты гордая. Что ты сильнее, чем я мог ожидать, или хоть прикидываешься сильнее. Я бы пришел, а ты бы меня выставила. Сегодня самый подходящий случай. Я просто не имел права упускать такой случай. Я не пропаду, я поднимусь — черт с ней, с этой работой, не сошелся на ней свет клином. Но мне таки будет плохо, да, и будет из-за тебя — ты же на меня Борьку натравила. И кровь он мне попортил и еще попортит, и грязью я умоюсь.
— Сережа, по-моему, ты уже раньше грязью умылся — и я вместе с тобой. Перестань.
— Дело-то не в этом. Дело в том, что сегодня я к тебе прихожу несчастный и ничего не могу тебе предложить. У тебя есть шанс остаться гордой — и быть благородной. Давай, мы это все простим сейчас, друг другу простим все — и дальше уже вместе как-нибудь выкарабкаемся.
— Зачем ты мне все это говоришь?
— Затем, что ты же правды хотела. Вот я и говорю тебе правду. То, что на самом деле думаю, не прикидываюсь. Если бы хотел прикидываться, пришел бы с розами, валялся бы в ногах. Говорил бы, что был козлом и любил всю жизнь только тебя одну.
— Жалко, что ты не пришел с розами.
— Но ты же хотела этой правды! Ты же без нее пять лет жила, ничего не замечала, а потом вдруг захотела!
Звонок в дверь. Я поднимаюсь и иду открывать. Он догоняет меня в коридоре, прижимает к двери, наваливается на меня всем телом — я его чувствую, всего, как в постели, через брюки, пиджак и рубашку, через свой тонкий халат. Тело человека, с которым мы ложилась спать каждую ночь вместе, пять лет.
— Машка, ну не будь дурой. Я тебя люблю. Не любил бы — не пришел бы.
Мы стоим так долго. Я знаю, что за дверью сейчас слышно каждое наше слово. Я вспоминаю все наши пять лет жизни, все, что у нас было, от начала и до конца, вспоминаю подвал, коммуналку и мусорный бак, с Иваном, вспоминаю игру света в бокале и тонкий, пьянящий флирт с этим, который стоит за дверью…
— Пусти, дай я открою.
Не знаю, что он там слышал, Василий Игоревич, но зрелище мы, несомненно, представляли собой хорошее. Сергей — во всем великолепии своей почти военной выправки, дорогого костюма, легкого опьянения и куража и я — маленькая, страшная, босая, в коротком халате, со злым лицом, всклокоченной головой и без косметики. Хорошо хоть этот пришел без цветов — было бы смешно. Хотя то, что все они без цветов приходят — это скорее грустно.
— Проходите.
Немая сцена скоро заканчивается. Я запускаю Василия Игоревича в квартиру и веду в гостиную, чтобы не тыкать носом в грязные чашки. Сергей стоит в дверях по-прежнему. Здороваются они коротко, без рукопожатия. Я думаю, извиняться ли за свой странный вид — и решаю, что нет, не надо извиняться.
— Анна Юрьевна, простите, я, кажется, не вовремя.
— Ничего. Вы же хотели коротко поговорить — вот и давайте коротко. К сожалению, я даже чаю вам сейчас предложить не смогу.
— Анна Юрьевна? — вступает вдруг Сергей со своего места. — Это с каких пор ты Анна?
— Ну я же и не Маша, правда? Это мой псевдоним.
— Всю жизнь была Маша!
— Не всю. Так, как папа назвал — так все равно никто не зовет. С тобой была Маша.
— Ясно, — говорит он.
И я узнаю это «ясно» — «ясно», которое я услышала впервые в жизни от Ивана! Значит, он тоже умеет так говорить — а я и не знала.
— Василий Игоревич, простите, я вас не представила друг другу. Это Сергей, мой муж. Василий Игоревич, директор *** — название издательства я все-таки произношу, чтобы было понятно, что к чему.
— Ого! Машка, я тебе в третий раз хочу сказать, что ты молодец! Крупнейшее в отрасли… Не дала и тут себя провести. Выбрала лучшее, на дешевку не повелась. Молодец. Нет, я в тебе тогда не ошибся. Ошибся только в подходе. Подход к тебе нужен был другой. Нельзя было оставлять тебя дома — был не прав, признаю. Надо было дать тебе раскрутиться. Размаху не хватило. Но это поправимо.
— Ничего не поправимо. Я просила тебя — не надо сейчас.
— Почему не надо? Его стыдишься? Не стыдись. А мне и вовсе стыдиться нечего. Я у себя дома.
— Ты не у себя дома.
— Хочешь, чтобы я ушел, а он остался — так, что ли? Правильно я тебя понял?
— Уходите оба.
Я роняю это неожиданно — не собиралась, с чего гнать этого неповинного, почти ни в чем не повинного Василия Игоревича — но слово уже сказано, и это единственно возможное сейчас слово.
— Дурочка. Я тебя люблю. Я твой муж. Как была дурочкой, так и осталась.
Я смотрю ему в лицо и думаю, что он прав — он мой муж. Так было, так и есть еще до сих пор — но вот сейчас за ним закроется дверь и так не будет уже никогда. Никогда, никогда. И еще я вспоминаю Ивана и тоже почему-то думаю — никогда, никогда. Могло бы быть — всегда. А будет — никогда.
— Мне кажется, дама просит нас уйти.
Это вступает Василий Игоревич — молчащий, наблюдающий.
— Вы мне не указывайте!
— Я не указываю вам, я указываю на тот факт, что нам с вами предложено было покинуть дом. По-моему, все было сказано очень ясно.
— Вас это не касается. Еще раз вам говорю. Это наше семейное дело.
— Согласен. Ваше семейное. Я тут человек лишний. Но нас просили уйти. По-моему, если просят уйти — надо уходить.
— Это по-вашему!
— А по-вашему что — нет?
— А по-моему, — говорю я, — сейчас тут будет драка. Уходите.
Ах, если бы здесь был Иван! Пусть бы была драка, пусть. Но Ивана здесь нет и не будет.
— Уходи, Сергей. Я тебе сказала — нет. Я ничего не хочу. Вообще ничего. Я хочу, чтобы ты ушел — потому что жить мы с тобой уже не сможем. Я не смогу Василий Игоревич, простите за безобразную сцену, но сейчас я буду вам очень признательна, если вы оставите меня одну.
— Разумеется, — и, обращаясь к Сергею: — Пойдемте!
Я хватаюсь рукой за косяк — у меня вдруг в буквальном смысле подкашиваются ноги и перед глазами начинают плыть круги. Они стоят и смотрят. С огромным трудом, еле двигая губами, я повторяю ту же самую пошлую, мелодраматическую фразу:
— Уходите оба.
Сергей рвет ручку входной двери, выскакивает, не оборачиваясь. Следом за ним, немедленно выходит Василий Игоревич. Все. Мне остается только запереть на замок. Все, все. Я одна.
Я стою так еще минуту, а потом иду в ванную. Меня тошнит.
Я — БЕРЕМЕНHA
Через три дня я вышла из здания медцентра и остановилась на тротуаре, подставляя лицо солнцу, щурясь и пытаясь понять, спускаться ли мне в переход, или просто переждать поток машин. Наверное, надо спускаться. Не хочется — в переходе грязь, темнота и холод, а здесь — свет. Никогда здесь не спускалась, всегда переходила поверху. Но теперь надо.
Меня только что торжественно поздравили, продемонстрировав результаты анализов. Я беременна.
Как я умудрилась об этом не подумать, теперь мне самой уже не ясно. Дисфункция, нерегулярные месячные, закончившиеся таблетки, моя полная уверенность в своем бесплодии, все то, что произошло за последние два месяца, новая жизнь, новая работа, полный бардак в голове… Мне некогда было об этом думать. Подумала и