– Мам… – осторожно начинаю я, пытаясь ухватиться за что-то, хотя бы немного походящее на правду. – Я просто… это трудно, понимаешь? Я просто чувствую, что мы с Ро отдаляемся друг от друга, а Фиона вся погружена в свои большие мечты и… Не знаю. Я не знаю, что осталось лично у меня. Я просто хочу, чтобы все было хорошо, как летом.
– То есть когда ты была счастлива? – спрашивает мама, поднимая брови. – Летом?
Она задумчиво проводит по моим кудрявым волосам.
– Только летом ты казалась такой грустной, – задумчиво произносит она. – Хотя откуда мне знать.
– Что мне делать, мама? – только спросив, я понимаю, что мне хочется получить ответ. – То есть… что делать конкретно мне?
– О, дорогая, – она обнимает меня и укачивает, словно малышку. – Ты столько всего можешь сделать. У тебя все впереди. Не обязательно принимать окончательные решения в шестнадцать лет. Мне было уже далеко за тридцать, когда я нашла то, что приносило радость, и это было после того, как я вырастила четверых детей. Не обращай внимания на всю эту ерунду с выпускными экзаменами.
– Но Фиона и Ро…
– Фиона и Ро выбрали для себя очень трудные профессии, на освоение которых у них уйдут годы и годы, любовь моя. Если они вообще добьются какого-то успеха.
– Он уже идет к успеху, – мрачно говорю я. – А мне трудно радоваться за него, потому что у меня такое ощущение… как будто он бросает меня. Забывает…
– Я уверена, что не забывает. Просто сейчас для него ваши отношения не на самом первом месте.
– Но он уже кое-что забыл, мам, – в отчаянии жалуюсь я. – Скоро и совсем меня забудет.
Я почти рада, что мои слова смахивают на какую-то подростковую мелодраму, а не отражают реальное беспокойство. Мама заметно расслабляется. Возвращается в мир понятных ей подростковых проблем.
– Дорогая, как бы это ни выразить, все равно хорошо не получится, но… – она делает паузу и гладит меня по голове. – Если вам с Ро суждено быть вместе, вы будете вместе. У вас все получится. Но если нет, то это тоже нормально. Почти никто не выходит замуж за свою первую любовь. Так и у меня было.
Мысль об этом мне кажется настолько мрачной, что я притворно зеваю и говорю, что хочу поспать. Мама приносит мне стакан воды из кухни. Когда я опускаю голову на подушку, во рту все еще ощущается вкус лаванды, но я убеждаю себя, что вся сила заклинания сосредоточилась на кухне Нуалы и что несколько глотков сахарной воды ничего не значат.
Я продолжаю верить в это и проснувшись утром. Верю в это в душе. Верю, когда завтракаю. Верю, когда отхожу от дома. И перестаю верить, когда вижу на дороге спящего Аарона, свернувшегося клубочком.
27
– Как… – шепчу я. – Как ты сюда попал?
Он медленно выпрямляется, слышен хруст суставов. Потом встает и стоит, покачиваясь, сгорбившись, подняв одно плечо к уху.
– Мэйв? – спрашивает он столь же озадаченно. – Это на самом деле ты?
– В каком смысле?
– Они делали тебя похожей на других, – говорит он с выражением страха на лице. – А других людей похожими на тебя.
Страх на его лице пугает меня. Так вот что происходило в отеле? Он действительно думал, что меня зовут Мэри-Бет?
В утреннем солнечном свете видно, насколько растрепанным стал Аарон. Выцветшая и посеревшая одежда, бледная кожа. Светлые волосы, обычно коротко и аккуратно подстриженные, отросли и выглядят взъерошенными и неухоженными. Лицо покрывает ржавая щетина, под которой проглядывают прыщи и вросшие волосы.
– Ты выглядишь по-другому, – говорит он.
Правый глаз, который раньше чуть-чуть прищуривался, подрагивает и моргает от выступающих слез. Веко опухло.
– Волосы. И лицо тоже. Что-то изменилось. Что изменилось?
– Не я одна изменилась, – отвечаю я. – Ты выглядишь ужасно. Что происходит? Что ты тут делаешь? И о чем вообще идет речь?
Аарон как будто только сейчас обращает внимание на окружение. Он оборачивается, смотрит на небо, на крыши домов, внимательно разглядывает деревья.
– Где я?
– У моего дома.
– Почему?
Логика ситуации становится мне понятной, хотя и кажется немного странной. Я выпила связывающее зелье, и вместо того чтобы связать Аарона и не дать ему причинить вред, я привязала его к себе.
Но я не собираюсь говорить ему об этом.
Он потирает глаза. Вид у него как у перепачкавшегося малыша. Он до сих пор потерян, не знает, где находится. Я понимаю, что сейчас не время для разборок. Сейчас время для ответов.
Позади меня хлопает дверью автомобиля папа, и я понимаю, что он собирается выехать на дорогу. Он не должен увидеть, как я разговариваю с Аароном.
– Идем, – говорю я. – Нам нужно идти.
Мы шагаем в неловком молчании, направляясь к реке.
– Мы заходили к тебе домой, – наконец говорю я. – Ты уехал оттуда.
– Ко мне домой? Куда именно? – непонимающе спрашивает он. – А, в ту квартиру. Она никогда не была моей. Это их квартира. Их.
– А ты, значит, больше не с ними?
От воды отражается солнце, мимо нас проплывает стайка уток. Уже понятно, что день будет прекрасным. Одним из тех, которые имеют в виду люди, говорящие, что осень – их любимое время года.
Аарон с отсутствующим видом достает потрепанную пачку сигарет и закуривает. Курит и не отвечает на мои вопросы.
– Я спросила, ты теперь не с ними? Не с «Детьми»?
– Нет. Не с ними. А можно здесь где-то выпить кофе?
– Почему ты не с ними? Что случилось?
Он не отвечает.
– Ну давай же, – огрызаюсь я. – Я не собираюсь с тобой тут возиться. Не буду смотреть, как ты дуешься. Ты мне не друг. Либо говори, что я хочу узнать, либо проваливай.
Молчание.
– Кофе можно выпить на другом конце парка, – ворчу я, и мы идем по влажной траве к деревянному киоску с двумя столиками под открытым небом.
Все это время я спрашиваю себя, что я тут делаю и почему. Я ненавижу все, что связано с этим человеком, ненавижу все, что он делает, и все, что он проповедует. И все же мы сейчас стоим за одним столиком и размешиваем сахар в стаканчиках с кофе.
– Почему ты ушел от них? – спрашиваю я. – Когда?
– А какое сегодня число?
– Тридцать первое октября, – отвечаю я и думаю: «Наверное, мне, как ведьме, нужно что-то запланировать на Хеллоуин».
– Месяц тому назад.
– Почему?
– Потому что узнал, что происходит после трех, – он мрачно и устало улыбается.
– Опустошение.
– Да.
– Колодца.
– Да. А ты и сама многое выяснила, как я погляжу.
– Мы с друзьями не так уж и глупы.
– Что ж, рад за вас.
– Значит, ты узнал, что они используют меня в качестве магической воронки, и подумал: «О нет, изводить и запугивать их куда ни шло, но только не это»?
Снова наступает пауза; мы попиваем кофе.
– С чего вдруг такая перемена? – не унимаюсь я. – Почему вдруг тебе стало не все равно, что они сделают с нами? С Килбегом?
– Потому что должен быть выбор. Нельзя заставлять людей силой. Нельзя отбирать у них… отбирать у них возможность рассуждать.
– А что произошло бы, если бы я согласилась присоединиться?
Он пожимает плечами.
– Они бы дали тебе все, что ты захочешь. А потом превратили бы в меня.
Всем своим видом Аарон демонстрирует, какая печальная эта участь – стать таким, как он, – и я начинаю подозревать, что это снова ловушка. Нельзя же настолько сильно измениться как личность.
– Я начал… – он медлит. – Начал задавать вопросы. Такие подозрительные, что им казалось, будто я задаю их от твоего имени. Как будто хочу спасти тебя.
– Значит, они сами тебя вышвырнули?
– Нет. Кое-что сначала сделали. Они подозревали меня и поэтому лишили меня части силы, внушили мне наваждение, обхитрили меня видениями, заставили поверить, что я говорю с тобой. Думали, что я плохо справляюсь со своей работой. И чем меньше они мне доверяли, тем меньше я доверял им.
– И тогда ты ушел.
– И тогда я ушел.
– Значит, ты ушел, потому что тебя, так сказать, понизили в должности?
– Я ушел, потому что узнал правду.
– И какую же?
– Что им наплевать на Бога и Спасение. Они хотят только власти. И у них сейчас ее немало.
Он смотрит на свои руки.
– Вот почему я так удивился этим утром, – продолжает он. – Когда ты смогла меня увидеть. Они… они подозревали, что я слишком заинтересовался в тебе, слишком защищаю тебя, или что-то в этом роде. Поэтому не разрешали видеться с тобой. Я посылал тебе карты, духовные подсказки. То, что ты смогла бы понять, а они не смогли бы.
– Карты?
– Пятерка пентаклей. Колесница.
– Так это был ты? – Я обхватываю руками голову, пытаясь понять смысл происходящего. – Пятерка пентаклей.
– Страдающие за стенами церкви. Оторванность.
Я киваю. Странно, что я пришла к такой же интерпретации, только подумала, что она толкует о нас с Ро.
– А Колесница? – продолжаю я.
– Я знал, что они попытаются устроить что-то связанное с автобусом. Они постоянно говорили о том, что вы часто ездите на автобусе.
Я не могу поверить. Содрогаюсь при мысли, что о нас говорят, что против нас строят планы, что за нашими передвижениями следят и используют в своих целях.
– Аарон, почему ты предупреждал меня? Ты ведь меня ненавидишь.
– Нет. Не ненавижу, – качает он головой. – Просто ты так всегда думала. А я никогда не ненавидел тебя. Иоанн, двенадцать сорок.
– Что?
– Что значит «что»? – переспрашивает он.
– Что значит «Иоанн, двенадцать сорок»?
– «Он ослепил их глаза и ожесточил их сердца, чтобы они не увидели глазами, не поняли сердцами и не обратились, чтобы Я их исцелил».
– Зачем ты цитируешь мне строчки из Библии?
– Не знаю. Привычка.
– Раньше у тебя такой привычки не было.
– Была. Задолго до того, как мы встретились. Просто я научился подавлять ее, когда… когда у меня было больше сил.
– Это какая-то уловка?
Мне очень хочется, чтобы это оказалось уловкой. Не хочется жалеть Аарона. Не хочетс