– Ничего особенного ты не сделал, но ясно, что она тебе не нравится. Когда ты пытаешься сказать ей что-то приятное, дальше попытки дело не идет.
– Извини, – кающимся тоном сказал Том.
Он пожалел о том, что дальше попыток у него ничего не вышло, а ведь мог бы вести себя и получше.
– Ладно, оставим это. У меня с Мардж все в порядке, – с вызовом сказал Дикки.
Том пошел на кухню, чтобы сварить себе кофе. Он решил не брать кофеварку, потому что Дикки очень ею дорожил и очень не любил, когда кто-то ею пользовался. «Возьму кофе и пойду в свою комнату, а там позанимаюсь до прихода Фаусто итальянским», – подумал Том. Дикки не сразу успокоится – у него тоже есть гордость. Он будет молчать почти весь день, потом, часам к пяти, порисовав немного, сам к нему подойдет, и все будет так, будто происшествия с переодеванием вообще не было. В одном Том был уверен: Дикки рад, что он у него живет. Дикки наскучило жить одному, да и Мардж ему надоела. У Тома осталось еще триста долларов из тех денег, что дал ему мистер Гринлиф, и они с Дикки прокутят их в Париже. Без Мардж. Дикки удивился, когда Том сказал ему, что Париж видел только из окна вокзала.
Дожидаясь, когда сварится кофе, Том убрал то, что им приготовили на ланч. Он поставил пару кастрюль в кастрюли большего размера и налил в них воды, чтобы в пищу не залезли муравьи. Эрмелинда купила на ланч тонкий кусочек свежего масла, пару яиц и четыре булочки. Приходилось ежедневно покупать понемногу, потому что холодильника не было. Дикки собирался купить холодильник на часть денег отца и уже несколько раз об этом говорил. Том надеялся, что он изменит свое мнение, потому что после покупки холодильника у них совсем не останется денег на путешествие, а пятьсот долларов, которые каждый месяц получал Дикки, расходовались им на строго определенные цели. Вообще-то, Дикки очень аккуратно тратил деньги, хотя на пристани и в барах он направо и налево раздавал огромные чаевые и мог дать банкноту в пятьсот лир любому нищему, стоило тому к нему обратиться.
К пяти часам Дикки снова стал самим собой. Днем он как следует позанимался живописью – к такому выводу Том пришел потому, что последний час из мастерской Дикки доносился свист. Когда Дикки вышел на террасу, Том изучал итальянскую грамматику. Дикки сделал ему несколько замечаний.
– Итальянцы не совсем отчетливо произносят «voglio»,[20] – сказал Дикки. – Они говорят: «Io vo’ presentare mia arnica Marge», per esempio.[21]
И с этими словами Дикки вскинул свою длинную ладонь. Он всегда изящно жестикулировал, когда говорил по-итальянски, словно вел в оркестре легато.
– Больше слушай Фаусто и меньше обращай внимания на грамматику. Я научился итальянскому на улицах.
Дикки улыбнулся и пошел по садовой тропинке. В калитку как раз вошел Фаусто.
Смеясь, они обменялись какими-то фразами на итальянском. Том внимательно вслушивался в каждое слово.
Фаусто с улыбкой поднялся на террасу, опустился в кресло и закинул свои босые ноги на перила. Он то улыбался, то хмурился – выражение его лица менялось ежеминутно. Дикки рассказывал, что Фаусто, один из немногих в деревне, не говорил на южном диалекте. Он жил в Милане, а в Монджибелло приехал на несколько месяцев погостить у тетушки. Фаусто приходил трижды в неделю между пятью и полшестого, всегда без опозданий. Они сидели на террасе, потягивали вино или пили кофе и около часа беседовали. Том изо всех сил старался запомнить все, что Фаусто говорил о скалах, о море, о политике (Фаусто был коммунистом, имел билет члена партии и, как говорил Дикки, не упускал случая показать его американцам: его забавляло то, как они удивлялись при виде билета) и о безумных, как у кошек, любовных похождениях некоторых деревенских жителей. Не зная, о чем бы еще поговорить, Фаусто, уставившись на Тома, умолкал, а потом заливался веселым смехом. Том между тем делал большие успехи; итальянский был единственным предметом в его жизни, изучение которого ему нравилось, и он чувствовал, что язык ему дается. Том хотел знать итальянский не хуже Дикки и надеялся, что через месяц упорной работы овладеет им досконально.
11
Том быстрым шагом пересек террасу и вошел в мастерскую Дикки.
– Хочешь съездить в Париж в гробу? – спросил он.
– Что?! – Дикки оторвался от акварели.
– Я разговорился с одним итальянцем у Джорджо. Выезжаем из Триеста в гробах на катафалках в сопровождении каких-то французов, и каждый из нас получает по сто тысяч лир. Думаю, тут замешаны наркотики.
– Наркотики в гробах? Это что – шутка?
– Мы разговаривали по-итальянски, так что я не все понял, но он говорил, что будет три гроба, в третьем будет находиться настоящий труп, а в трупе спрячут наркотики. Как бы там ни было, у нас дармовая дорога плюс впечатления. – Он вынул из карманов несколько контрабандных пачек сигарет «Лаки Страйк», которые только что купил у уличного торговца для Дикки. – Что скажешь?
– По-моему, отличная идея. В Париж – в гробу!
Дикки весело улыбнулся, но Тому показалось, что он лишь делает вид, что одобряет идею, а на самом деле не имеет ни малейшего желания участвовать в этой авантюре.
– Я совершенно серьезно, – сказал Том. – Он и правда ищет двух молодых людей, готовых поучаствовать во всем этом. Предполагается, что в гробах – тела французов, погибших в Индокитае. Сопровождать их будут родственники одного из них, а может, и всех троих.
Вообще-то, итальянец говорил ему не совсем так, но почти так. А двести тысяч лир – это, в конце концов, больше трехсот долларов, на них можно неплохо погулять в Париже. Хотя насчет Парижа Дикки по-прежнему ничего определенного не говорил.
Дикки внимательно посмотрел на него, вынул изо рта смятую итальянскую сигарету и распечатал пачку «Лаки Страйк».
– Ты уверен, что парень, с которым ты разговаривал, сам не был под действием наркотиков?
– Ты чертовски осторожен в последнее время! – усмехнувшись, сказал Том. – Где твоя решительность? Ты, кажется, мне не веришь! Пойдем, я покажу этого человека. Он меня ждет. Его зовут Карло.
Дикки не шелохнулся.
– Тот, кто такое предлагает, вряд ли станет входить в подробности. Возможно, им надо переправить пару громил из Триеста в Париж, но мне все равно это непонятно.
– Пойдем поговорим с ним. Если не веришь мне, то хотя бы взгляни на него.
– Хорошо. – Дикки неожиданно поднялся. – Я в принципе готов пойти на это ради сотни тысяч лир.
Прежде чем выйти вслед за Томом из мастерской, Дикки захлопнул сборник стихов, который лежал на диване. У Мардж было много стихотворных сборников. В последнее время Дикки часто брал их у нее.
Когда они пришли к Джорджо, Карло все еще сидел за столиком в углу. Том улыбнулся ему и кивнул.
– Привет, Карло, – сказал Том. – Posso sedermi?[22]
– Si, si,[23] – отвечал мужчина, указывая на стулья возле столика.
– Это мой друг, – произнес Том по-итальянски, тщательно подбирая слова. – Он хочет знать, все ли чисто в смысле путешествия по железной дороге.
Он видел, как Карло смерил Дикки оценивающим взглядом. Тома удивило, что суровый и холодный взгляд темноглазого итальянца не выражал ничего, кроме вежливого интереса. Спустя какую-то секунду он уже, казалось, разобрался в выражении лица Дикки, на котором блуждала легкая подозрительная улыбка, в его загаре, который можно было приобрести не иначе как многомесячным лежанием на солнце, в его поношенной итальянской одежде и американских кольцах.
По бледным плоским губам мужчины медленно скользнула улыбка. Он перевел взгляд на Тома.
– Allora?[24] – с нетерпением спросил Том.
Мужчина поднял стакан со сладким мартини и пригубил его.
– Дело чистое, но твой приятель, по-моему, для него не годится.
Том взглянул на Дикки. Дикки настороженно следил за мужчиной с той же неопределенной улыбкой на лице, которая вдруг показалась Тому исполненной презрения.
– Вот видишь, все правда! – сказал Том, обращаясь к Дикки.
– Мм, – протянул Дикки.
Он не спускал глаз с мужчины, словно то был какой-то заинтересовавший его зверь, которого, стоит только захотеть, можно и убить.
Дикки мог бы поговорить с мужчиной по-итальянски, но он не произнес ни слова. Еще три недели назад, подумал Том, Дикки принял бы его предложение, а теперь он сидит как провокатор или сыщик, поджидающий подкрепления, чтобы арестовать мужчину.
– Ну так как, – спросил наконец Том, – ты мне веришь или нет?
Дикки бросил в его сторону взгляд.
– Ты насчет этого дела? Что я могу сказать?
Том выжидающе посмотрел на итальянца.
Итальянец пожал плечами.
– Похоже, нам больше не о чем говорить, – сказал он по-итальянски.
– Похоже, что так, – согласился Том.
Его переполнила безумная, слепая ярость, вызвавшая дрожь. Он был зол на Дикки. Взгляд Дикки скользил по грязным ногтям мужчины, мятому воротнику, некрасивому смуглому лицу, недавно выбритому, но давно не мытому, – там, где он побрился, кожа была гораздо светлее. Итальянец смотрел на Дикки невозмутимо и дружелюбно и выдерживал его взгляд. У Тома было такое чувство, будто он задыхается. Он понимал, что для того, чтобы объясниться, его знания итальянского не хватит. А ему хотелось объясниться и с Дикки, и с мужчиной.
– Niente, grazie, Berto,[25] – спокойно сказал Дикки официанту, который подошел к ним с вопросом, не нужно ли им чего-нибудь.
Дикки взглянул на Тома:
– Идем?
Том вскочил так резко, что опрокинул стул с высокой спинкой. Поставив его на место, он попрощался с итальянцем. Ему следовало бы извиниться перед ним, однако он и попрощаться-то толком не сумел. Итальянец кивнул и улыбнулся. Том вышел из бара вслед за Дикки.