– Творчество? – переспрашивает Ро в недоумении.
– Ну да, свободу самовыражения. Как у тебя. Свобода носить что пожелаешь, все такое.
– Э… понятно.
– Иногда, – она понижает голос, как будто делясь секретом. – Иногда я надеваю кошачьи ушки, отправляясь в супермаркет. Просто чтобы было веселее делать покупки!
– Да… забавно…
– Но, на всякий случай, если пожелаешь воспользоваться уборной, то пользуйся мужской.
Ро замирает. Лицо его мрачнеет. Мы все в шоке глядим на нее. Первой в себя приходит Фиона.
– Элис, а ты всегда заводишь речь об особенностях физиологии человека, с которым только что познакомилась?
У Элис, похоже, не вздрагивает ни один мускул на лице. Она смотрит на Фиону так, как будто бы та неверно ее поняла.
– Я только высказала очевидный факт. Ну, понимаете, как про «слона», которого все замечают, но при этом делают вид, что его «никто и не приметил». Думаю, Барри поймет.
– Какой Барри? – удивленно спрашивает Лили, но тут же понимает: – А, ну да.
– Погодите-ка, так я что, значит, пресловутый «слон»? – спрашивает Ро.
Похоже, Элис предпочитает не развивать эту тему и отходит от нас со словами: «Прошу прощения. Мне и вправду нужно поговорить кое с кем еще».
Ро все еще ошеломленно озирается по сторонам. Он всегда пользуется мужскими или общими уборными, но все равно, как я считаю, поднимать этот вопрос крайне невежливо. Особенно если только что познакомился с человеком. «Эй, привет. Я тебя не знаю, но хочу заранее поинтересоваться, а где ты будешь избавляться от отходов своего организма? Подойдет любой, даже самый простой ответ».
– О, смотрите, столик с напитками, – говорит Лили.
Она подходит к столу с пакетиками чая и кофе и наливает в пластиковый стаканчик кипяток.
В этот момент с Фионой заговаривает какой-то парень с квадратной челюстью, по всей видимости, азиатского происхождения.
– Знаешь, поначалу мне тоже казалось, что это не для меня.
– Хм-м, и что же именно? – спрашивает она, не понимая намеков.
Он не отвечает напрямую, а пускается в рассуждения:
– Жители Ирландии любят говорить о том, какие они либеральные. И поскольку их страна никогда не была империей, то они не могут быть расистами. Но они могут.
– М-м-м, предположим, – осторожно соглашается она, словно в ожидании, когда же захлопнется ловушка.
– Я прожил здесь пять лет, и, по моему опыту, почти каждый второй вел себя так, как будто из доброты душевной «позволяет» мне здесь жить.
Он склоняет голову набок и произносит, подражая тону старой дамы:
– «Ты, наверное, доволен тем, что переехал сюда. Здесь тебе уж точно будет лучше». Как будто я сбежал от чего-то ужасного. Как будто… не знаю… меня окружали одни жулики и бандиты, а ведь я окончил престижную школу в Гонконге.
Вопреки себе самой Фиона усмехается. Ее оранжевый свет мягко разгорается, теплеет.
– Дело в том, что расизм проистекает от жадности и от стремления защитить свою идентичность. А люди испытывают такие чувства, только когда они удалены от Бога. Я тоже раньше сердился, злился, пытался возражать. Но теперь я ощущаю, что, когда говорю с людьми о Боге, когда возвращаю их к церкви… я на самом деле делаю нечто существенное. И я больше не сержусь.
Я ожидаю, что Фиона скажет что-нибудь едкое и остроумное в своем духе. Но она ничего не говорит, лицо ее мрачнеет, и она отходит в сторону.
– Эй, погоди, можно спросить, как тебя зовут?
– Барри, – отвечает она и отворачивается.
– Красивое имя для красивой девушки, – улыбается парень, подыгрывая ей, но не мешая уходить.
Предполагалось, что здесь будет весело. Разве нет? Зачем мы вообще сюда пришли?
Потом на сцену выходит какая-то женщина и начинает рассуждать о позитивных утверждениях, позитивном мышлении и о разрушительном воздействии отрицательных мыслей – сплошные общие фразы. Фиона погружена в свои размышления. Я, сама не осознавая того, подключаюсь к ее внутреннему монологу.
«А он в чем-то прав. Иногда даже мама ведет себя так, будто мы должны быть благодарны за то, что находимся здесь. А ведь она все дни напролет ухаживает за самыми больными людьми в стране. Нет уж, хватит».
Мне хочется поговорить с ней, сказать, что я никогда так ни о ком не думала, но потом понимаю, что таким образом утешаю только себя.
Ро кладет мне на плечо руку.
– Пойду посмотрю, что можно сделать для нашей Элис, – шепчет он.
– Я тоже хочу осмотреться, – усмехается Лили.
Женщина на сцене продолжает разглагольствовать о негативных мыслях. Но постепенно «негативные мысли» сменяются «негативными действиями», а «негативные действия» становятся «грехами».
Люди фотографируются на ее фоне и тут же выкладывают фото в Instagram. Я понимаю, что она какая-то относительно важная персона.
– В мире, где можно быть кем угодно, будьте добрыми, – говорит она. – Не сомневаюсь – если бы Иисус жил в наше время, то именно это он бы и сказал.
Фиона заметно приободряется и говорит:
– Если бы Иисус жил в наше время, он был бы судьей на «Дрэг-рейс»[5].
Я фыркаю от смеха. Фиона продолжает голосом ведущего Ру-Пола:
– Во время подготовки к заданию ты демонстрировала настоящие чудеса, но на подиуме твой образ «жертвы» никого не убедил. Извини, дорогуша, но ты выбываешь.
Кто-то оборачивается и шипит на нас. Фиона отвечает гримасой.
– Как-то подозрительно Лили долго ходит, – говорит она. – И куда делся Ро?
– Наверное, пытается отлить в каждом туалете, какой найдет.
Мы смеемся, а потом оглядываемся по сторонам. И вправду, где Ро?
– Пойду за Лили, – говорит Фиона. – А ты ищи Ро.
Я киваю и двигаюсь ближе к выходу, где вижу Аарона в окружении нескольких человек. Среди них стоит женщина в возрасте – по виду гораздо старше всех остальных, светловолосая, с короткой прической. Мне почему-то мысленно хочется назвать ее «дамой», а не просто «женщиной», не знаю даже почему. У нее мягкие, добродушные черты, а выражение лица не меняется на протяжении всей беседы. Губы застыли в мягкой «дежурной» улыбке. Я не могу выйти из зала, не пройдя мимо них, поэтому продолжаю путь, высоко подняв голову.
– Это Мэйв? – спрашивает дама тоном, очень похожим на тон Элис.
Словно разговаривает с ребенком. Но если Элис как будто спрашивала: «А во что это ты у нас одет?», то эта дама как будто восклицает: «Вы только посмотрите, как выросла Мэйв!»
У меня нет выбора, приходится как-то реагировать.
– Мы знакомы?
Она кивком указывает на Аарона. В ухе у нее сверкает квадратная изумрудная серьга.
– О, дорогуша, да ты здесь знаменитость.
Я перевожу взгляд на Аарона, ожидая, что он нас представит друг другу.
– Вы пробовали напитки? – спрашивает она.
Акцент у нее не совсем британский и не совсем американский. Она говорит как актеры в старых фильмах. Как говорили хозяева светских приемов в особняках с французскими окнами, отдавая приказы служанкам. Голосом, как нельзя более подходящим для фразы: «Ты просто обязана это сделать!»
– Вы кто?
– Айседора Мэнфорд, – отвечает она, протягивая руку. – Но все зовут меня Дори.
Я не протягиваю свою руку в ответ. Она смотрит на меня в некотором удивлении, но вежливо, словно я представительница странной культуры, где не приняты такого рода условности.
– Простите, Дори, но мы с друзьями собирались уходить.
Тут наконец-то вперед шагает Аарон.
– Извините. Странно, но мне кажется, что мы где-то встречались. Имя вертится на языке, но не могу вспомнить. Вас зовут не Мэри-Бет?
Я поражена. Либо это какая-то актерская игра, либо что-то действительно случилось с его памятью.
– Позволь мне дать тебе один очень полезный совет, Мэйв, – снова заговаривает Дори. Когда разговариваешь с кем-то, обязательно смотри на человека, к которому ты обращаешься.
Улыбка так и не сходит с ее лица. Она из того поколения женщин, которых учили улыбаться постоянно. Наверное, для нее это стало рефлексом.
Мне становится неловко, как будто я сильно разочаровала ее, хотя мы никогда раньше не встречались.
– Я вас даже не знаю.
Я снова невольно перевожу взгляд на Аарона. Почему он не узнает меня?
– Нет, не знаешь, – вздыхает Дори. – Значит, ты трижды отказалась, Мэйв? Неужели наш мальчик был настолько неубедителен?
Меня подташнивает, разговор ощущается тяжелым, неестественным, словно во сне. Взмахом тонкой, изящной руки Дори показывает на Аарона.
– Не волнуйся, дорогуша, он не знает, что это ты.
– Не знает что?
– Немного наваждения никому не помешает, – улыбается она, оглядывает меня с головы до ног и холодно добавляет: – Уж это ты должна знать.
– Что?
В это мгновение на другом конце зала вспыхивает огонь и срабатывает пожарная сигнализация. Перед Лили вырастает невысокий столб пламени, и кто-то пытается затушить его курткой. Она делает шаг назад и словно в ужасе закрывает глаза руками. Но я вижу, что она просто отвлекает внимание от себя, скрывается за толпой, берет со стола еще один стаканчик с водой и бросает его, как волейбольный мяч, через весь зал. По струе воды пробегают электрические искры, а потом ощущается запах плавящегося пластика. Занавески на противоположном конце зала начинают дымиться. Паника усиливается, раздается чей-то визг, но никто так и не догадывается, что виновница всей суматохи – Лили.
Кто-то хватает микрофон. Вроде тот парень, который разговаривал с Фионой.
– Внимание, – говорит он уверенно. – Похоже, у нас тут чрезвычайная ситуация. Соблюдайте спокойствие, выходим из зала в одну шеренгу. Слева от дверей есть запасные выходы.
Третий запущенный Лили стаканчик вспыхивает и ударяется о люстру, которая падает на пол. К счастью, все уже покинули центр зала. Я мчусь к ней, позабыв о Дори и о молчаливом Аароне.
– Ты что делаешь? – хватаю я ее за руку.