На большой перемене вездесущие пацаны начали играть в прятки возле бетонных глыб, взбираться на них и даже что-то там нацарапали гвоздем. А уже к концу занятий был готов донос, где батя фигурировал как злостный вредитель и антисоветчик, пытавшийся выцарапать памятнику глаза.
Не знаю, почему стукач указал именно на него. Наверное, потому, что больших умников не любили во все времена. А батя был круглым отличником.
Он говорил, что тот злополучный гвоздь даже в руках не держал. В общем, отца из школы исключили и завели на него уголовное дело. Ему грозил «червонец», несмотря на малые годы.
Но на его счастье к тому времени возвратился из очередной командировки дед (его вызвала срочной телеграммой перепуганная до смерти бабуля, которая могли пойти в зону вместе с батей — за компанию).
Он быстро разрулил ситуацию (для чего ему пришлось обращаться едва не к кремлевским «небожителям»), и отец отделался лишь легким потрясением. Хорошо, что это было после пятьдесят третьего года, и Сталин уже лежал в мавзолее вместе с Лениным. Политические репрессии еще существовали, но они здорово выдохлись и катили только по инерции.
Такие были времена…
— Вообще-то, история неприятная, — продолжал отец. — И очень странная. Каким боком ты к ней лепишься, не могу понять.
— Какая история? С тем уродливым попрошайкой? Или ты говоришь о лозоходце?
— Это частности. Детали. Но они складываются в зловещую мозаику. Я имею ввиду убийство твоего соседа.
— Позволь… Причем тут убийство!? Я не имею к нему ни малейшего отношения. Ты что, мне не веришь!?
— Не говори глупости! У меня даже в мыслях не было заподозрить тебя в чем-то таком. Дело не в том, верю я тебе или нет…
— А в чем?
— Ты помнишь, у кого Хамович купил квартиру?
— Конечно. Как я могу не помнить. Этот черный ворон всему двору намозолил глаза. Хорошо, что он съехал. Неприятный тип. Да и вся семейка у него была с прибабахом.
— Он не всегда был таким, — сумрачно улыбнулся отец. — Когда-то этот «черный ворон», как ты его назвал, работал под началом нашего деда.
— Что-о!?
— А то. Ему и квартиру давали вместе с нами, от одной и той же организации.
— Вот это новость… Почему дед ни разу мне об этом не говорил?
— На то была веская причина. В восемьдесят третьем году, когда твой дед уже был академиком, у него завелся хороший приятель в КГБ, генерал. Они что-то там вместе изобретали. Так вот, этот генерал где-то в конце восьмидесятых годов дал нашему деду посмотреть папку с делом, по которому его отправили на Колыму. Среди множества разных бумаг находился и первоначальный донос, написанный рукой… Жовтобрюха.
Я лишь глаза таращил от изумления. Жовтобрюх жил рядом с нами столько лет, и дед ни разу не обмолвился, какая сука наш сосед! А я все думал, почему этот черный ворон, завидев меня, старался прошмыгнуть мимо как можно незаметней. На воре и шапка горит.
— Узнав об этом, отец уволил его немедленно, — продолжал батя. — Понятное дело, под благовидным предлогом. Он как-то признался мне, что совершил такую подлость впервые в жизни. Это его очень угнетало. Но простить Жовтобрюху донос он не смог. Да и как порядочному человеку работать со стукачем бок о бок, встречаясь с ним каждый день?
— Правильно сделал, — сказал я мстительно. — Надо было вообще башку этому Жовтобрюху отвернуть. Жаль, что я раньше об этом ничего не знал…
— И чтобы ты сделал?
— Не знаю. Нашел бы, как насолить этому козлу, можешь не сомневаться.
— Значит, правильно твой дед сделал, что не стал распространяться на счет Жовтобрюха. Доносчик и так был сильно наказан. Его потом не принимали ни на одну стоящую работу. Уж не знаю, почему. В конечном итоге Жовтобрюх докатился до кладбищенского сторожа.
— Поделом ему… — буркнул я со злостью.
Жовтобрюх запомнился мне черной одеждой (он носил длинный балахон, похожий на плащ-палатку, серую рубаху, которая, как мне тогда казалось, никогда не знала стирки, и мятые-перемятые хлопчатобумажные брюки) и жидкими волосами серого цвета, обсыпанными перхотью.
Одно время соседи поговаривали, что Жовтобрюх посещает секту сатанистов, но он вел себя настолько тихо и жил так скрытно, что постепенно все эти разговоры сошли на нет. Для жильцов дома он был фантомом, потому что уходил на работу ранним утром, когда люди еще спали, а появлялся дома вечером, когда темнело.
Такая же точно была у него и жена — белобрысое, безмолвное и почти бесполое с виду существо, напоминающее летучую мышь; мелькнула серой тенью мимо бабок, сидящих на скамейке у подъезда, и словно ее и не было. Не женщина, а пустое место.
Что касается отпрысков Жовтобрюха — их у него было трое, все мальчики — то они никогда ни с кем не дружили, держались вместе, а свои детские игры устраивали на старом кладбище, среди склепов и надгробий.
В общем, странная семейка, чтобы не сказать больше. Не скажи отец фамилию нашего бывшего соседа, я бы ее даже не вспомнил.
— Так что ты там говорил насчет мозаики? — спросил я, быстро переварив в голове историю грехопадения Жовтобрюха.
— Насколько мне известно, газет ты не читаешь, местные новости по телевизору смотришь очень редко, поэтому о городской жизни ничего не знаешь. Верно?
— Ну, почти что так. Слушать и смотреть сплошное вранье нашего губернатора и его прихлебателей у меня нет никакого желания. Для кого они так стараются перед телекамерами, непонятно. Наш народ не так глуп, как думают чиновники разных рангов. И он еще предъявит им свой счет, можешь не сомневаться. И вообще — зачем мне этот телевизионный мусор в голове? У меня там и так мякины хватает.
— Интересно, чем ты вообще занимаешься? Кроме того, что валяешься на диване?
— Батя, я бизнесмен — кую бабки на ниве нумизматики. Это тоже, между прочим, бизнес. Он приносит мне определенный доход. На жизнь хватает, даже с лихвой. Я ведь давно не прошу у тебя денег.
— Эх, Никита… Надо было драть тебя ремнем в детстве. Да интеллигентность не позволяла. В чем я и раскаиваюсь. А сейчас за ремень браться поздно.
— Пап, ну не такой уж я и плохой. Согласись. А что касается нумизматики, то этой страстью заразил меня наш дед. Так что все претензии к нему.
Отец ласково улыбнулся и потрепал меня за вихры.
— Негодник… Умеешь ты забалтывать человека. Так вот, весною этого года Жовтобрюх был убит.
— Как… почему!?
— Вопросы у тебя… В прессе и на телевидении этот сюжет лишь промелькнул. В тот момент как раз случилась трагедия с автобусом, в который врезался груженый КАМАЗ. Помнишь?
— Это я помню. Тогда был сильный гололед и туман.
— Точно. Поэтому страницы всех газет пестрели репортажами с места аварии. Да и телевидение от них не отставало. Сенсация… черт бы побрал всех этих писак и болтунов. На людском горе паразитируют. Чем больше всяких пакостей в сюжете, тем журналист круче и талантливей. Бред…
— Ладно, с автобусом все ясно, — сказал я нетерпеливо. — Где и как был убит Жовтобрюх?
— Его убили на кладбище. В прессе об этом не сообщалось, но у меня в милиции есть приятель в больших чинах, мы с ним ходим париться в одну баню, так вот он рассказал, что над нашим бывшим соседом словно тигр поработал. Жовтобрюх был буквально разорван. Кроме того, убийца измазал кровью все близлежащие надгробья. В общем, картина была не для слабонервных.
— Убийцу нашли?
Отец посмотрел на меня странным взглядом и отрицательно покрутил головой.
— Вот в этом вся наша доблестная милиция, — сказал я не без сарказма. — Если бока намять безвинному, так менты тут как тут, а ежели преступление раскрыть, так им вечно что-нибудь мешает… как плохому танцору мужские принадлежности.
— Не в этом дело, — сказал отец.
— А в чем?
— Как намекнул мне генерал, убийство, скорее всего, было ритуальным.
— Во как… А почему он так думает?
— Возле убитого нашли несколько свечных огарков из черного воска.
— Допустим, все это правда. Но я опять-таки не понимаю, что ты подразумевал под словом «мозаика»?
— Ну, во-первых, Хамович, если отталкиваться от твоего рассказа, был убит так же, как и Жовтобрюх. Закономерность улавливаешь? Ты скажешь, что не было черных свечей. Давай этот пункт уточним: ты их просто не видел, потому что свечи изъяли как вещественное доказательство. Это может быть? Да, может.
— Надо будет спросить у Ляхова… — пробурчал я себе под нос.
— Что ты сказал? — спросил отец.
— При случае уточню этот момент у опера, который ведет расследование дела об убийстве Хамовича.
— Уточни… Так вот, это еще не все. Это уже цветочки, но еще не ягодки. А листочками являются странные телефонные звонки, тот уродливый нищий и «лозоходец». Что касается стебля и корней — откуда ноги растут у всех этих кровавых событий — то здесь вообще темный лес. Можно только догадываться.
— Пап, я никогда не думал, что ты такой фантазер. Причем здесь одно к другому!?
— Ника, я это чувствую. Ты понимаешь, о чем я?
Еще бы не понимать… Вся наша семья знала, что дед был не только академиком, но еще и экстрасенсом. Но свои способности он применял только на работе. Какая-то часть его дара перешла по наследству и к отцу. Об этом мне стало известно совсем недавно.
Но батя постарался выбросить из головы «эти глупости», как он говорил, и посвятил всю свою жизнь прагматическим прикладным наукам. А сегодня он, похоже, решил нарушить табу.
— Понимаю, — ответил я очень серьезно.
— Попробую посмотреть, — сказал отец напряженным голосом.
Похоже, ему очень не нравилось то, чем он сейчас должен был заняться. Отец прикрыл веки и напрягся; на висках у него вздулись жилы, лоб покрылся испариной, а лицо стало бледным и чужим.
— Я вижу какую-то конфигурацию… что-то темное… и щупальца, как у спрута… — Он начал говорить каким-то загробным голосом, медленно и натужно, словно выдавливая слова из горла. — Тебя я тоже вижу… но в стороне…
На какое-то время отец умолк. Создавалось впечатление, что он во что-то всматривается, но с закрытыми глазами. Отец даже шею вытянул, как это обычно делают люди в подобной ситуации.