Я снова разглядываю Колесницу: две яростные лошади несут мужчину навстречу его судьбе. Чем дольше я вглядываюсь в карту, тем более странное чувство меня охватывает. Как будто я должна что-то вспомнить – то, что хотела записать в дневник, а потом забыла. Если дежавю – это ощущение того, что ты когда-то переживал этот момент, то сейчас у меня нечто вроде двойного дежавю. Как будто именно эта Колесница выпадала мне много раз и будет выпадать в дальнейшем.
– А о чем ты еще хотела мне сказать?
– О том, что тот мужчина, который следил за мной, вернулся.
– Вернулся? Куда?
– Сюда. Он сейчас здесь, в автобусе.
Я оглядываюсь. В автобусе много мужчин.
– Который из них?
– У заднего выхода. В серой рубашке.
Я включаю на телефоне портретный режим, и мы делаем вид, что снимаем селфи. Я верчу телефон над головой, как будто пытаясь выбрать ракурс получше, но на самом деле рассматриваю заднюю часть автобуса. Нажав на кнопку, я делаю несколько снимков.
– Вроде бы неплохо получились, – говорю я громко и начинаю пролистывать галерею.
Вот он. Ненамного старше нас, одет, как будто собирается провести весь день в офисе отца, помогая ему с работой. Серая фланелевая рубашка, черные брюки. Темноватые волосы. Я увеличиваю изображение. Усталые, широко расставленные глаза, слегка выпяченные, как у лягушки, а верхняя губа настолько тонкая, что почти не видна.
– Так ты говоришь, ты видела его раньше? – спрашиваю я с некоторым сомнением, ведь возможно, что он просто ездит по тому же маршруту, что и Лили. – И что он следил за тобой?
– Да, – уверенно отвечает она. – Он всегда держится на расстоянии. Идет за мной, когда я хожу на музыку. Когда ты стала ездить со мной, он пропал, но сейчас снова появился.
Раздается позвякивание мелочи, и я перевожу взгляд на только что прибывшего водителя. Это крупный мужчина, и ему требуется некоторое время, чтобы прикрепить билетный автомат. Потом он роняет на пол ключи, нагибается, и наши взгляды пересекаются.
У меня такое ощущение, что остатки болезни, заложенный нос и воспаленные глаза не позволяют мне как следует прочувствовать этот момент. Как будто до меня доносится лишь глухой, размытый отзвук какого-то сигнала. Сигнала, означающего опасность.
– Лил, – шепчу я. – Нам нужно выйти.
– Что? Почему?
– Не знаю. Просто нужно.
Автобус резко подается вперед и останавливается. Маленькая девочка с косичкой вскрикивает в тревоге. Автобус снова разгоняется, слишком быстро, и горстка стоящих на ногах людей вынуждена хвататься за поручни, чтобы сохранить равновесие. Я нажимаю кнопку «Стоп» и встаю.
– Но до школы еще далеко.
– Не важно, – говорю я и еще несколько раз нажимаю на кнопку.
На следующей остановке автобус никого не высаживает. И на другой тоже.
Мы стремительно мчимся по улице, пассажиры уже колотят по кнопкам остановки, каждые несколько секунд раздается звонок. Ожидающие на автобусных остановках люди взирают на нас с изумлением.
– Лили, точно сказать не могу, но, по-моему, тот человек за рулем не умеет водить автобус.
– Водитель! – кричит один мужчина, прокладывая себе путь по салону и стуча в стеклянное окно. Потом он начинает ругаться, а я вижу лишь макушку водителя в зеркале заднего вида.
Единственный человек в автобусе, которого, как кажется, совершенно не смущает эта суматоха, – сидящий неподвижно парень в серой фланелевой рубахе с лягушачьими глазами.
Через несколько минут спора водитель постепенно замедляет ход и открывает двери у очередной остановки. Пассажиры, толкаясь, устремляются к выходу, и мы с Лили почему-то оказываемся в этой толкучке самыми последними.
Наконец, когда все уже вышли, меня охватывает странное чувство. Руки и ноги начинают застывать, как будто их стянули в районе локтей и коленей. Лопатки прижимаются друг к другу, мышцы спины сводит гармошкой.
– Лили, – шепчу я слабеющим голосом. – Лили.
Я снова устремляю взгляд на зеркало заднего вида, но теперь водитель смотрит прямо на меня, как будто специально наблюдает за мной. Очевидно, он наложил на меня какое-то заклинание или чары, и я не могу двигаться.
Я пытаюсь пошевелиться усилием воли, противиться его чарам. Пытаюсь разглядеть его свет, призвать свою сенситивность, но она, кажется, пропала. Разум мой совершенно пуст, тело мое сковано. Автобус снова трогается с места. Единственные оставшиеся в нем пассажиры – Лили, Лягушачьи Глаза и я.
Лягушачьи Глаза неспешно приближается к нам, хватаясь за верхнюю часть каждого подголовника для сохранения равновесия. Садится на один из откидных стульев лицом к нам.
– Привет, девочки, – произносит он наконец.
Я не могу пошевелить даже языком. Единственное, что продолжает работать – это мозг и глаза, поэтому я стараюсь как можно подробнее рассмотреть этого парня. Наверное, поэтому я замечаю под его серой рубашкой нечто странное, вроде гидрокостюма, только более прочного. Переведя взгляд ниже, я понимаю, что эта штуковина облегает все его тело и что на обеих руках у него перчатки.
– Как настроение, мисс О’Каллахан?
Я пристальнее вглядываюсь в него. Но сама я – нейтрализованная угроза – похоже, мало интересую его.
На нем надет цельный резиновый костюм, а не просто одежда для пловца.
– Ну что ж, как вы скоро выясните, шокировать меня не так-то просто, – говорит он, кладя руку на колено Лили.
Я вспоминаю отель и задаюсь вопросом, не наказание ли это за то, что мы там устроили. За то, что мы вместе с Лили взорвали светильники в банкетном зале.
Лили смотрит на руку в перчатке и, похоже, тут же понимает, что это означает. Сидящий напротив нас человек самодовольно ухмыляется, считая, что правильно оценил силу Лили. Но он не оценил ее характер. В конце концов, самое главное в Лили – это ее характер, а не какие-то дополнительные возможности.
Ее голубые глаза расширяются. Несмотря на утрату способностей, я понимаю, что он уверен в том, что напугал ее.
Лили поднимает руки и, скрестив ладони, прижимает их к его груди, как будто собирается делать искусственное дыхание. Он снисходительно ухмыляется, как будто заранее рассчитал каждый ее шаг.
Но вместо того чтобы вызывать электрический разряд, она всей массой своего тела толкает его в грудь и набрасывается сверху как кошка. Он внезапно оказывается лежащим на полу автобуса, но против его силы у Лили по-прежнему нет никаких шансов. Единственная ее надежда – элемент неожиданности. Он принимает колотить рукой по ее спине, но Лили крепко вцепилась в него. И тут, совершенно внезапно, она кусает его за шею. Я не могу как следует повернуть голову, но понимаю, что она прорвала кожу. Испускаемый ею ярко-голубой разряд электричества проникает в его кровоток, пальцы в шоке дергаются.
Он что, умер?
А нам не все равно?
Лили слезает с него, и на какой-то момент наши взгляды пересекаются. Мы обе прекрасно понимаем значение этого момента. Это не пара светильников и несколько медных труб в отеле. Не случайно попавшая под раздачу сорока. Это насилие в отношении человека. Нанесение телесных повреждений. Лили сплевывает на пол автобуса. Слюна ее порозовела от крови.
Руки мужчины зашевелились. Значит, не умер. Просто в отключке.
Автобус снова движется рывками, водитель разгоняется и затормаживает, пытаясь напугать нас, остановить нас. Мы по-прежнему застряли здесь, даже несмотря на временную победу над Лягушачьими Глазами.
– Ты можешь двигаться?
Мои кости все еще прижаты друг к другу, локти словно приклеены к бокам. Я пытаюсь потрясти головой, но челюсть словно заклинило. Мне кое-как удается сказать «нет».
– Ну ладно, – говорит Лили и хватается за желтый поручень.
Ослепительно-белая молния срывает красную кнопку, оставляя клубы дыма на ее месте. После раздается слабая серия хлопков, и я понимаю, что внезапно сорвались со своих мест и все остальные кнопки остановки. В поручнях вдоль всего автобуса красуются дырки, похожие на маленькие беззубые рты.
Раздается целый хор звонков, каждый в своем ритме: «Дзинь-дзинь! Дзинь-дзинь!» А потом энергия заканчивается, звуки становятся ниже и глуше: «Дззз-и-и-инь! Донг! До-о-о-о-онг!»
К звукам присоединяется противопожарная сигнализация, высокая и пронзительная – как будто альт на фоне сопрано. Водитель никак не реагирует и сидит, по-прежнему крепко вцепившись в руль. Наверное, всю энергию он тратит на поддержание заклинания.
Лили обхватывает меня под мышками и тащит к средним дверям.
– Держись, – шепчет она. – Кажется, у меня есть идея.
Порывшись в своей сумке, она наконец достает обед.
– Господи Иисусе, – бормочет она, обхватывая ладонями яблоко. – Ну, поехали.
С этими словами она швыряет яблоко прямо в лобовое стекло, в поле зрения водителя. Наконец-то что-то отвлекает его. Он резко тормозит, и из брюха автобуса раздается знакомый шипящий звук. Лили приседает и, когда к ней устремляется поток воздуха, разжимает пальцы. Под ладонью у нее разгорается искра, реагирующая на сжатый воздух, и Лили заговаривает с ней.
– Ну, давай же, – приказывает она едва слышным посреди продолжающегося грохота голосом. – Давай!
Искра разрослась, стала размером с куриное яйцо. Шипение затихает.
– Пора! – кричит Лили, и я не знаю, обращается она к себе или ко мне.
С этими словами она бросает шар молнии в средний выход. Двери распахиваются. Нас выбрасывает на пешеходную дорожку, мы падаем на колени, горячий резиновый уплотнитель от края двери обжигает нашу кожу.
Мы лежим так с минуту, наблюдая за удаляющимся автобусом, водителя которого, похоже, не беспокоят ни сгоревшие кнопки, ни пожарная сигнализация, ни прореха в боку его транспортного средства. О нас он как будто и думать забыл. Автобус несется вдаль, искореженный и массивный. В мышцы плеч понемногу возвращаются чувства, и когда автобус исчезает из виду, заклинание начинает отпускать меня.
Никто не останавливается рядом с нами, чтобы расспросить, что случилось с автобусом, или поинтересоваться, целы ли мы. Никто не обращает внимания на валяющуюся на тротуаре дверь. Люди просто идут дальше, обходя обломки с поразительно пустыми лицами.