Ульф что-то такое уже об этом слышал, но не подал виду. Он надеялся, что Оке не станет развивать эту тему и вдаваться в конкретные детали, а то ему придется волей-неволей начинать еще одно расследование. Поэтому он сказал:
– Неужели хоть кто-нибудь из ваших читателей верит в астрологию?
Оке поймал взгляд официанта. Тот направился к их столу, но Оке сделал ему рукой какой-то знак и он, кивнув, удалился на кухню.
– Заказал нам минералки, – обронил журналист. – Надеюсь, вы не возражаете? Кстати, я плачу.
Ульф помотал головой.
– Боюсь, этого никак нельзя. Я тут в связи со службой. Если бы вы оплатили счет, мне пришлось бы декларировать это как дар, заполнять бесконечные бумажки и так далее.
Оке воспринял это достойно.
– Тогда, значит, по-датски? Разделим счет?
– Да, это лучший вариант.
Принесли воду, и, пока они делали заказ, Оке разлил ее по бокалам.
– Вы так и не сказали, почему хотели со мной встретиться, – заметил он. – Когда мы были еще в редакции, вы показали мне свою карточку, но, кажется, не упомянули, в чем, собственно, дело?
– Разве не упомянул? – переспросил Ульф. И тут ему кое-что пришло в голову: – Но ведь если вы пишете астрологические прогнозы, то, наверное, уже знаете, в чем дело?
Оке ухмыльнулся.
– А, это. Вы же наверняка знаете эту историю – про редактора, который пишет астрологу своей газеты: «Как вы уже знаете, вы уволены». – Он сделал паузу. – То есть еще до того, как ему сообщили об увольнении.
– Да, – сказал Ульф. – Я понял, в чем соль.
– В общем, вы собирались рассказать, о чем вы хотели поговорить. Думаю, мне не нужно объяснять вам наши взгляды на источники. Мы их не раскрываем.
Ульф заверил журналиста, что он прекрасно осведомлен о политике газеты.
– Я здесь вовсе не для того, чтобы задавать вопросы об источниках.
– Это хорошо, потому что я на них отвечать не собираюсь.
Ульф подождал еще несколько секунд, а потом сказал:
– Нильс Седерстрём.
Оке раскрыл рот, а потом снова закрыл его. Ульф нахмурился. Он истолковал это как знак, что любые вопросы на эту тему будут встречены отказом. Конечно, ничего другого он и не ожидал: в конце концов, скандал есть скандал, и, если существовала политика насчет конфиденциальности источников, почему бы не существовать запрету на огласку их секретов. Но тут Оке, наконец, ответил:
– Какой Нильс?
– Седерстрём. Который писатель.
Оке явно колебался, будто не знал, что ответить. В конце концов он произнес:
– А-а, этот. Да, конечно.
Ульфу это показалось странным. Оке собирался написать громкую статью, так или иначе разоблачающую Нильса, так что писатель наверняка должен был занимать его мысли. И все же он выказывал по отношению к Седерстрёму удивительное равнодушие, вплоть до того, что ему пришлось напомнить, о каком именно Нильсе идет речь.
– Я видел вашу статью, – сказал Ульф.
Оке в ответ промолчал – только кивнул.
– Захватывающее чтение, – продолжил Ульф. – С начала и до самого конца, которого, согласитесь, нет.
Оке продолжал молча смотреть на него.
– Я имею в виду тот интригующий пассаж, – добавил Ульф, – где вы обещаете сообщить о Нильсе нечто очень важное – на следующей неделе. Это-то меня и заинтересовало, и я надеюсь, что мы можем об этом поговорить.
Оке внезапно расслабился.
– А-а, это, – сказал он. – Ну, мне жаль вас разочаровывать, но думаю, что продолжения все-таки не будет.
Ульф был озадачен.
– Но там говорится…
– Иногда приходится подогревать читательский интерес, – прервал его Оке. – Все так делают. Но у нас не всегда есть возможность выполнить обещанное, и поэтому приходится придумывать новые темы. Главное – кинуть публике кость.
– Так, значит, вы позволите Нильсу сорваться с крючка?
Эта метафора явно заставила Оке нервничать: он отвел взгляд, избегая смотреть Ульфу в глаза.
– Решение принимать не мне, – ответил он безо всякого выражения, – а редакции.
– Вы не расскажете мне, как именно вы собирались его разоблачить?
Оке резко повернулся и посмотрел на него. Теперь это был закаленный журналист, не собирающийся уступать нажиму со стороны властей.
– Прошу прощения, но этого я сделать никак не могу. Но скажу вам вот что: поскольку доказательств у нас не было, то редактор решила немного поперчить статью. И в этом случае я совершенно с ней согласен. Она сказала, что иначе получается слишком пресно.
– Доказательств чему?
– Я же сказал: об этом я говорить не могу.
Ульф попробовал зайти с другой стороны.
– А что вы думаете о самом Нильсе? Лично вы?
Но Оке уже полностью овладел собой. На этот вопрос он, сухо улыбнувшись, ответил:
– Я его совсем не знаю.
– Совсем? Но вы же написали о нем статью.
Это замечание попало в цель, и Оке принялся оправдываться:
– Мы, кажется, знакомы. Но это не то же самое, что знать человека.
– Но должны же вы были хоть что-то запомнить. Не мог же он вообще не оставить о себе никакого впечатления.
Оке задумался.
– Да, впечатление он на меня произвел. Я бы сказал, он именно такой, как в своих книгах. Крутой мужик.
– Просто крутой мужик? И все?
Оке кивнул.
– Стоит только завести о нем разговор, как тут же поминают Хемингуэя, хотя по большей части никто и не знает, кто он такой. Но я бы сказал, это сравнение вполне разумно. Он – наш шведский Хемингуэй.
– Оксюморон?
Оке немного подумал.
– Может быть, – сказал, наконец, он. – Но я не уверен, что дело в нашей шведской уникальности. Мы же люди, в конце концов, а люди все одинаковы, где бы они ни жили. У всех есть недостатки. Каждый думает только о себе. «Non angeli sed Sueci»… Помните ту историю с Папой Григорием и английскими мальчиками? «Non Angli sed angeli» [21]?
Ульф покачал головой.
– Ну да неважно, – сказал Оке. – Это было уже бог весть когда. Я просто хотел сказать, что мы не ангелы, но шведы…
Вернулся официант с заказанными ими салатами. Оке щедро полил свой салат оливковым маслом, а потом передал бутылочку Ульфу.
– Оливковое масло – моя слабость, – заметил он.
– Это очень хорошо для здоровья, – подхватил Ульф. – Оно помогает от…
Он осекся; говорю в точности, как Блумквист, подумал он. Только не становиться Блумквистом. Только не это.
Ульф сбрызнул свой салат оливковым маслом. Разломил булочку и тоже полил маслом, наблюдая, как белое тесто становится темно-зеленым.
Оке тоже следил за процессом.
– Это исторический момент, – сказал он. – Настоящий водораздел: когда люди перестали мазать хлеб сливочным маслом и начали поливать оливковым. Повод начать новый календарь. «Третий год от о. м. – от оливкового масла».
Ульф рассмеялся.
– Как после Французской революции. Они там тоже начали новый календарь.
– Именно. Вот только это никогда не работает. Люди всегда возвращаются к старой системе летоисчисления, верно?
Ульф в ответ указал, что уже почти никто не использует «от Р.Х.» и «до Р.Х.», и Оке не мог с ним не согласиться. Ульф сделал глоток минералки.
– Астрология, – начал он. – До конца ли вы здесь циничны?
Оке явно удивился.
– С чего это вы обвиняете меня в цинизме?
– Потому что вы пишете обо всем этом мумбо-юмбо… И совершенно очевидно, что вы в это не верите.
Оке поднял бровь.
– Может, это я только так говорю.
Ульф беспомощно развел руками.
– Да как вообще можно верить, что движение небесных тел по орбитам может как-то влиять на наши жизни здесь, внизу?
Оке рассмеялся.
– А вам не приходило в голову, что вы можете ошибаться?
– На этот счет – честно, нет.
– А как же те люди, которые отказывались верить Копернику? – спросил Оке. – Как насчет них? Приходило им в голову, что их взгляды в корне неверны?
Но это же совсем другое, подумал Ульф. Они-то совершенно очевидно были не правы, а он, Ульф – тоже совершенно очевидно – прав. И все же и Оке кое в чем прав, решил он: никогда нельзя до конца быть уверенным, что твои убеждения верны, потому что парадигма, на которой они основываются, может в любой момент оказаться пустышкой, а в этом случае вещи, казавшиеся самоочевидными, вдруг становятся в корне неверными. Да, такое вполне возможно.
– Нет, не приходило, – ответил он.
– Ну, что и требовалось доказать.
– Да, – сказал Ульф. – Вы хотели – вы и доказали. Может, когда-нибудь и окажется, что астрологи все это время были правы, но я лично в этом сомневаюсь. Так что я остаюсь на позиции агностика. Вас это устраивает?
– Абсолютно, – ответил Оке и потянулся за салфеткой. – Скажите-ка мне дату своего рождения.
Ульф поднял на него глаза.
– Нет, я серьезно, – сказал Оке, доставая из кармана ручку и начиная чертить что-то на салфетке. – Я вам по-быстрому сделаю астрологический прогноз.
– Двадцать четвертое августа.
– А время?
Ульф пожал плечами.
– Днем, как мне кажется.
Оке набросал на салфетке несколько слов. Еще там были линии, стрелки. Потом начертил рамку и внутри нее написал какую-то фразу, после чего вручил салфетку Ульфу.
Ульф прочел то, что было написано в рамке: «Будьте очень осторожны. Вы – Дева, но Марс и Венера находятся в опасной оппозиции. Берегите себя».
Ульф поднял на Оке глаза.
– И что это значит?
– То, что там написано, – ответил Оке. – Но если вы так уверены, что астрология – это чепуха, то и это – тоже чепуха, и вам не нужно обращать на это никакого внимания.
Ульф сложил салфетку и сунул в карман.
– Может, мне стоит застраховаться, – с этим он рассмеялся, и напряжение, которое так внезапно сгустилось, вмиг развеялось.
Они доели салат. О Нильсе Седерстрёме разговор больше не заходил, равно как и об астрологии – да и вообще о чем-либо существенном. Они обменялись парой реплик о футболе – о команде, которая не особенно нравилась ни тому, ни другому. Команда в последнее время играла так себе – последний матч стал сплошным унижением – и на короткое мгновение они оба вкусили радостей