— Не будет похвальбой, если я скажу, что это всего лишь тень, жалкое подобие того, что мы оставили позади. Однако бессмысленно оплакивать прошлое, которого не воротишь. У нас нет выбора, кроме как ужиться со страной, в которой мы оказались.
— На наш взгляд, — отвечал Эльфин, — вы прекрасно с ней уживаетесь.
— И все же, — в голосе Аваллаха прорезалась печаль, — это не так, как видится со стороны. Если мы хотим жить здесь и дальше, нам надо меняться.
— В чем же?
— Нам многого недостает, — произнес король-рыболов. — По правде сказать, нам недостает того, без чего нам не выжить в этом суровом краю, — того, что можете дать вы.
— Мы и рады бы помочь вам, чем сумеем, — отвечал Эльфин. — Однако у нас нет ничего своего, как ты прекрасно знаешь. И уж конечно ничего такого, чем бы не обладали вы.
— Я не о том, что можно потрогать руками, — сказал Аваллах.
— Так что же у нас есть, необходимое для вашей жизни?
— Вы — народ воителей, — отвечал Белин. — Вы закалены в боях. Мы ненавидим войны, но понимаем: чтобы удержаться здесь, придется воевать.
— Вы что, предлагаете, чтобы мы сражались вместо вас? — недоверчиво спросил Эльфин.
— Да, в обмен на землю, — отвечал Аваллах.
У Хафгана вырвался сдавленный стон. Лицо Эльфина ожесточилось.
— Подавитесь своей землей! Кимры — не рабы!
Царевич Майлдун вскочил. Лицо его искривила высокомерная усмешка.
— По мне, так у вас нет выбора. Вам нужна земля, нам — воины. Все просто. А какой еще от вас прок?
Эльфин побагровел от гнева и открыл было рот, чтобы ответить. Однако, прежде чем он произнес хоть слово, Талиесин выступил вперед и встал между отцом и Аваллахом.
— Позволь нам удалиться, король Аваллах, чтобы мы могли между собой обсудить твое предложение.
— Не будем мы… — начал Эльфин с жаром.
Талиесин повернулся к нему.
— Давай сейчас же уйдем, — сказал он мягко.
Эльфин круто развернулся и вышел. Хафган и Талиесин последовали за ним. За все время, что они шли по дворцу, никто не произнес ни слова.
— Киалл бы его убил, — мрачно произнес Эльфин, когда конюхи подбежали с лошадьми.
— Он не знал, что говорит, — молвил Хафган.
— Глотку перерезают за меньшее.
— Он по-настоящему заблуждался.
— А будь со мной мой кинжал, его сын был бы по-настоящему мертв!
— Сейчас твоими устами говорит гнев, — сказал Талиесин. — Я не буду слушать.
Лошадей подвели. Эльфин выхватил у конюха поводья и вскочил в седло.
— Ты едешь?
— Нет, — отвечал Талиесин. — Я задержусь ненадолго и попробую переговорить с Аваллахом.
— Нечего с ним разговаривать. Мы уходим из этих краев.
— Позволь мне прежде поговорить с ним с глазу на глаз. Может быть, он уже жалеет о своей ошибке.
— Ладно, говори, — буркнул Эльфин. — Я тем временем займусь сборами. Видно, что мы здесь больше не нужны.
Подковы зацокали по двору, а Талиесин вернулся во дворец. Когда он шел по переходу в зал, впереди мелькнула тень. Он остановился и позвал:
— Выйди, друг, поговорим лицом к лицу.
Через мгновение из темноты выступила худощавая фигура Аннуби. Талиесин и прежде видел царского советника, но лишь издали и мельком. Сейчас его изумил облик этого человека: смертельная бледность, скорбный рот, потухшие серые глаза, на голове редкий седой пух. Прорицатель шагнул вперед, и тени как будто сгустились, надвинулись вместе с ним, — так плотно окружала его тьма.
— На одно слово, господин, — вздохнул Аннуби. Он стоял очень близко, и Талиесин ощутил гнилостный запах из его рта.
— Ты советник Аваллаха, — сказал Талиесин.
— Я им когда-то был. — Прорицатель мертвыми глазами смотрел на юношу. — Однако я утратил зрение и голос.
Талиесин поежился под этим мрачным, пугающим взглядом.
— Чем могу тебе служить?
— Оставь нас, — прошипел Аннуби. — Твой отец прав, вы здесь больше не нужны. Уходи и не возвращайся.
— Почему? Зачем ты нас прогоняешь?
— Аваллах говорит о будущем, о союзах… ба! Мечты! Обольщения! У нас нет будущего. Мы принадлежим к миру, который погиб и не возродится.
— Возможно, — сказал Талиесин. — Времена проходят, мир изменяется. Так устроена Вселенная. Но… — Он обвел рукою дворец, — …вы и тут неплохо устроились.
— То, что ты видишь вокруг, — обман зрения. Это ничто — менее, чем ничто! — Он сухощавой рукой ухватил Талиесина за плечо. — Мы — отзвук умершего голоса. А вскоре стихнет и отзвук.
Талиесин хотел снять его руку со своего плеча и почувствовал кости под дряблой кожей запястья.
— Но он еще не стих. И не стихнет, покуда есть те, кто его слышит. — И юноша зашагал по переходу.
Аннуби за ним не пошел, но снова вжался в тень.
— Мы умираем, — простонал он, и тьма застонала с ним. — Уйди и дай нам умереть с миром!
Слуга вновь провел Талиесина во внутренний покой. Белин ушел, но Аваллах с Майлдуном по-прежнему были здесь. Оба уставились на Талиесина; Майлдун нахмурился, но Аваллах принудил себя улыбнуться.
— А, это ты, Талиесин? Выпьешь с нами вина? — Он налил кубок и протянул юноше.
— Отец говорил, что ты искусный певец, — вставил Майлдун. — Жаль, что я никогда тебя не услышу. — Он высокомерно усмехнулся.
— Ты лучше других должен понять, — сказал Талиесин. — Мой отец не был бы королем, если бы оставил без внимания прямое оскорбление себе и своему народу.
— Так значит, союз с нами для вас оскорбителен? — с жаром спросил Майлдун.
Глаза Аваллаха сузились.
— Ты видишь, как легко извратить смысл? — спросил Талиесин.
— Все я понял! — Майлдун грохнул кубком о стол.
— Все ли? — Талиесин взглянул прямо ему в лицо. — Тогда я напрасно сюда вернулся.
— Погоди! — шагнул вперед Аваллах. — Кажется, я понял… или начинаю понимать. Останься, Талиесин, поговорим.
— Что с ними разговаривать? — сердито вскричал Майлдун. — Все против нас, отец. Мы можем полагаться лишь на свои мечи. Пойми!
— Выйди, Майлдун, — мягко попросил Аваллах. — Я поговорю с Талиесином.
Царевич с грохотом поставил на стол кубок, вино плеснуло на камни у его ног, густое и алое, как кровь. Аваллах подлил себе еще вина и, когда Майлдун вышел, указал Талиесину на кресло.
— Мой сын несдержан, — сказал Аваллах. — Я сам когда-то таким был. Ему нужно то, чего у него нет, а то, что у него есть, ему не нужно. Это мешает жить. — Король-рыболов подошел к креслу и с превеликой осторожностью опустился в него. — Сядь, Талиесин.
Бард сел.
— Твоя рана тебя тревожит?
— Увы, сегодня опять, — вздохнул Аваллах. — Она то хуже, то лучше.
— Странная болезнь, — посочувствовал Талиесин.
— Да уж, — согласился Аваллах. — И единственное от нее средство — общество священника Давида.
— Я тоже ощутил на себе его силу — вернее, силу Бога, которому он служит. Возможно, если ты обратишься к Господу Вышнему, ко Христу… — начал Талиесин, и свет вспыхнул в его глазах.
— А я и обратился, — молвил Аваллах. — Я поклялся Ему служить и принял водное крещение здесь, в моем озере. За себя и за всех моих домочадцев. Так у нас принято. И все же Всевышний не посчитал нужным исцелить мою немощь. Возможно, как говорит Давид, Он учит меня смирению. Я и впрямь много не знаю об этом новом Боге.
Аваллах задумчиво отхлебнул вина, потом поднял взгляд и весело улыбнулся.
— Странно, не правда ли? Чужаки из разных миров, объединенные верой в одного Бога. Так пусть между нами не будет недоразумений. — Он отодвинул чашу, словно она-то и была источником непонимания.
— Прекрасные слова, — отвечал Талиесин. — Я убежден, что ты не хотел нас оскорбить. Однако тебе следовало знать, что твое щедрое предложение ввергает нас в узы рабства. У моего народа земля принадлежит королю, а король — земле, с древних времен они нераздельны. Жизнь клана зависит от правды короля: если он правит справедливо, на земле царят мир и благоденствие. Если король процветает, процветает и земля.
— Так и у нас, — заметил Аваллах.
— Король служит земле и защищает ее. Он раздает ее своим людям, а те в обмен должны являться с оружием по его зову.
Аваллах долго молчал.
— Спасибо, что объяснил, — сказал он наконец. — Теперь я понял, как оскорбительны были мои слова, и сожалею, что говорил, не ведая.
— Я не держу на тебя обиды.
— Тогда скажи мне, Талиесин, как мне загладить сделанное?
— Это будет нелегко, — отвечал Талиесин.
— Говори, я готов на все.
— Отлично. Вот как ты сможешь вернуть себе доверие моего отца. — Талиесин изложил Аваллаху свой план, царь согласился.
Глава 7
Когда на Хариту накатывала печаль, она искала утешения в прогулках верхом. Ветер и солнце или дождь и туман успокаивали тоску. Среди холмов ее одиночество терялось в пустынности этого дикого края. Она возвращалась с прогулок если не счастливая, то умиротворенная, ее беспокойный дух на время утихал.
Но теперь это не помогало. Она скакала и, когда уже казалось, что забытье близко, что солнце и холмы вот-вот возьмут свое, внезапно оборачивалась проверить, не едет ли сзади он. И всякий раз ее сердцебиение учащалось, дыхание перехватывало.
Она убеждала себя, что здесь его быть не может, что он ей ни к чему, но все равно оглядывалась. А не видя его, испытывала такое разочарование, что новообретенный душевный покой рассыпался в прах. Пять дней скакала она по диким холмам и каждый вечер возвращалась без сил и в тоске.
По ночам во дворце было тихо и пусто, гораздо более тихо и пусто, чем до прихода кимров. Даже Белин и Майлдун со свитой не заполняли пустоту и не разгоняли тишину так, как кимры своими песнями и рассказами.
Она ела вместе со всеми в зале, но трапезы были такими скучными, что нагоняли сон; разговоры и развлечения напоминали чуть подогретый жиденький суп. Странное дело: шумные и порывистые кимры, которые, казалось, всем так мешали своей суетой, заразили самый воздух дворца дерзкой жизненной силой. Они пробыли здесь считанные дни, но каким-то образом сумели так заполнить собою дворцовый быт, что без них всем стало не по себе, словно от здорового дерева отломили ветку.