— Мам, что ты такое говоришь? Что держать, как держать после всего этого?
— Не после, а до! Раньше надо было думать. Или хоть тогда, когда это все выяснилось. Ты думаешь, в наше время все было иначе? Мужики не заводили любовниц, не трахались с кем попало, не ездили на блядки? Все было. В СССР, может, секса и не было, а разврат был всегда, и изменяли всегда. Сексуальная революция до вас началась — пусть и под ковром, пусть и не орали об этом на каждом углу. Но всегда были умные женщины и были дуры. Умные много чего знали, на многое глаза закрывали, но мужика держали в ежовых рукавицах. Твой Сережа, конечно, не пельмень какой-нибудь, не тряпка, его под каблук не загонишь — сейчас вообще время сильных мужиков пошло, слабые уже как-то сами вывелись, путем естественного отбора. Я так радовалась, что тебе слабый не попался. Больше всего боялась, что свяжешься с каким-нибудь, который будет на шее у тебя сидеть и ногами болтать. И тогда что? Сама-то ты ничего не можешь — всю жизнь плывешь по течению.
— Ты же сама хотела… Ты всегда мне говорила — учись, делай что положено и вовремя. Ты хотела, чтобы я училась в институте — я училась. Ты хотела, чтобы я вышла замуж — я вышла. А теперь ты мне говоришь, что я плыву по течению.
— На меня не перекладывай. Я, конечно, виновата — но у тебя же и свои мозги есть. Тебе все это было удобно. Я даже пугалась — вот, у других что творится — а у меня тихая примерная дочь, говори только, что надо делать — все делает. Никаких загулов, никакого протеста. Может, в тихом омуте черти и водятся — но не у тебя. Это все хорошо — только вот думать ты так и не научилась. Мужика удержать — это искусство, это силу воли надо иметь и усилия прилагать, постоянно, это большой труд — а ты белоручка, даже с этим справиться не смогла.
— Как? Что я делала не так? Почему ты вообще меня обвиняешь? В чем я виновата?
— Ты не знала про него ничего — сама говоришь. Хорошая жена должна знать своего мужа. Ты не предчувствовала. Ты расслабилась. Ты жила на всем готовом и воспринимала это как должное. Что муж, где муж? Ты хоть знала, сколько он получает? Даже этого не знала — чего уж тут о другом говорить. Тряпки, обеды, писанина какая-то твоя… Женщина должна все контролировать — через друзей, через постель. Что так смотришь на меня? Думаешь, если я твоя мать, я всего этого не проходила, ничего этого не знаю?
— Да нет, уже не думаю. Думаю, что тебя я тоже очень плохо знаю.
— Меня и не надо. Меня не обязательно, это мое дело — знать тебя. Я тебя знала — но не заставила головой работать, в этом и виновата. Можно ничего не знать, вообще ничего — но ко всему быть готовой, как кошка. Ну, нашла ты у него эти кассеты! Ну, конечно, кто ж знал, что он таким мерзавцем окажется — это предугадать невозможно. До чего дошел прогресс, называется… Маш, мужчины скоты — это объективный факт, к сожалению. Сколько я таких историй знаю — ты представить не можешь! Жизнь длинная, каждый день что-нибудь у кого-нибудь вылезает, не здесь так там, и знать не захочешь — все равно узнаешь. И всегда это скотство мужское, всегда, не обходится без него. Даже если на диване лежит, ни к одной бабе кроме тебя не притронулся — все равно каким-нибудь боком выйдет, что скотство. А уж что с другими — так это, если угодно, еще не самое большое скотство, это обыденность. Это надо просто знать и понимать, что иначе не бывает. И тогда можно контролировать ситуацию. Какое же я тепличное растение вырастила, господи боже мой!
— Не могла я это предугадать.
— Господи, какая же ты у меня дура! Какая фантастическая дура! Ну хорошо, не предугадала — хотя ежу же понятно, что мужика надо в тонусе держать — играть с ним, строить его, чтоб жизнь ему медом не казалась, чтоб он боялся тебя потерять. Боялся от тебя не то услышать, что хочет — а он-то не боялся, куда там… Раньше, конечно, были другие средства воздействия — ну, так они и сейчас, судя по всему остались, раз он так трепетал, чтоб на работе не узнали — не партком, так партнеры… Еще б ему не трепетать — это уже все-таки за гранью — ну заведи любовницу, но веди себя прилично. А он завел, значит, целый гарем, да еще снял и жене под нос подсунул!
Вот интересно — когда я ее слушаю, я хочу спорить. Что значит: «Заведи любовницу и веди себя прилично»? То есть она считает, что любовница — это нормально? И сейчас во мне все этому сопротивляется, хотя я сама раньше всегда думала что все может быть, только что ведь еще так думала — но когда она начинает говорить об этом, уверенно, с апломбом, со всей этой «житейской мудростью»…
Говорят, каждая старая женщина только того и ждет, чтобы у нее спросили совета. Хочешь сделать приятное — спроси. Но я сейчас вовсе не хотела делать ей приятное, мне не до этого. Да, с другой стороны, какая она старая… А с третьей — кажется, я действительно узнаю сейчас больше про нее, чем рассказываю сама. Нет, я и не сомневалась, что она найдет в чем меня упрекнуть — но такой напор… Такой подбор фактов, я бы сказала. Я узнаю сейчас что-то не только и не столько про нее — я узнаю про отца. Хотя стоп — может быть, я узнаю сейчас не только про своего отца. Не только. Да, конечно, не только.
— Мам, а у тебя были любовники?
Пауза висит долго. Дело даже не в том, что я ее поймала — дело не в этом, я уверена — просто она преисполнилась праведным гневом, а я перевела стрелки — на совсем-совсем другое.
— Окстись. Зачем ты меня об этом спрашиваешь?
— Так просто. Я тебе никогда этого вопроса не задавала.
— Ну и нечего матери такие вопросы задавать.
— А папа у тебя был первый? Или до него был кто-нибудь еще?
— Дожили…
Она встает и идет заваривать свежий чай, молча. Я жду.
— Маш, ты же взрослая. Мы с тобой никогда об этом не говорили. А раз не говорили, значит, незачем было, я не хотела.
— А может быть, как раз зря не говорили? Ты же вот упрекаешь меня сейчас, что я жизни не знаю, ничего не понимаю — и все так и есть, не знаю. Но кто же мне мог рассказать, кроме тебя? Я же ничего не знаю, получается. ни про тебя, ни про папу. Я бы спросила папу — я бы очень хотела спросить папу! — но у него же не спросишь теперь. У него были другие женщины, наверняка — погоди, не отвечай, ты понимаешь, что после всего того, что ты сейчас сказала, я не поверю, что у него не было других женщин? Были, да? И ты об этом знала. Но ведь не так же — я не поверю, что так же, как у Сережи.
Я разрываюсь на части — потому что сейчас передо мной стоит мама, сейчас, первый раз в жизни, у меня есть кажется шанс узнать что-то про нее, что-то главное, чего я не знала, сейчас я узнаю — но я вспомнила про папу, совершенно не вовремя, и поняла, как мне его не хватает, именно в этой ситуации, нет, не потому что он мог бы меня защитить — мужское занятие, обязанность, «я не позволю, чтобы так обращались с моей дочерью» — нет, я бы пришла к нему, рассказала бы ему, я бы спросила, что я сделала не так, я спросила бы, как это все выглядит оттуда, с мужской стороны, я спросила бы про него… Мне надо папу. Но папы нет, и не спросишь. А мама есть.
— Прости меня, пожалуйста, я не хочу тебя оскорбить — просто мне надо наконец что-то знать. Я, как Сережа сказал, живу в кукольном доме. Но сейчас я там уже не живу.
— А он у тебя не дурак, твой Сережа. Это что, Ибсен, да? Я когда-то смотрела, в школе еще. В театр Моссовета ходили, на «Маяковке», там Ия Савина Нору играла — да ты небось не знаешь ее. Помню я этот «Кукольный дом»…
— Ию Савину я знаю прекрасно, что ты говоришь. Я только не знала, что она играла Нору, надо же. А Сережа совсем не дурак.
— Маша, конечно были. И у него были женщины, и у меня были мужчины. Все было. Мы были молодые. А потом уже не очень молодые — но это ничего не меняет.
— А ты любила кого-нибудь до папы?
— Да.
Теперь она идет не за чаем — теперь она идет за сигаретами. Со смерти папы я никогда не видела у нас в доме сигарет. Тоже гостевые — или она курит, тайком от меня?
— Будешь?
Отказаться от сигареты, предложенной собственной матерью, невозможно. Я беру ее — третья сигарета за четыре дня. Четвертая или пятая в жизни — на третьем курсе с девчонками, со Светкой один раз. С сигаретой в руках мама представляется совсем другой женщиной. Просто женщиной. Такого не было никогда.
— Был такой Володя. Мы в Крым вместе с ним ездили. После первого курса.
— Вы компанией ездили?
— Нет, мы вдвоем ездили, компанию уже там нашли. Компания была здесь, еще до того. Ну, а потом обе компании слились, все перемешались. Потом все поменялись, и не один раз. А потом я вышла замуж за твоего отца.
— В смысле — все поменялись?
— В прямом смысле. Как будто ты не понимаешь… Ну как меняются? Одни начинает жить с другими, другие с третьими, и так по кругу.
У меня никогда не было компании. Откуда мне знать.
— He специально, нет, не то что там нарочно… нет. Просто кто-то ссорится, кто-то их мирит, кто-то кого-то утешает — и получается новая пара. Или из ревности — приревновал, бросил, стал с другой гулять. Или чтоб показать, что тебе все равно — по-разному. Или безумная любовь вдруг — тоже бывало. У нас один парень хотел из окна бросаться — бросился, но не до конца разбился, к счастью.
— Из-за тебя?
— Нет, что ты, не из-за меня. Из-за моей подруги.
— А я ее знаю?
— Да нет, ты вообще почти никого не видела из той компании — осталось-то два-три человека. Зинка, и Лена еще Хохрякова, и Петя Щеглов — а больше я никого и не видела уже, не знаю сколько лет. Все как-то рассыпались.
Зинку и Лену Хохрякову я видела пару раз. Последний — на папиных похоронах. Щеглов тогда был за границей, не приехал — его я помню в детстве, он одно время приходил часто. Зинка и Лена Хохрякова были в меру расплывшиеся, не слишком интересные женщины. У каждой были какие-то мужья, дети — но в них я уже путаюсь.
— Щеглов был в меня влюблен. Было такое. Но мне было как-то все равно, я и внимания не обращала. Нет, конечно, кое-что было. Пару раз… Пару раз, Маша, у всех было, не было только у тех, кому сильно повезло — либо любовь такая сильная, либо семья такая крепкая, мужик крепко держал — а у тех, кому повезло меньше, у всех было. Ты же понимаешь, правда?