– Похоже, они и в самом деле не слишком ладят, – продолжает Фиона, освещая телефонным фонариком темно-зеленые кусты и внимательно рассматривая их. – Наверное, с ее стороны это большой шаг – позвонить Манон и уговорить ее приехать из Франции. Как и для Манон приехать. Как думаешь, сколько ей лет?
– Не знаю. Двадцать с чем-то?
Какое-то время Фиона молчит, а затем подтягивает к себе ветку с листьями.
– Эти похожи?
Я принюхиваюсь к листьям.
– Нет… пахнут как-то слишком… по-яблочному. У лавровых более заплесневелый аромат. Наверное. Но по форме подходят.
Мы продолжаем свой путь в темноте, поднимаясь все выше по склону холма. Мне становится трудно дышать. Фи поддерживает меня за руку.
– С тобой все в порядке?
– Да, – выдыхаю я. – Просто как-то…
Кажется, мы с Фионой уже давным-давно не оставались наедине так долго. На самом деле – с того самого дня, когда я приходила к ней в гости, а она пыталась меня подготовить к тому тесту, ответы на который я в итоге списала. Мы так и не обсудили тот случай. Просто… как бы смирились с ним. Типа «что было – то прошло». Но с тех пор наши разговоры всегда касались темы фундаментального противостояния Килбега и Дублина или, скорее, Килбега и всего остального мира.
Но сейчас, в холодном и сыром саду Нуалы, после всех этих рассуждений Манон о Колодцах, мне кажется, что мы впервые за несколько недель оказались на нейтральной территории.
– Ты… как вообще? – спрашиваю я. – Мы так и не поговорили по-настоящему, – я взмахиваю рукой в пустоту. – Обо всем этом.
Мы доходим до теплицы, окна которой покрыты холодными каплями. Фиона встает на отдельно валяющиеся каменные плиты и пытается заглянуть внутрь через крышу.
– Думаешь, лавр растет здесь?
– Нет, она бы сказала, что он в теплице, – отвечаю я. – А ты… ты все еще делаешь это, Фи?
Ее фонарь гаснет, и на мгновение я ее теряю. Как будто она исчезла в непроглядной черноте октябрьской ночи. Затем до меня доносится ее голос.
– Что делаю?
– Ну… наносишь себе увечья.
– А почему ты спрашиваешь?
– Потому что я волнуюсь, наверное. Включи, пожалуйста, фонарик.
Она ничего не говорит и никак не реагирует на мои слова. Поэтому я достаю из кармана свой телефон, а когда включаю фонарик, то вижу, что она уже ушла дальше по саду.
– Постой!
– Ты что, думаешь, я одна из этих?
– Из кого?
– Из тех девочек… с проблемами.
– О чем ты вообще?
– У меня вообще все по-другому, не так, как у других, – говорит она, засовывая руки в карманы и поворачиваясь ко мне спиной.
– То, что у тебя способность к исцелению, не означает, что ты можешь…
– Дело не в этом, – огрызается она. – Ну то есть это не то же самое. Абсолютно не то же самое. Люди хотят от меня другого. Ожидают другого.
– Фиона, давай сядем.
Она садится. Прямо на траву, хотя я предполагала, что мы сначала найдем бревно, скамейку или еще что-то подходящее, чтобы сесть. Я сажусь на землю рядом с ней, дрожа от холода и сырости.
– Я вовсе не осуждаю тебя, Фи. Просто хочу понять, что происходит. Мы не разговаривали по душам целую вечность.
Она прижимает колени к подбородку.
– Зачем об этом вообще говорить. Это тупо. Особенно когда судьба мира в буквальном смысле зависит от того, что сейчас происходит на той кухне.
– Это одно и то же, – пожимаю плечами я. – Ты, Лил, Ро… для меня это и есть мир. Вы мой мир.
– Знаешь, когда происходит что-то опасное, люди, наверное, всегда думают: «Вот сейчас я стану героем, совершу какой-нибудь героический поступок», – говорит она задумчиво. – Но так не бывает. Пусть хоть весь мир горит, а ты все равно продолжаешь беспокоиться о своем собственном дерьме.
– Но ты и вправду повела себя героем. Помнишь ритуал? Ты спасла наши жизни. Остановила кровь.
Она пожимает плечами.
– А знаешь, какая тогда у меня была первая мысль?
– Какая?
Она поворачивает голову, упираясь щекой в коленку.
– Первым делом я подумала: «Поверить не могу, что они между собой решились на самоубийство, а меня даже не спросили».
Мы вдруг хохочем, в тысячный раз осознавая, насколько же безумна наша жизнь и что единственное, что делает ее сносной – это то, что мы держимся вместе.
Мне хочется задать ей кучу вопросов. Почему она причиняет себе боль и почему, по ее мнению, это не важно? И имеет ли это вообще какое-то значение?
Фиона ковыряет палкой грязь перед собой.
– Я перестану, – внезапно говорит она.
– Что перестанешь?
– Ну, делать… это. С собой.
– Наносить порезы?
– Не говори так.
– Как?
– Как будто я одна из этих.
– У кого проблемы?
– Да.
Мы молчим. Она встает.
– Пойдем уже, найдем эти лавровые листья.
Мы идем по грязной траве и слышим слабое воркование кур, испугавшихся наших шагов. Мы находимся уже довольно далеко от городских огней, чтобы различать звезды, а также блеск куриных перьев в серебристом свете луны.
– Ты только посмотри, – ахает Фиона. – Какие красивые!
Она просовывает пальцы сквозь проволочную сетку и щелкает языком, подзывая птиц. Потом прижимается к сетке всем лицом, как будто напрашиваясь, чтобы куры клюнули ее в нос.
– А что твоя мама думает про мясо? Как она относится к тому, что ты вегетарианка и все такое?
– Она это ненавидит, – строит гримасу Фиона. – Думает, что я придуриваюсь и нарочно отвергаю все, что связано с Филиппинами, и только из-за того, что не хочу есть мясо.
– Ужасно.
– Ну да, – соглашается она. – Конечно, ей не хочется, чтобы я уезжала из дома. Она дуется почти с самого начала школы. И слышать ничего не хочет про Тринити-колледж.
Я вдруг вспомнила, как она поморщилась и обиделась, когда я сказала, что она идеальна и что обычно всегда добивается своего. А с чего бы мне было думать иначе? Со стороны действительно кажется, что все ей дается легко. Правда, есть в Фионе одно несовершенство – она не может смириться со своими недостатками. Ей не хочется, чтобы люди считали ее идеальной, но сама никак не может признать свое несовершенство.
Потому что Фиона не идеальна. Она просто школьница.
Со своими проблемами.
Мы наконец-то находим лавровые листья и возвращаемся к дому.
– А что ты думаешь про то, что рассказали Нуала с Манон? – спрашиваю я. – Это же многое объясняет, правда?
– Что, например?
– Ну почему все так сходят с ума по этим «Детям Бригитты». Теперь-то понятно. Чем больше у людей забирают магии, тем труднее им думать самостоятельно.
Фиону, похоже, это не убеждает.
– Ну не знаю. Как-то слишком все просто у них.
– Думаешь, Нуала и Манон нас обманывают?
– Обманывают? Нет, – она разглядывает свои обляпанные грязью кроссовки. – Это просто теория. Хотя довольно хорошая.
Мы приближаемся к освещенному окну кухни, и Фиона глубоко вздыхает, как будто сейчас у нее последняя возможность поговорить начистоту.
– Может, люди ведут себя ужасно как раз из-за магии в Килбеге. А может быть, многие из них просто мудаки.
– А может, и то и другое. Ты об этом не думала?
Она пожимает плечами.
– Давай уже зайдем.
Мы вглядываемся в окно как в экран телевизора и наблюдаем за близкими нам людьми как за героями сериала. Ро уже вернулся с пиццей, Нуала дает ему десятку за покупку, а он не хочет брать. Тогда она целует его в щеку. Лили вынимает пиццу из коробки, разрывает пластиковую упаковку и начинает аккуратно перекладывать замороженные кусочки пепперони на одну сторону, думая, что ее никто не видит. Так мило.
Мы заходим как раз в тот момент, когда Ро довольно громко обращается к Нуале:
– А как мы можем быть уверены, что эти… Колодцы существуют на самом деле?
– В каком смысле? – спрашиваю я, опасаясь, что он так же сомневается в объяснении Манон и Нуалы, как и Фиона.
– Я перебрала много предположений, – отвечает Нуала. – И уже несколько недель изучаю свои архивы.
– Архивы, – повторяет Ро несвойственным ему снисходительным тоном, как будто слово «архивы» слишком официальное и торжественное, чтобы им называли перетянутые резинками стопки помятых бумаг.
Наступает неловкое молчание, и единственные звуки издает Лили, которая открывает духовку и ставит в нее пиццу с переложенными кусочками.
– Послушайте, – мягко начинает Нуала. – Вам по крайней мере понадобятся защитные амулеты. И Аарона нужно остановить. Мэйв, как ты думаешь, у тебя получится добыть что-то принадлежащее ему?
– Постараюсь, – неуверенно отвечаю я, размышляя над тем, откуда вдруг в моих друзьях взялся такой цинизм.
От этих мыслей мне даже становится немного не по себе.
– Послушайте и меня, – начинает Манон, мелко нарезая пучки трав и делая из них некое подобие пирамидок. – Я лично долгое время изучала этот вопрос и…
– Откуда нам знать, эксперт вы или нет, – вдруг довольно грубо прерывает ее Фиона.
Я не верю своим ушам. И это Фиона, которая ведет себя со всеми вежливо и которую все любят.
– Согласна, информации для одного раза достаточно много. Нужно как следует все переварить, – говорит Манон.
Лили не отворачивается от духовки, разглядывая наши отражения на блестящей хромовой поверхности.
После пиццы атмосфера на кухне становится менее напряженной, хотя я все еще ощущаю, что с Фионой и Ро происходит нечто странное. Как будто они держатся чуть отдаленно, не физически, а психологически.
Манон с Нуалой заканчивают работу над защитными амулетами и весьма торжественно повязывают их нам на шею.
– Вот, Фиона, это тебе. Здесь у нас медная эссенция, жимолость и тимьян, а поскольку Телец, то есть сильный бык, управляет горлом, то и горло курицы.
Фиона распахивает глаза.
– Что? Не может быть!
Нуала продолжает, как будто не услышав ее:
– Ро, это тебе, как проницательным Близнецам: лаванда, крылья бабочки и дикая маслина.
– Это была курица из тех, что снаружи