забыла. Подумала, что надо бы сходить снова к врачу, что не следует, конечно, так все прерывать, раз уж лечилась столько лет — но мне-то как раз и не хотелось идти туда, где неизбежно пришлось бы отвечать на вопросы и признаваться, что у меня «новый партнер». К этому врачу можно идти, только когда у тебя все стандартно, как у всех и как всегда. Если не как всегда — значит, надо вываливать на стол свои внутренности, а гинеколог не психоаналитик, да и к психоаналитику я никогда не ходила.
Словом, я не ходила два месяца к врачу, потому что не хотела. Но после того как меня тошнило всю ночь и почти весь следующий день. После того как я лежала пластом в квартире и выла от тоски, потому что все ушли, а плакаться в жилетку и звать на помощь мне было некого. После того как я несколько раз брала трубку, чтобы позвонить Ивану — и клала ее обратно, потому что гордая. После того как к вечеру я вдруг пришла в чувство и подумала, что отравиться нечем, а для нервного срыва все это продолжается слишком долго — после всего этого я выползла из дома и пошла в аптеку. И вот там уже, пытаясь выбрать себе что-нибудь желудочное и что-нибудь от нервов, я случайно взглянула на стенд с тестами для беременных — и у меня вдруг закрались подозрения.
Врач из центра, долго ругавшая меня за то, что я пропустила осмотр и сорвала курс лечения, сперва не поверила, что такое возможно. А сегодня, когда все было уже окончательно ясно, сказала, конечно, сакраментальное, то, чего я и ждала: «Муж обрадуется». Я долго думала — говорить ей или нет, что ребенок не от него? Решила все-таки сказать — пусть будет, для науки.
Сказала, что ребенок от другого мужчины и что с мужем я развелась. Что ж, так бывает — с одним нет, а с другим — да. И за этим, разумеется, последовал неизбежный вопрос: буду ли я оставлять ребенка? Я кивнула — и, выслушав все положенные речи, все соответствующие наставления, постаралась как можно скорее уйти. После теста у меня не было сомнений, я была уверена, что это беременность — но страшно так обмануться, и я постаралась как-то заморозить в себе все чувства, не думать ни о чем, пока не станет точно известно. Теперь все точно.
На прощание мне посочувствовали и сказали, что радость большая, но одной с ребенком будет нелегко. Кажется, намечался даже бабский разговор из серии «как бы сделать так, чтобы муж не узнал, помириться и уверить его, что вот оно наконец пришло долгожданное…» или «как бы это превратить в брак с тем, кто…» — но это я в корне пресекла и сбежала. А мальчик или девочка — этого, конечно, узнать пока было еще нельзя.
Теперь надо искать Ивана. Все это время я думала о том, как ему сказать — да так и не придумала. В принципе мне даже ничего от него не нужно было — деньги у меня пока есть и, надеюсь, будут. Хотя кто знает — с расходами на врачей аванс мой быстро улетучится, роман пока не принят, закажут ли мне еще — никто не знает, да и смогу ли я вообще, поглупевшая, как глупеют, говорят, все во время беременности, писать дальше — никому не известно.
А потом-то и вовсе будет не до того, чтобы писать. А кроме этого я по-прежнему ничего не умею. Значит, если писать не получится, буду в лучшем случае сидеть где-нибудь, как Людмила, и править чужие тексты. Кстати, беременная я вряд ли подойду издательству в качестве «нового лица», и директор их перестанет смотреть на меня как раньше, а следовательно, контракт под вопросом. С директором я и не разговаривала с того вечера, и что он обо мне сейчас думает, не могу даже вообразить. Но сейчас все это опять же не важно.
Я приезжаю к нему домой, поднимаюсь на третий этаж — дом старый, лифта нет, но ходить-то мне пока еще не трудно, пока все как раньше. Дверь мне открывает соседка, и я прохожу к Ивану под аккомпанемент ее традиционных комментариев.
— Здравствуйте, Марья Петровна!
— Здравствуй, блядь.
— Погода хорошая сегодня, Марья Петровна, солнце, тепло.
Ко всему можно привыкнуть и начать относиться с юмором.
Иван сидит на полу, на матрасе, разбирает груду каких-то старых снимков. Показывает мне пачку.
— Вот, гляди какая хреновина.
— Господи, что это?
— Заказчик принес. Хочет, чтоб вот этим сайт оформить.
— А что это вообще — порнография или сборочный цех шарикоподшипникового завода?
Я уже почти научилась говорить с ним на этом быстром, ироничном языке. Почти всему уже научилась и стала почти уже как они все. Тем более что я пишу роман, я «принята в цех», у меня самый крутой парень, какого только можно найти — и я очень стараюсь.
— Почти сборочный, почти шарикоподшипникового. Нет, тут интересные вещи попадаются — есть из чего выбрать.
Я сажусь к столу — на единственный стул у компьютера.
— Чего так сидишь, раздевайся. Чаю хочешь?
— Нет, не хочу. Мне тебе надо одну важную вещь сказать. Можешь оторваться?
— Могу. Что за вещь?
— Я беременна.
Он убирает фотографии в пакет, открывает окно, садится на подоконник и достает сигарету. Щетина, мягкие чуть взлохмаченные волосы. И глаза — непонятного цвета.
— Давно узнала?
— Сегодня. То есть позавчера — но надо было проверить, точно ли так.
— Ясно. Ты не предохранялась?
— Нет. Ты тоже ведь не предохранялся.
Он делает вид, что не волнуется. Что не переживает.
— Заразы я не боюсь — все равно не убережешься. А таблетки, я думал, ты принимаешь.
— Нет, не принимаю. Мне все равно не удавалось забеременеть. Никогда не удавалось. Я даже об этом не думала.
— А сейчас, значит, удалось.
— Да. Я не нарочно, это же получилось само. Что скажешь?
Он курит.
— Скажу, что детей я сейчас заводить не планирую. Делай аборт.
Вот она, та самая фраза. Та фраза, на которой все должно было закончиться. Как будто я с самого начала это знала.
— Ты уверен, что не хочешь ребенка?
Как я ни готовилась, этот вопрос дается мне с трудом. Как ни готовишься, все равно есть надежда. И надеешься все равно до последнего на то, что надо будет спросить: «Ты уверен, что хочешь?» — а не то, что я сейчас через силу спрашиваю.
— Уверен. Дети мне сейчас не нужны. Дети — это зависимость. Я не хочу зависимости. Если я сейчас буду думать о детях, ни мне, ни кому другому не будет от этого никакой пользы. Извини, я понимаю, что тебе хотелось бы другое услышать — но я тебе говорю как есть. Я не хочу детей, по крайней мере сейчас. У меня нет ни денег, ни желания — а без желания ничего не получится. Я не хочу жениться и не хочу заводить детей, сейчас.
Такое ощущение, что он заставляет себя через силу произносить сейчас все вот это. Все эти жесткие, нет, не жесткие, жестокие «правильные» слова.
— Иван, заводят рыбок в аквариуме! А жениться не обязательно.
— Не обязательно ставить штамп в паспорте — вот это не обязательно. Если ты родишь — я должен буду иметь к этому отношение. Ты придешь ко мне, расскажешь, как тебе тяжело — потому что тебе будет тяжело — потом надо будет пеленать, кормить, сидеть, надо будет его нянчить и зарабатывать деньги одновременно, нужно будет нанимать няню, ездить на дачу — ты одна все это делать не сможешь — значит, это должен буду делать я. Я говорил тебе, что зарабатывание кучи денег не входит в мои планы на ближайший период.
Рука у него дрожит, почти совсем незаметно, пепел ровным прямоугольником падает на пол.
— Но у меня сейчас есть деньги.
— Сейчас есть. До первого разговора с издательством. Ты ведь понятия не имеешь, что будет дальше. Если бы мы планировали с тобой жить вместе и рожать детей — ради бога. Вон Лешка с Лизой живут вместе, давно уже — но у них детей пока нет и не скоро еще будут, кажется. Надо либо жить вместе и тратить кучу времени, либо жить как угодно, но тратить то же время, чтобы деньги на все были. У меня сейчас как раз большой проект намечается, кино будем снимать, с тем самым чуваком, который ездил в экспедицию за тазами. Очень интересный проект. Если ты рожаешь — мне надо от всего этого отказываться, а я этого не хочу и не буду делать.
Чувак с тазами. Романтика. Замечательно.
— Ну и не отказывайся!
— Это ты сейчас так говоришь, и сейчас так думаешь. Ты-то сама хочешь рожать?
— Да.
— Если хочешь — дело твое, конечно. Но я бы на твоем месте не стал. Время у тебя есть, ты не старая, у тебя сейчас впереди карьера вроде намечается — и она тебе, насколько я понимаю, интересна. Ты в Париж хотела? Вот месяца через полтора как раз можно было бы съездить в Париж — у меня все устаканится, можно съездить, погулять. Ты, я так понимаю, роман свой тоже к этому времени закончишь?
— Закончу. Уже почти закончила.
— Ну вот. Решай сама, конечно, но с ребенком я тебе ничем помочь не смогу. Я не против детей в принципе, я не за то, чтобы все поголовно делали аборты — но я за то, чтобы все делать вовремя.
— Но ты же сам говорил, что делать надо то, что хочется и тогда, когда хочется!
— Правильно. Вот именно поэтому я и говорю, что не надо сейчас детей. Я их сейчас не хочу.
А я хочу.
Мы молчим. Он все сказал, теперь мне надо говорить. Да, мужчины часто устраивают истерику, когда слышат про ребенка, я знаю. Но у него это не истерика. Просто трезвый подход. Просто трезвый.
Я беру у него сигарету и жадно затягиваюсь.
— Что ж ты куришь, если хочешь рожать?
— Это последняя.
— Ясно.
Я курю, свою последнюю сигарету, я смотрю даже не на него — в пол. Это последний разговор, и мне это понятно не хуже, чем ему, может быть, даже лучше.
— Иван, я хочу этого ребенка, и я его рожу. Я столько лет мечтала… Отказываться от него я не буду.
— Это я уже понял.
— Я справлюсь, сама. Я просто хочу знать, будет ли у нас с тобой еще что-то — или нет. Хочешь ты, чтобы это был твой ребенок?
— Я тебе уже сказал.
— То есть тебе все равно, будет ли он знать, что ты его отец?
— Мне сейчас ребенок не нужен. А так далеко я никогда не заглядываю. Если решила родить — рожай. Помощи от меня не жди.