– Я думаю… – начинает он осторожно. – Думаю, моя сестра пропала на месяц, а потом появилась, немного изменившаяся.
Он произносит это очень тихо и спокойно, от чего у меня по спине бегут мурашки.
– Думаю, что мы едва не погибли, играясь с ножами.
Я даже не знаю, что сказать.
– Понятно.
– И думаю, что нам приходилось полагаться только на себя и на… взрослую женщину, которая держит лавку эзотерических товаров. И что, возможно, мы уединились на все лето, играли во всякие безумные игры на теннисном корте, помогая себе справиться с потрясением.
– Ро, что ты такое говоришь?
Во мне нарастают паника и ощущение, что все вокруг меня ненастоящее, словно раскрашенные театральные декорации.
– Думаешь, я выдумала, что умею читать мысли других?
– Но ты же не можешь читать мысли других, Мэйв?
– Прямо сейчас нет.
Я едва не задыхаюсь от разочарования, от того, насколько неуклюжим звучит мое объяснение. Ро сводит меня с ума.
– Из-за опустошения Колодца.
– Или потому что тебе больше не надо фантазировать, – мягко говорит он. – Потому что мы все это выдумали, когда ощущали себя совсем беспомощными, и…
– Что?
– А теперь этот период прошел.
Я вдруг вспоминаю момент перед его отъездом в Дублин, когда крепко обняла его и посоветовала забыть те нелепые слова, которые ему сказала Элис из «Детей».
«Тебя будет окружать столько замечательных и творческих людей, что ты совершенно забудешь об этом».
– Ро, – произношу я медленно. – Мне кажется, это не я травмирована. Мне кажется… это ты настолько расстроился из-за той ужасной женщины в «Клэрингдоне»… что забыл не только ее, но и все остальное.
Ро даже не дает мне закончить.
– Сейчас мне нужно сосредоточиться на предстоящем туре, – говорит он и смотрит на меня с сожалением.
Его темные глаза сверкают.
– Мне осталось провести дома лишь несколько дней. Для нас это очень большое событие, Мэйв. Я понимаю, тебе сейчас нелегко…
Я медленно киваю, потому что не хочу разрыдаться и заставить его чувствовать себя еще хуже.
– Мэйв, не надо. Давай поговорим. Просто… не о магии, ладно?
Мы сидим молча. Я уже открываю рот, чтобы что-то сказать, но он вдруг прерывает меня.
– Кстати, я все-таки сменил имя. Официально.
– Ро!
Я не могу поверить, что он решил рассказать об этом только сейчас. Хотя трудно представить, в какое другое время он мог бы затронуть эту тему, принимая во внимание все, о чем мы рассуждали сегодня. Наверное, он думает, что мы испортили ему весь праздник.
– В Дублине?
– Мил с Хонор были свидетелями, – стеснительно добавляет он. – Выпили потом шампанское.
Я улыбаюсь и снова пытаюсь подавить слезы. Мне тоже хотелось бы принять участие в церемонии смены имени. Ведь так мы и планировали. Впрочем, понятно, что Мил и Хонор – самые подходящие свидетели. Теперь это еще одна часть жизни Ро, к которой я не причастна, очередное приятное воспоминание без меня, свидетельницы неприятных переживаний.
– Я так рада за тебя! – восклицаю я, но у меня получается топорно, неискренне. – Ну ладно, мне надо идти.
– Мэйв, не уходи, – он словно видит меня насквозь.
Но я уже вышла в холодную октябрьскую ночь. Холодный воздух морозит мои влажные глаза.
– Тур ведь начинается на следующей неделе? – спрашиваю я.
– В следующую субботу.
– Может, нам лучше не встречаться до тех пор, – вылетает у меня против моей воли. – Или пока ты не вспомнишь, чем мы занимались почти целый год.
– Я позвоню тебе завтра, – говорит он, но не глядя на меня, а уставившись прямо на руль. – Ешь побольше меда и лимона.
– Не парься, Ро, – огрызаюсь я и хлопаю дверью.
Я сижу на кровати, обняв подушку. Мягкое покрывало и запах чистого постельного белья успокаивают, возвращают к реальности, кажутся очень настоящими, в отличие от Ро.
Не придя ни к каким ответам после долгого рассматривания потолка, я звоню Фионе.
Она отвечает тут же.
– Привет.
– Фи, что с нами случилось?
– Что?
– В феврале. Что тогда с нами было?
– Мэйв, ты хочешь, чтобы я напомнила тебе о том, о чем мы и так говорили почти не переставая?
– Да. Считай, что это такая шутка.
Я развязываю ботинки и медленно тяну за шнурки, пока она приступает к повествованию.
– Лили пропала, потому что ты вынула карту Домохозяйки. Затем все шло хуже и хуже, и мы провели ритуал.
– А что было потом?
Ботинок спадает с ноги и с очень мягким стуком падает на пол. Я смотрю вниз и вижу, что к подошве прилипла карта Таро.
– Что?
– Я спросила, что было потом?
Я поднимаю карту. Пятерка пентаклей. Два бедняка, с повязками и на костылях, подходят к двери церкви. Считается, что это карта говорит о милосердии и принятии помощи.
– Эм-м-м… у нас появились эти странные способности.
– Точно, – облегченно выдыхаю я. – Вот именно.
– А почему… почему ты спрашиваешь?
– Мне кажется, что то, что происходит со мной… в каком-то смысле происходит и с Ро. Он… забывает. Забывает о том, что произошло.
– Не понимаю.
Я начинаю грызть ноготь, срываю кожу и морщусь от боли. Снова смотрю на Пятерку пентаклей, переворачиваю ее. Теперь, конечно, она значит не милосердие и не принятие помощи. Это перевернутое значение. Ограничение, оторванность.
– Он сказал, что это, возможно, ответ на травматическое переживание в связи с пропажей Лили.
– В каком смысле? Какой еще ответ на травматическое переживание?
– Ну, как будто мы все это выдумали. Что мы провели все лето на теннисном корте, играя во всякие вымышленные игры, потому что хотели взять ситуацию под контроль, почувствовать свою силу. Что у нас психологическая травма и что нам следовало бы обратиться за помощью к специалисту.
Наступает молчание. Затем Фиона говорит:
– Ну, возможно, и следовало бы.
Я не знаю, что сказать. Потому что Фионе и вправду следовало бы поговорить с кем-нибудь.
– Я собираюсь ложиться спать, – говорит она, словно ощутив неловкость. – Все нормально?
– Да, – вру я, снова переворачивая карту. По-моему, у меня нет такой колоды. – Поговорим завтра. Спокойной ночи.
Я засыпаю с картой на груди.
23
Просыпаюсь я так рано, что на улице еще темно. Пятерка пентаклей по-прежнему лежит у меня на груди, лицом вниз, а это значит, что я проспала все это время, не пошевелившись. Как труп.
Я нахожу в темноте халат, пытаясь вспомнить сон. Очередной сон про Аарона, и я в роли незаметного наблюдателя каких-то рядовых событий его безрадостной жизни.
На этот раз мы стояли у банкомата. На экране высветилось сообщение о превышении ежедневного лимита, и поэтому он пошел к другому банкомату и снял еще сотню.
Я снова смотрю на карту Таро, на двух нищих у церкви. «Ну что ж, денежные мешки, – думаю я. – На подачки и благотворительность вы точно не рассчитываете».
Мы с Лили теперь не рискуем и сорок пять минут идем до школы пешком.
– Привет! – говорит Лили.
Она нашла зимнюю одежду. Бирюзовые «Мартинсы», синие джинсы, зеленовато-синяя парка. Волосы заплетены в две длинные французские косы. Мы идем по большей части молча, пока у меня не лопается терпение и я понимаю, что не могу больше сдерживаться и молчать о Ро.
– А Ро говорил с тобой… о том, что он сам думает обо всем этом?
Впервые с тех пор, как она вернулась из реки, на лице Лили отражается тревога. Обычно в последние несколько месяцев на нем читалось только недоумение, праведное негодование и глубокомысленное спокойствие. Теперь же появилось что-то еще. Впервые за долгое время она выглядит как типичная девочка-подросток.
– Немного, – неуверенно отвечает она. – Сейчас у него… период перемен.
– Ну да, – отвечаю я с облегчением от того, что она тоже это заметила.
Я рассказываю о том, как мы провели день до того, как он уехал в Дублин, и о том, как посоветовала ему забыть о неприятностях.
Глаза Лили расширяются, голубые радужки становятся бледными и прозрачными, как у озера, из которого можно пить. Она поднимает голову вверх, словно собирается заговорить с небом.
– Может быть, так и есть, – напряженно начинает она. – А может, и его затронул Колодец.
– Ты так думаешь? А вокруг него воздух колышется?
– Вроде того. Но не так сильно. Наверное, я раньше не обращала внимания, потому что у тебя было заметнее. Но не знаю. У меня есть кое-какие догадки, Мэйв.
Она смотрит на меня очень серьезно, с выражением какого-то выдающегося деятеля, и если бы мы не говорили о Ро, я бы рассмеялась.
– Продолжай.
– Когда дочь Нуалы сказала, что люди становятся мягкими и податливыми, она, наверное, не догадывалась, что это влияет и на таких, как мы. На наши мысли.
– То есть на «ненормальных».
– Да. Может, не знаю, может, из-за того, что Ро старше нас, и из-за того, что он теперь немного отстранился от нас… ну, понимаешь, он теперь больше времени проводит во взрослом мире по сравнению с нами.
Увлекшись, Лили продолжает. Цвет ее глаз меняется с небесно-голубого на электрический голубой.
– Ты, я, Фиона, мы постоянно общаемся друг с другом, каждый день. Напоминаем друг другу о… том, что с нами произошло. О том, на что мы способны. Но Ро постоянно встречается с новыми людьми, а ведь когда встречаешься с новыми людьми, то приходится немножко забывать о том, кто ты есть, правда?
Она говорит последнюю фразу с такой убедительностью, как будто это известный всем факт про знакомство с новыми людьми.
– Приходится кое о чем забывать, чтобы дать место новым впечатлениям. В голове.
– Ну да, – говорю я, полностью сбитая с толку. – Конечно.
– И он забывает о многом. О слишком многом, – продолжает она мрачно.
– Так что же нам делать? Проводить с ним больше времени?
– Но он не захочет проводить с нами больше времени, – отвечает Лили, смотрит на меня и тут же, похоже, жалеет, о том, что сказала. – Я понимаю, что для тебя это неприятно. Извини.