– Здесь красиво. Выгодная сделка.
Она кивает.
– Конечно. Правда, мне придется куда-нибудь съехать летом, но пока что мне подходит. Тем более что я все равно собираюсь уехать.
– Куда?
– В Японию.
– В Японию. Вы говорите по-японски?
– Нет, – пожимает она плечами. – Но моя подруга работает в музее в Токио, а на следующий год они устраивают большую выставку про католических священников, которые приезжали туда в пятидесятые и пытались обратить всех в свою веру. Им нужен кто-то разбирающийся как в католицизме, так и в камнях, чтобы помочь с составлением каталогов.
– Круто, – выдавливаю из себя я. Мне почему-то хочется заплакать.
– Может, выйдем в сад?
В саду стоят два пластиковых шезлонга с полосатыми накидками. Я неловко опускаюсь на один и обливаюсь чаем.
– О, осторожней, – говорит Хэзер. – Сейчас принесу еще.
Мы сидим и пьем чай. Она задает мне вопросы про мою семью. Но не как учительница – не интересуясь тем, кем работают мои родители. Она спрашивает, как я отношусь к ним и с кем у меня самые близкие отношения. Спрашивает меня про Лили.
– Итак, ты самый младший ребенок в семье, – подводит она итог. – Похоже, Лили была для тебя своего рода сестрой, с которой вы вместе росли. И, похоже, она единственная из твоих сверстников, с кем ты действительно много общалась.
– Ну, в школе у меня есть и другие знакомые.
– Не похоже, что ты испытываешь к ним какие-то особенные чувства.
– Ну да.
– Наверное, тебе было тяжело, когда она пропала.
Я делаю глоток.
– Да, правда.
Наступает молчание. Я всматриваюсь в реку. Солнечные лучи приятно согревают лицо, и остатки гриппа отступают, морщины на лбу и на переносице разглаживаются.
– Забавно, – говорит Хэзер. – Когда ты говоришь о Лили, то все время смотришь на реку.
Я ерзаю на месте. Странное наблюдение, особенно для того, кто не хочет говорить со мной о магии.
– Правда? Я не специально.
Мне не хочется случайно проболтаться, что Лили была когда-то одним целым с рекой, поэтому я закрываю глаза и делаю вид, что наслаждаюсь солнцем. Грипп окончательно сдается, меня охватывает сонливость. Мои усталые, больные мышцы радуются разливающемуся по всему телу теплу. Я откидываюсь в шезлонге. Тело до сих пор немного злится на меня за то, что я болела и не удосужилась привести его в порядок после трехдневного пребывания в постели.
– Тебе не особенно нравится в школе, правда, Мэйв?
Я открываю глаза.
– Честно говоря, да.
Я перевожу взгляд на нее.
– А вам? Наверное, и вам тошно от всего этого бреда про целомудрие.
Хэзер морщится.
– Ну да. Не думала, что так будет, когда устраивалась на работу.
– Почему им вообще разрешают приходить в школу?
– Насколько я понимаю, в этом году школа получила большое денежное пожертвование, что-то вроде гранта. Но условия гранта таковы, что руководство школы должно согласиться на эту ужасную программу.
– Почему?
Ее взгляд останавливается на мне.
– Ты знаешь почему.
– «Дети Бригиттты»… У них связи в правительстве?
– Правительство поддерживает связи со множеством независимых групп, особенно в сфере образования. «Дети» – это одна из таких связей.
Я с удивлением смотрю на нее.
– Это неправильно. Ужасно.
– Поверь мне, не ты одна возмущаешься. Многие пишут гневные письма. В том числе и я.
Я некоторое время размышляю.
– И это все? Просто пишете письма?
Хэзер ничего не говорит, просто слегка кивает в знак того, что разделяет мою озабоченность. А потом слегка кашляет, прочищая горло.
– В тот вечер, когда за мной увязался Аарон. Он ушел, когда появились вы, – говорю я.
Она закрывает глаза, тоже наслаждаясь солнечными лучами.
– Он… боится вас?
– Нет, он не боится меня, – наконец произносит она. – Но тебе следует опасаться его.
Меня охватывает паника.
– Почему?
– Прислушивайся к своему телу. К своим ощущениям.
Она продолжает сидеть с закрытыми глазами, впитывая солнечный свет, как греющаяся на камне ящерица. Меня обволакивает сонливость, похожая на пропускаемый между рук шелковый шарф. Я погружаюсь в мягкую дремоту, краски вокруг тускнеют и постепенно гаснут.
Сон походит на фотографию, найденную в ящике стола. Все выглядит таким же, только мы моложе.
Вот мы втроем сидим, повторяя нараспев слова заклинания. Воздух окрашен золотом. Я разговариваю с воздушной тенью, которая тогда мне казалась очень похожей на Домохозяйку. Потом беру нож, разворачиваю его острием к себе и смотрю, как Ро (его волосы тогда были намного короче!) вырывает нож из моих рук. Сила его не чета моей. Он направляет лезвие на себя и поднимает рубашку. Как раз в этот момент открываются глаза Фионы, и я вижу то, что не могла видеть той ночью: глаза ее наполняются ужасом, крики эхом отдаются в пустой, безлунной ночи.
А потом кровь. И снова все меняется. Выходит луна, ослепляя нас всех. Теплая река выплевывает мокрый сгусток, оказывающийся девушкой.
Я открываю глаза. Стало немного прохладней. Хэзер уже не сидит в шезлонге, а стоит под деревом.
– О нет, – бормочет она с сожалением. – Бедные детки.
На секунду я думаю, что она говорит о нас. Я встаю, тяжело шагаю и вижу, что речь идет о двух птенцах, упавших с высокого дерева. Их розовые дрожащие тельца покрыты клочками серого пуха. Хэзер подбирает их руками в резиновых перчатках и встает на кухонный стул.
– Чтобы их мать не учуяла моего запаха, – объясняет она, кладя птенцов обратно в гнездо.
– Я долго спала?
– Где-то с час.
– Час?
Она пожимает плечами, словно говоря: «А что я могла поделать?»
– Мне нужно идти.
– Да, ко мне как раз собирались зайти знакомые на обед, так что…
Тон ее слегка меняется. Она поглядывает на часы, как будто гадает, как долго еще эта малолетняя школьница будет спать, развалившись в ее шезлонге.
– Извините, что задержала…
– Ничего, – улыбается она. – Просто нужно обсудить предстоящую поездку.
– А, ну да. Священники в Японии, – соглашаюсь я.
Она склоняет голову набок и словно рассматривает меня под новым углом.
– Знаешь, а я могла бы спросить, разрешат ли мне взять с собой помощницу. Как ты смотришь на то, чтобы провести лето в Токио?
Я из вежливости хихикаю, но она продолжает смотреть на меня, не меняя выражения лица.
– Вы серьезно?
Когда она впервые сказала о том, что я могла бы провести некоторое время после школы за границей, я не думала, что она говорит всерьез. Я думала, что она предложила такой вариант просто из вежливости.
– Почему бы и нет? Спросить ведь никогда не помешает.
Сейчас, в этом саду, залитом солнцем, все кажется возможным. Я почти ничего не знаю о Японии, но ведь и Эбби мало знала о Бельгии, когда уезжала туда жить. Перед моим мысленным взором вдруг предстает картина: я стою на оживленном перекрестке в центре Tokyo Technicolour и держу пластиковый зонтик с прикрепленными ушками животных.
«Слышали про Мэйв? Она сейчас в Японии».
Мы идем обратно в дом, мои босые ноги щекочет мягкая зеленая трава.
– Конечно, к тому времени мой контракт со школой Святой Бернадетты будет закончен, так что ты будешь считаться не моей ученицей, а, скорее, моей сотрудницей.
– Конечно, – соглашаюсь я.
– Но это так, лишь общие предположения, – добавляет она, как будто жалея о том, что высказала эту мысль вслух, не посоветовавшись с подругой. – Лучше никому не рассказывать, пока не будет известно что-то наверняка.
– Хорошо, – киваю я, мысленно уже предвкушая тот момент, когда расскажу об этом Ро, Фионе и Лили и увижу на их лицах выражение крайнего изумления.
Я размышляю о том, каково это – жить в месте, где никто не знает меня и моих братьев и сестер. Я представляю, как возвращаюсь через три месяца домой в Килбег с чемоданами, полными сувениров.
По дороге домой я не свожу глаз с телефона, пытаясь сохранить фантазию о захватывающей жизни, пусть хотя и для себя одной.
19
– Мне нужно кое-что сказать тебе, – говорит Лили в понедельник. – Вообще-то это две вещи.
Мы заходим в автобус. Субботняя жара сменилась духотой, продержавшейся все воскресенье, и к утру понедельника обрушилась дождем. По оконному стеклу бьют густые, теплые брызги. Я хмурюсь – я еще не совсем пришла в себя и не знаю, хватит ли у меня терпения на очередные дурацкие признания Лили.
– Давай, валяй, – говорю я, и тут у меня из дневника выпадает карта. Колесница. Хм-м.
– Воздух вокруг тебя больше не колеблется.
Я всматриваюсь в карту. Она не похожа на карту из моей первой колоды, хотя у нас с Фионой и Лили их скопилось уже столько, что иногда они путаются между собой.
– Что?
– Воздух вокруг людей всегда немного колеблется, – продолжает Лили. – Колышется – ну, знаешь, как вокруг огня. Чем сильнее заряжаются искры, тем больше размываются очертания.
– Размываются?
Она энергично кивает.
– Да. Поэтому иногда бывает трудно различить людей. Но вокруг тебя воздух уже почти не колеблется.
– А вокруг Фионы?
– О, она самая размытая, – улыбается Лили. – Но я всегда знаю, что это Фиона.
– Значит, обычно я тоже немного размытая.
– Да. Воздух не просто колеблется, а такого немного желтоватого оттенка. Желтовато-зеленого.
Я не знаю, что сказать. Мне никогда не приходило в голову, что Лили может воспринимать мир иначе – подобно мне, когда я вижу цвета. Я считала, что ее дар состоит только в том, что она умеет создавать электричество и вызывать искры. До этого момента она никогда не упоминала, что другие тоже обладают электричеством.
– Но не сегодня?
– В последнее время колебания понемногу затухали. Но сегодня почти пропали.
Автобус дергается и тут же останавливается. По громкоговорителю объявляют, что придется подождать несколько минут, пока сменится водитель.