– Вы в порядке, Варг? – спросил он.
Ульф кивнул, но кивок вышел не слишком убедительным.
– Расскажите дядюшке, – сказал Блумквист, усаживаясь напротив.
Ульф поморщился. Ему уже приходилось слышать, как Блумквист употребляет это выражение, и ему оно не нравилось. Но сейчас было не время поднимать эту тему, так что он просто ответил:
– Мой «Сааб» угнали.
Блумквист пришел в ужас.
– Этот старый красивый автомобиль?
– Да. Этим утром я поехал прокатиться – ну, просто воздухом подышать…
Он не собирался рассказывать Блумквисту о своем провалившемся плане, пускай даже это означало… ему даже мысленно не хотелось использовать слово «солгать», но сейчас он был на пределе и мог позволить себе небольшое послабление.
– Куда вы об этом сообщили? – спросил Блумквист.
Ульф молчал.
– Вы ведь об этом сообщили? – продолжал Блумквист.
Ульф помотал головой.
– Какой в этом смысл? Вы не хуже меня знаете, что наши друзья из отдела угонов не успевают справляться с потоком дел. Никто не успевает, – он немного помолчал. – Хорошо нам с нашими деликатными расследованиями. У нас сколько угодно времени, чтобы ковыряться в наших мелочах. Но когда речь идет о бомбах, перестрелках и угонах – как они вообще умудряются хоть что-то делать?
Блумквист – к некоторому удивлению Ульфа – спорить не стал.
– Вы правы. Но должно же быть что-то, что мы можем сделать.
– Мы можем с этим смириться, – сказал Ульф.
Блумквист задумался.
– А помните того парня, о котором вы мне рассказывали? Которого лютеранский пастор ударил?
Ульф обреченно повесил голову.
– Да, помню.
– Как его звали?
– Вилигот Даниор, – ответил Ульф. – Он принадлежит к…
– Да, знаю, – прервал его Блумквист. – Но ведь это… как бы правильно сказать? – это его поле деятельности? В общем – вы говорили, он пришелся вам по душе?
Ульф отпил глоток кофе.
– Да, это так. Мне кажется, им непросто живется, этим людям. Горожане настроены против них. Обвиняют их во всем подряд.
Блумквист замялся.
– Не то чтобы они делали все подряд, – сказал он, – но некоторые из них – вы должны это признать – кое-что делают. Никаких стереотипов, вы понимаете.
– Я понимаю, – сказал, покосившись на него, Ульф.
– Позвоните ему, – предложил Блумквист.
– Зачем?
– Затем, что он может помочь. Он же, как я понимаю, занимается автомобильными кражами. Опять-таки никаких стереотипов с моей стороны. Или, может, он знает кого-нибудь.
Ульф задумался.
– Мне кажется, не стоит. Все-таки я занимался этим расследованием. Это все равно что просить его об ответном одолжении.
– Это и будет одолжение, – согласился Блумквист. – Да что там, я и сам могу с ним поговорить. Нас с ним ничего не связывает. Позвоню ему и спрошу: «Мой друг – помните, который вам тогда помог? – лишился своего старого прекрасного «Сааба»; вам, случайно, ничего об этом не известно?»
Ульф пожал плечами.
– Ну, думаю, это можно.
– Тогда так и поступим, – сказал Блумквист. – Можете дать мне его телефон?
– Возьмите у Карла, – ответил Ульф. – В деле он есть.
Блумквист заказал кофе себе и еще один – Ульфу. Пока они пили кофе, Блумквист сказал:
– Помните то дело с собаками?
Несмотря на скорбь по утраченному «Саабу», Ульф сумел улыбнуться.
– Да, забавно вышло, правда?
– Вы сказали, тот эстонец – ну, который экспортировал собак, похожих на волков, – вы сказали, он дрессирует собак для киносъемок.
– Да. Так и есть. Он находит собак, похожих на волков, долго их тренирует, а потом продает кинокомпаниям, которым нужны для съемок волки. Вполне успешный бизнес. Хотя, как я понимаю, довольно нишевый.
– Все по закону?
– Конечно. Никто не обижен. Просто мой ветеринар – к которому я вожу Мартина – все не так понял. Он думал, что тот эстонец экспортирует собак, выдавая их за волков, а на самом деле все прекрасно знали, что это никакие не волки.
Блумквист повертел в руках чашку.
– У моей сестры есть собака, – начал он. – Прекрасный пес – очень послушный. Но ей кажется, что он мог бы стать актером. Ну, знаете, эти сериалы, где собаки спасают людей – всякое такое. Представляете, она даже написала сценарий про собаку, которая совершает подвиги. В главной роли она видит своего пса… – он умолк; Ульф продолжал молча смотреть на него.
– Я дам вам его контакты, – сказал он, наконец. – Кто знает, может, из этого что и выйдет.
Потом он посмотрел на часы.
– Мне нужно поехать кое с кем поговорить, Блумквист. Мне бы хотелось, чтобы вы пошли со мной в качестве поддержки. Просто на всякий случай.
– Сделаю тот звонок, и поедем, – сказал Блумквист. – Не хочется с этим затягивать.
Ульф в ответ ничего не сказал. Иногда лучше промолчать, чем оставлять после себя след из слов – пускай и не написанных на бумаге и оттого менее компрометирующих – пущенных на ветер, растворяющихся в воздухе.
– Оке Хольмберг, – сказал Ульф. – Это мой коллега, Блумквист. Он тоже состоит в отделе деликатных расследований.
Оке спустился в приемную, чтобы с ними встретиться. В руке у него была папка-планшет, а мысли явно витали где-то еще.
– Сейчас не очень удобное время, – сухо сказал он.
– Речь сейчас не об этом, – ответил Ульф. – И, боюсь, нам абсолютно все равно, удобно вам или нет.
Оке вздрогнул. Подобного ответа он явно не ожидал, и его выражение сразу изменилось. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут же его закрыл.
– Вы знаете, зачем мы здесь, – сказал Ульф. Это была классическая реплика следователя, чующего под собой зыбкую почву. Во многих случаях это срабатывало, и люди начинали поспешно оправдываться, не сознавая, что у следователя против них ровно ничего нет. Ответ Оке показал, что прием сработал и в этом случае.
– Здесь говорить мы не можем, – быстро зашептал он. – На первом этаже есть столовая. Можем пойти туда.
Ульф согласился, и Оке повел их по коридору, а потом по лестнице вниз, в полуподвальный первый этаж. Откуда-то доносился стук печатного станка: вскоре должен был выйти свежий выпуск газеты. Пахло типографскими чернилами.
– Здесь немного шумно, – проговорил Оке, – но, по крайней мере, мы сможем поговорить без помех.
Они уселись за столик с дешевой пластиковой столешницей.
– Я все могу объяснить, – сказал Оке.
Ульф поднял бровь. Насколько же все становилось легче, когда преступник сознавался сам.
– Прошу вас, – отозвался он. – Но должен вас предупредить, что Блумквист будет записывать все, что вы скажете. Вы, знаете ли, не обязаны ничего говорить.
– Нет, я хочу, – ответил Оке.
– Хорошо, – сказал Ульф. – Но, честно говоря, не очень понимаю, как можно объяснить шантаж.
Оке удивленно уставился на него.
– Шантаж?
– Да, – сказал Ульф. – Вымогательство. Выжимание денег с помощью угроз.
Удивление Оке, казалось, возросло.
– Не понимаю, какое отношение это имеет ко мне.
Ульф фыркнул.
– Вам может не нравиться термин, но грязь есть грязь, как вы ее ни называйте.
– Грязь?
– Шантаж, – сказал Блумквист. – Убийство души.
Оке непонимающе взглянул на него.
– Убийство?
– Души, – подсказал Блумквист.
Оке потряс головой.
– Нильс мне помогал. Ничего он меня не шантажировал – да и кого-либо другого, если уж на то пошло.
Ульф рассмеялся.
– Не он шантажист, а вы, Хольмберг.
– Я? – Оке явно был поражен до глубины души. – Я? Шантажист?
Ульфу стало ясно, что Оке и вправду верит в собственную невиновность. Какую-то секунду он раздумывал, в чем тут, собственно, дело. Оке явно хотел объясниться, но имел в виду не шантаж, а нечто другое. Еще одно доказательство тому, что люди могут признаться в чем угодно, если думают, будто тебе известно нечто, о чем на самом деле ты и понятия не имеешь.
– Вам бы лучше все объяснить, – сказал Ульф. Это должно подействовать, подумал он.
– Деньги я всего лишь одолжил, – быстро заговорил Оке. – Клянусь вам. Я правда собирался их вернуть. Мне сказали, схема абсолютно надежная, и мы получим семнадцать процентов прибыли, с гарантией, через шесть месяцев после первой инвестиции.
Ульф сохранял бесстрастное выражение.
– Но этого не произошло?
– Нет, ничего мы не получили. А потом я обнаружил, что это – как это называется? – схема Понци. Они собирают деньги с кого могут, а потом из этих средств выплачивают дивиденды более ранним вкладчикам. Классический Понци.
Блумквист в недоумении потряс головой.
– Но как вы могли на это попасться? Вы же журналист?
– Я был в отчаянном положении, – ответил Оке. – Влип в крупные неприятности. – Тут он огляделся и понизил голос. Шум от пресса все еще заглушал звуки их разговора, да и народу в столовой было немного: еще пара человек сидели в дальнем конце зала. – Я был в долгах. И кредиторам надо было платить. Один из них угрожал подать на меня в суд.
Ульф застонал. Сам он панически боялся долгов и не мог представить себе кошмара хуже, чем висящий на тебе долг, который ты не в состоянии выплатить. Он очень сочувствовал Греции, когда лето красное закончилось и немцы призвали греков к порядку. Греки, конечно, сами виноваты, и все же…
– Я одолжил деньги из Журналистского благотворительного фонда, – продолжал тем временем Оке. – Я был его попечителем.
Ульф опять застонал. Нет ничего хуже, подумал он, чем украсть деньги, собранные на благотворительность.
Оке опустил взгляд, уставившись себе на руки.
– Я сожалею, – сказал он. – Сожалею об этом больше, чем я в силах вам об этом рассказать.
Блумквист смотрел на него с негодованием.
– Благотворительный фонд, – проворчал он.
– Знаю, – сказал Оке. – Знаю. Ну и в общем, я должен был их вернуть, и здесь-то и появляется Нильс. Мы когда-то встречались с его нынешней девушкой. Мы с ней всегда оставались лучшими друзьями – практически как брат и сестра.
Ульф поднял на него глаза.