Я прислоняюсь к косяку и смотрю на него. Он сидит на кровати, держа в руках длинную цепочку с кулоном и старательно пытается развязать узел. Я улыбаюсь, как улыбаются люди, наблюдая за любимым человеком, который не подозревает о присутствии другого и показывает в этот момент свое истинное лицо.
Но потом я перевожу взгляд на руки Ро, на его пальцы, продолжающие теребить цепочку. Я хмурюсь. Он ковыряется в узле ногтями, прикусывая нижнюю губу от разочарования. Почему он так долго его распутывает?
– Привет, – тихо говорю я.
Он поднимает голову и улыбается почти виновато.
– Привет.
Он роняет цепочку, протягивает руку ко мне, обнимает за талию и слегка подталкивает к кровати. Я сажусь, и мы тут же заключаем друг друга в объятия. Мои руки сжимают его плечи, губы прижимаются к шее.
– Извини, что не позвонил, – хрипло шепчет он. – Просто…
– Все нормально, – говорю я. – Все хорошо. Все будет хорошо.
Будет ли?
Нечто дикое внутри меня подсказывает, что я могу вернуть память Ро, просто поцеловав его. Что прикосновение к коже, такой плотной и реальной, такой неоспоримо настоящей, развеет туман в его сознании. Наши губы встречаются, и он сильнее прижимается ко мне, проводит большими пальцами по моему подбородку. Я наклоняюсь вперед, а он одним ловким движением ноги закрывает дверь в спальню.
В такие моменты легко забыть о том, что реально, а что нет. Единственное, что существует, – тепло и история, память о всех тех временах, когда мы были здесь, знание о том, что больше всего нравится другому. У меня мало что выходит хорошо по жизни, но я знаю, что у меня отлично получается быть с ним наедине. Быть рядом с ним.
Когда мы сбрасываем одежды, я боюсь, что его мама специально придет и нарушит наше уединение. Но потом до нас доносятся хлопанье двери и звук заводящейся машины. Она куда-то уезжает. Остаемся только мы вдвоем и Лили, которая ни за что не вошла бы сюда даже под угрозой смерти.
Мы уже столько раз оставались здесь вдвоем, но сейчас ощущения кажутся чуть более острыми. Теплее, насыщеннее. Интересно, это от заклинания Манон у меня по коже пробегают мурашки или это от страха потерять Ро навсегда? Сейчас мне все равно. И ему, похоже, тоже. Он целует меня в шею, в ключицу, в грудь, большим пальцем поглаживая по шелковым трусикам. Его рука проникает между моих бедер.
Мне одновременно это кажется и чрезмерным, и недостаточным.
А потом я гляжу ему за плечи и вижу на полу брошенную серебряную цепочку, по-прежнему с узлом. Проблема еще не решена.
– Ро, – говорю я.
– М-м-м?
– Прервись на секунду.
Он встречается со мной взглядом и замирает.
– Все в порядке?
– Да, – отвечаю я, отстраняясь от него и поглаживая его шрам над животом, ниже грудины. Там, куда он воткнул нож, едва не погубив себя в попытке спасти меня.
– Ро, расскажи подробнее, откуда у тебя вот это.
Его настроение тут же меняется. Он в удивлении глядит на меня.
– Я же упал на нож.
– Ро, – пытаюсь я говорить как можно более мягким тоном. – Ты никогда не падал на нож. Ты же и сам знаешь. Я знаю, что ты до сих пор знаешь.
Он выпрямляется и обхватывает лицо ладонями.
– Я не смогу этого повторить.
Я сажусь, прижимаю подушку к груди и поднимаю цепочку с пола.
– Развяжи узел. А я пока поговорю с тобой.
Судя по его виду, он предпочел бы заняться кое-чем другим. Но слушается меня. Подносит цепочку ближе к глазам и слегка прокручивает узел пальцами, стараясь его ослабить.
– В начале этого годы мы с тобой ехали вместе в автобусе и заговорили. Не так ли? – спокойно говорю я.
– Да.
Я решаю подыграть ему и начать с эпизодов, не имеющих отношения к магии, чтобы постепенно связать их с магией.
– Что было забавно, потому что хотя мы и знали друг друга едва ли не целую вечность, мы несколько лет по-настоящему не говорили между собой, ведь так?
– Ну да, – отвечает он и улыбается. – Но ты мне нравилась все это время.
– Правда?
– Нравилась с самого нашего детства.
Я довольно посмеиваюсь.
– Что ж, это мило.
Он снова склоняется над цепочкой, а я продолжаю:
– А потом пропала Лили, и… мы не знали, что делать. Как будто потерялись. Пошли на собрание «Детей Бригитты», устроили там переполох.
Он кивает.
– Аарон и его ужасная игра.
– Да, Аарон и его ужасная игра! – киваю я, ощущая себя так, словно веду кого-то с завязанными глазами через реку. – А потом мы узнали, что про карту Домохозяйки, которая нашлась в моей колоде, существует песня, и мама Фионы вспомнила эту песню.
Я чувствую, как он настораживается, будто только что услышал, как под его ногами осыпается почва, и он хочет отскочить.
– А потом… потом мы поняли, что эта Домохозяйка вывела мир из равновесия, пошел снег и… – спешу закончить я.
Он сжимает пальцы в кулак, серебряный узел впивается в костяшки пальцев. Я говорю быстро и запинаясь.
– И мы решили провести ритуал, верно? Разорвали белую шелковую ткань, призвали к себе Лили, и в последний момент…
– Мэйв, остановись.
– Ты должен знать, о чем я говорю. Ты не можешь просто…
Он встает, кладет серебряную цепочку на комод, открывает ящик и принимается доставать из него футболки, шелковые сорочки, платье подружки невесты, которое мы нашли в благотворительном магазине.
– Я уезжаю утром, – говорит он.
– Утром? – я крепче прижимаю к себе подушку, внезапно осознавая, что нахожусь в его комнате почти голая.
– А это значит, что к твоему дню рождения я вернусь, – радостно сообщает он.
Что-то внутри меня ломается. Прорывается дамба, затопляя город. Я начинаю плакать. Сначала даже не пытаюсь говорить сквозь слезы. Просто сижу, заливаясь слезами, и сжимаю подушку, как будто она должна сдержать кровотечение.
– Детка! – он присаживается рядом с озабоченным видом. – Я думал, ты обрадуешься. Я вернусь, когда тебе исполнится семнадцать, и в поездке куплю тебе что-нибудь хорошее, и мы…
– Ро, – шепчу я. – Тогда будет уже слишком поздно. Ты даже не вспомнишь, кто я такая.
Последние слова вызывают новый прилив слез, и я еще больше замыкаюсь в себе. Он обнимает меня и начинает раскачивать взад-вперед.
– Мэйв, Мэйв, Мэйв, – шепчет он. – Я не знаю, что делать. Скажи мне. Скажи мне, что я могу сделать.
– Вспомни, – икаю я. – Просто вспомни.
– Я не могу. Не могу же я вспомнить того, что не было на самом деле.
– Тогда останься, – цепляюсь я за него. – Останься. Чтобы больше ничего не забыть.
Ро отстраняется от меня. На его лице проступает выражение страха. Он начинает расхаживать по комнате, так и не сняв до конца рубашку, все больше распаляясь.
– Вот только не надо так говорить со мной, Мэйв. Не надо.
Я смотрю на него сквозь слезы.
– Я просто подумала, что, если ты уедешь, случится что-то ужасное, – говорю я в отчаянии. – Я знаю, ты думаешь, что я пытаюсь помешать тебе стать музыкантом или что-то вроде того, но, клянусь богом, Ро, это не так. Я думаю, мы в опасности. Ты, я, все мы. Я…
– В следующем году ты сможешь поехать со мной, – прерывает он меня. – В следующем году мы будем вместе учиться в Килбегском университете. Можем даже вместе снять жилье, если захочешь! Но что касается этого года, Мэйв, мы же заранее знали, что он будет трудным.
Мы продолжаем в том же духе. Говорим по очереди и никогда друг с другом. Уже почти девять часов, и мы устали. Устали до мозга костей от разговоров, во рту пересохло от объяснений. В итоге мы просто ложимся и обнимаем друг друга в полной тишине. Я провожу пальцем по его губе, по всем ее припухлостям, мечтая о том, чтобы любить было очень просто – как, например, любить чьи-то губы.
Через несколько минут я убеждаю себя в том, что простая любовь возможна.
– Ро, – шепчу я. – Давай я сегодня останусь у тебя.
Глаза его расширяются.
– Что? Ты уверена?
– Да, – тихо произношу я.
– Мэйв… ты же знаешь, что мне завтра утром уезжать? Не хочу, чтобы ты подумала, будто я тебя бросаю, и чтобы ты ощущала себя одинокой.
– Я знаю. Не волнуйся. Я знаю.
Чтобы доказать серьезность своих намерений, я взбираюсь на него. Переплетаю наши руки, целую его, двигаюсь, пока мы окончательно не теряемся и пока все остальное не отходит куда-то далеко, в том числе и магия. Ро достает из верхнего ящика презерватив, через несколько неловких мгновений выясняет, какой стороной его надевать, и проникает в меня.
Мне больно. Как и ожидалось. Я прикусываю губу и сильнее притягиваю его к себе. Боль слишком велика, и мы останавливаемся. Он продолжает обнимать меня, гладит меня, как испуганную лошадь. Я пытаюсь освоиться как с болью, так и с новой для себя реальностью, с тем фактом, что я уже больше не девственница. Все длилось несколько секунд, не более минуты, но мне это нужно переварить.
– Я люблю тебя, – шепчет он, наполовину в смущении. – Я люблю тебя, люблю тебя…
И мы приступаем к делу снова, на этот раз по-настоящему. Переходим к настоящему сексу, каким он и должен быть. К столь же реальному, как и магия. В какой-то момент мы встречаемся взглядами и ощущаем себя настолько единым целым, что даже не сомневаемся в этом. И мне кажется, что он помнит. Помнит все. Свой дар, ритуал – все. Я настолько уверена в этом, что, когда все заканчивается, думаю, что прежний Ро вернулся.
– Так когда ты завтра уезжаешь? – спрашиваю я, прислушиваясь к боли внутри, ощущая, насколько мягкими стали ноги.
Мне почему-то кажется, что он сейчас ответит: «Я никуда не еду. Я остаюсь. Ехать куда-то слишком опасно. Теперь я все понимаю, все как есть, и не могу рисковать».
– В восемь утра, – отвечает он, и в его взгляде столько любви и пустоты, что я целую его на прощание, выхожу из дома О’Каллаханов и иду домой. Изо всех сил стараясь не сорваться.
26
Я вспоминаю всякие старые предрассудки, связанные с потерей девственности.