егших расследованием такого серьезного преступления, как шантаж.
Он принял решение.
– Хорошо. Я этим займусь.
– Я рада. И спасибо вам.
– Мне понадобятся кое-какие подробности и… – тут он поднял на нее вопросительный взгляд. – Вы ведь понимаете, верно, что мне придется узнать, в чем состоят угрозы шантажиста? Другими словами, мне станет известно, чем именно шантажируют вашего партнера. Может, речь идет о преступлении? Может, шантажист знает что-то, от чего у Нильса могут начаться проблемы с полицией… с нами?
– Это невозможно, – ответила Эбба, даже не задумавшись. – Абсолютно невозможно.
– Но должно же быть что-то – даже если это не преступление.
– Мне все равно. Вряд ли меня что-то шокирует.
Ульф немного поразмыслил. Если все, что он смутно помнил из статей о Нильсе Седерстрёме, было правдой, то – очень вероятно – Эббе стоило верить: уже ничто не могло ее шокировать, когда речь шла о Нильсе.
Может, дело было именно в этом: есть люди, которые любят вопреки.
– Не могли бы вы дать мне контакты кого-нибудь из его друзей? – спросил он. – Чтобы было, от чего отталкиваться.
– А вы не станете рассказывать им о шантаже?
– Нет. Я представлю это как рутинный опрос – например, как сбор информации для какого-нибудь побочного расследования. – Ульф на секунду отвел взгляд; подобные уловки были ему не по душе, но порой без них было никак не обойтись. Цели и средства, подумал он, – бывали случаи, когда цель оправдывала средства, что бы там ни говорили пуристы. – Что-нибудь в этом роде. Всегда могу сказать, что Нильса рассматривают на какую-нибудь общественную должность, – тут он опять опустил глаза; чем подробнее и детальнее становилась ложь, тем она казалась отвратительнее. И он добавил: – Ну, это, может, уже чересчур.
Эбба встала.
– Вы очень добры, – сказала она. – Я ценю в людях доброту.
Провожая ее, он думал: она говорит, что ценит доброту, и все же живет с человеком, который, кажется, никак ее не проявляет. Это было странно; с другой стороны – если вдуматься – уж если живешь со злодеем, то, наверное, начинаешь тянуться к доброте, когда повезет с ней столкнуться. Да, так оно и есть, решил он; добряки для нее были противоположностью того мужчины, с которым – в силу апатии или из страха – она себя связала.
Глава пятая. Русско-шведская война
В тот вечер Ульф вернулся к себе немного позднее обычного. Днем он был на служебном тренинге, который продлился на добрых сорок минут дольше положенного, с тем результатом, что многие его коллеги ушли с тренинга в состоянии некоторого раздражения. Ранний вечер – самое время для пробок, и в этот день многие участники тренинга попали домой гораздо позднее обычного: печальное обстоятельство, учитывая название тренинга, а именно: «Преодоление стресса на рабочем месте».
– Как бы мне хотелось, чтобы они просто оставили нас в покое – мы бы и сами как-нибудь справились, – простонал Леннарт Полссон. Ульф с Леннартом были давними друзьями, хотя их карьеры и пошли по совершенно разным дорожкам. Если Ульф пребывал в относительно тихой заводи деликатных расследований, то Леннарт работал на передовой, будучи вторым по значению человеком в антитеррористическом подразделении. – Зачем им вообще лезть к нам в душу – то с одним, то с другим?
– Думаю, им кажется, будто они обязаны что-то делать, – ответил Ульф. – Такие уж времена: на всех давят, чтобы они что-нибудь делали. Когда ты что-нибудь делаешь, никто не сможет тебя обвинить в том, что ты не делаешь ничего.
Леннарт вздохнул. Ульф был прав: давление было постоянным.
– К нам тут недавно опять заявился этот психолог и всех ужасно доставал. Помнишь его – такой усатый? Пришел поговорить о посттравматическом синдроме. Раз пять спросил, все ли у меня в порядке. Никак не мог от него отделаться.
– И как, ты в порядке?
Леннарт снова вздохнул.
– Да в порядке я, – он посмотрел на Ульфа. – Да ладно тебе, Ульф, посмотри на меня. Что, похоже, будто со мной что-то не так? Может, у меня, я не знаю… загнанный вид? Мешки под глазами? Руки трясутся?
– С виду как будто нет. Но кто знает, что происходит у тебя в глубинах сознания, а, Леннарт? – Ульф улыбнулся. Леннарт был жизнерадостным здоровяком, но – напомнил он себе – внешность бывает обманчива. Очень даже обманчива. – Вообще-то, Леннарт, то, как человек выглядит, не имеет ничего общего с тем, что у него внутри. Помнишь, у нас был воркшоп насчет предубеждений?
Леннарт помотал головой.
– Тот был добровольный. Я решил, что это не мое.
Ульф рассмеялся.
– Наглядная иллюстрация темы.
Леннарту понадобилась пара секунд, потом до него дошло, и он широко ухмыльнулся.
– Что ж, может, ты и прав.
– Но я тебе сочувствую, правда, – сказал Ульф. – Эти психологи…
– Да этот тип – просто одержимый, – снова завелся Леннарт. – Он решил во что бы то ни стало выбить из нас признание, будто у нас бывают кошмары. Нет, правда, он никак не унимался. Даже намекнул, будто с нами что-то не так, раз у нас не возникает патологической реакции на то, что нам приходится видеть. Ну, а мы воспринимаем все гораздо проще: у нас есть работа, и мы ее делаем. Существуют смутьяны, которые считают, что надо взрывать людей, чтобы донести до них свою точку зрения. Наша работа – не дать им этого сделать. Все просто. У меня с этим проблем нет, и я понимаю, что в процессе могу увидеть шокирующие вещи…
Ульф поднял к небу палец.
– Ага, шокирующие. Попался, Леннарт. Не так-то все просто.
– Хорошо, потенциально шокирующие. Но не обязательно для нас. Это – наша работа. То же самое у пожарных. Им приходится иногда видеть малоприятные вещи, но потом они возвращаются на станцию и, если нужно, поддерживают друг друга. Они знают, что это – их работа, и им нужно ее делать. Им не кажется, что они должны брать больничный после каждого вызова – пока не явится психолог и не сообщит им, что именно это им и следует делать.
Ульф не был уверен, что Леннарт так уж прав. И все же он – Леннарт – работал там, где работал и, наверное, знал, о чем говорит.
– Но ведь всегда есть те, кто слабее духом, – сказал он мягко. – Не всем нам свойственна стойкость.
– Не всем, – ответил Леннарт. – Но мы становимся все более бесхребетными, Ульф. Скажи человеку, что он слаб – и он будет слабым. Ожидай от него силы и стойкости – именно таким он и станет.
Ульф думал об этом по пути домой, стоя в пробке, которая случилась из-за перевернувшейся фуры. Из кузова высыпались коробки, а их содержимое, в свою очередь, рассыпалось по мостовой. На несколько секунд Ульфа охватил ужас: среди коробок валялись оторванные части тел, но почти сразу же до него дошло, что груз фуры состоял из манекенов, каких выставляют в витринах. Тут и там валялись целые фигуры, но некоторые развалились, и дорога была усеяна оторванными руками и ногами из пластика. Улыбнувшись своей ошибке, Ульф задумался, что бы он почувствовал, окажись тела настоящими; или, скорее, что почувствовал бы Леннарт.
Дорожная полиция уже прибыла на место, и проезжую часть быстро расчистили. Ульф заметил, как один полицейский подобрал с дороги пластиковую ногу и отшвырнул ее прочь, в кювет. При этом он рассмеялся, отчего Ульфу сделалось как-то неуютно. Казалось бы, подобные вещи должны наводить на размышления, а не служить поводом для веселья.
К тому времени, как Ульф добрался до дома и припарковал «Сааб», он уже окончательно решил, что Леннарт не прав. Всем нам свойственны слабости, какими бы сильными мы себя ни считали, так что явись к нам исполненный энтузиазма психолог, может, стоило бы прислушаться к его словам? И все же я не совсем вправе так рассуждать, сказал себе Ульф: риска заполучить посттравматический синдром у него явно не было; по крайней мере, пока он работал в отделе деликатных расследований, где редко приходилось сталкиваться с насилием. Был, конечно, тот случай с карликом Хампусом, который ударил свою жертву ножом под колено, но это было не слишком типичное происшествие, да и травма была пустячная. Конечно, никому неохота, чтобы в него втыкали нож, но, если уж выбирать куда, то удар под колено – один из самых безопасных.
Первым делом Ульф зашел к своей соседке госпоже Хёгфорс, чтобы забрать Мартина. Иногда госпожа Хёгфорс заранее отводила Мартина домой, чтобы он мог приветствовать Ульфа, когда тот возвращался с работы, но в этот раз – Ульф предупредил ее, что вернется попозже – она оставила Мартина у себя.
Мартин с энтузиазмом приветствовал хозяина: он принялся, лая, носиться вокруг него, постепенно сужая круги.
– Я где-то читала, что каждый раз, как хозяин уходит, собака верит, что он ушел навсегда, – заметила госпожа Хёгфорс, с улыбкой наблюдая за Мартином. – Поглядите-ка – он счастлив, что оказался не прав.
Ульф наклонился и погладил Мартина, надеясь, что это его успокоит.
– Нам никогда не узнать, что происходит у них в голове, – сказала госпожа Хёгфорс. – У них там явно бродят самые разные мысли – но только Богу известно, какие.
Мартин прекратил носиться кругами и уселся перед хозяином, выжидательно гладя на него.
– Я только что поставила на огонь кофейник, – сказала госпожа Хёгфорс. – Не хотите ли чашечку кофе?
Ульф согласился. Ему не терпелось поскорее попасть к себе домой и расслабиться, но он совсем не хотел, чтобы госпожа Хёгфорс подумала, будто он относится к ней потребительски. Она щедро тратила свое время на Мартина – так и он мог выделить по крайней мере пятнадцать минут на то, чтобы попить с ней кофе. К тому же Ульфу нравилось с ней разговаривать: предугадать направление беседы было решительно невозможно. Госпожа Хёгфорс отчаянно отстала от жизни практически по всем вопросам, поскольку перестала читать газеты лет пятнадцать назад, и была совершенно не в курсе достижений конца двадцатого века, не говоря уж о первых десятилетиях двадцать первого.
И теперь по пути в гостиную она отпустила замечание, касавшееся президента Никсона, причем прозвучало это так, будто он до сих пор сидит в Белом доме. Конечно, она могла просто оговориться, подумал Ульф, либо это было проявлением более серьезной хронологической проблемы. Трудно сказать.