вение ока весь дом ожил. Словно по волшебству, комнаты заполнили слуги, которые деловито сновали туда-сюда. В большом очаге запылал огонь, появились роги с вином. Чернокосые девушки внесли тазы, чтобы помыть руки и ноги королю и воеводам, из которых двое приходились правителю сыновьями.
В разгар суеты появился старик, которого Харита и Талиесин видели утром. За ним двое слуг тащили резное кресло. Кресло водрузили посреди зала, и вождь важно опустился на свой трон. Для остальных поставили кресла попроще, и, когда все расселись, девушки принялись мыть им ноги.
Вошел человек с животом, как мучной куль. Он вышагивал с такой напыщенной важностью, что, если бы не засаленный бурый балахон, его впору было бы принять за хозяина дома. Позади семенил худосочный юнец — он нес жезл с железным набалдашником.
— Языческий жрец из храма и его служка, — прошептал Талиесин.
Харита приметила явно неодобрительный взгляд, которым, проходя, наградил их жрец.
Седой управитель, склонившись, заговорил с королем. Тот обвел глазами комнату и остановил взгляд на пришельцах, потом что-то сказал старику, и тот, подойдя к Харите и Талиесину, произнес:
— Владыка Пендаран желает выслушать вашу песню. Если ему понравится, можете оставаться. Если нет, убирайтесь вон.
— Справедливо, — отвечал Талиесин. — Можно мне с ним поговорить?
— Как хочешь. — Старик повернулся, чтобы уйти.
— Сделай милость, друг. — Талиесин удержал его за рукав. — Представь меня твоему господину.
Взяв Хариту за руку, Талиесин вслед за управителем подошел к королю, который сидел, поставив босые ступни на колени девушке, поливавшей их водой из кувшина.
— Бард Талиесин желает быть представленным, — сказал управитель.
Пендаран Гледдиврудд, правитель деметов, сидел на резном троне, ссутулясь и положив на колени меч. Его длинное, морщинистое лицо кривила усмешка. Он мрачно взглянул на Талиесина, чуть менее мрачно — на Хариту, взял у мальчика кубок с вином и хмыкнул.
Талиесин склонил голову и произнес:
— Я Талиесин, главный бард Эльфина ап Гвиддно из Гвинедда.
Мальчик налил и протянул ему кубок. Талиесин поблагодарил и поднес вино к губам, но в этот миг Пендаран Гледдиврудд встал и вышиб кубок из рук барда. Кубок со звоном покатился по полу, вино выплеснулось на мозаичный пол, замочив Талиесину сапоги и штаны.
— Спой прежде, — проревел Пендаран.
Четверо у него за спиной загоготали, хлопая себя по коленям и грубо тыча пальцами в певца.
— Возможно, — все так же ровно и твердо продолжал Талиесин, — имя Эльфина для деметов — пустой звук, но я видел, как под его кровом гостей привечали и сажали на лучшие места из одного лишь уважения.
Пендаран скривился еще пуще.
— Если тебе не по душе наше гостеприимство, иди побираться к другим.
Запустив руку в дорожную суму, Талиесин вытащил письмо от Давида.
— Я пойду к другим, — сказал он, протягивая кусок пергамента, — но я обещался доставить это.
Король взглянул на письмо с опаской, как будто оно могло превратиться в змею и ужалить, потом кивнул управителю. Тот принял послание от Талиесина и вслух прочел по-латыни.
— Давид — глупец, — объявил Пендаран, выслушав.
— Он высоко отзывался о тебе, — отвечал Талиесин.
Пендаран Алый Меч оскалился.
— Не хочешь петь, уходи, не испытывай мое радушие.
— И впрямь не хотелось бы испытывать то, чего нет, — спокойно произнес Талиесин.
Четверо воевод за спиной у вождя деметов застыли с разинутыми ртами. Один из них привстал. Пендаран поднял руку, и тот снова опустился в кресло.
— Пой, попрошайка, — сказал он. — И пой хорошенько, не то это будет последняя песня в твоей жизни.
Талиесин повернулся к Харите, чтобы взять арфу.
— Давай уйдем, — прошептала она, — нас охотно примут в другом месте.
— Меня попросили спеть, — отвечал он. — Я намерен распахнуть двери и вызвать золотой дождь.
Взяв арфу, он вышел на середину зала и начал перебирать струны. Первые чистые звуки заглушил гомон, но он продолжал играть. Пендаран сидел, осклабясь, воеводы шумно тянули вино из кубков.
Когда Талиесин открыл рот, чтобы запеть, жрец выступил вперед и ударил жезлом в пол.
— Владыка Пендаран, — выкрикнул он, — этот человек зовет себя бардом. Я кое-что знаю об этих так называемых друидах. Каждый может бренчать на арфе и считать себя бардом. Позволь мне испытать его, прежде чем он начнет.
Языческий жрец вышел вперед, масляно улыбаясь. Пендаран Гледдиврудд злобно усмехнулся и сощурил глаз.
— Хорошо придумано, Кальпурний, — хохотнул он. — Ладно, пусть покажет, на что способен. Кто знает? Может, заслужит своей дерзостью порку. Так мы и там повеселимся.
Кальпурний встал напротив Талиесина. Все собравшиеся прекратили свои занятия и столпились взглянуть, что будет. Харита, стиснув руки и закусив губу, высматривала пути к отступлению. Она заметила, что в дверях стоят воины с мечами и копьями.
— Будь осторожен, — прошептала она. — Прошу тебя. Талиесин.
Он улыбнулся и сказал:
— Эти люди страдают от недостатка самой обычной учтивости. Не тревожься, лечение болезненно, но, как правило, не смертельно. — С этими словами он повернулся к жрецу.
Тот осклабился и сказал:
— Назови, если можешь, свойства девяти телесных соков.
— Тут все преимущества на твоей стороне, друг, — отвечал Талиесин. — Друиды не морочат людям головы такой глупостью.
Языческий жрец хохотнул.
— Невежа зовет глупостью то, что ему неведомо. Вижу, что ты неуч. Хорошо, назови нам, каким богам и что принести в жертву, дабы вернуть силу мужчине и плодовитость женщине.
— Бог один, и бард не приносит жертв, если недуг можно вылечить простыми травами.
— Травами! — взвыл жрец, его худосочный спутник истерически захихикал. — Ладно, ты небось и не на такое горазд. Без сомнения, истинный бард без труда уврачует недуги песней.
— А ты бы, — холодно отвечал Талиесин, — не говорил чепухи в присутствии того, перед кем тебе следует склониться со всем смирением.
Кальпурний ухватился за живот и зашелся от смеха.
— Зови себя хоть бардом, хоть кем иным, все равно ты лжец и обманщик. — Он повернулся к своему повелителю. — Владыка Пендаран, — из голоса его исчезли всякие следы нарочитого веселья. — Этот человек лжет, что само по себе плохо. Хуже того, он кощунствует! — Он указал пальцем на Талиесина, который стоял как ни в чем не бывало. — Гоните его вон!
Пендаран Гледдиврудд схватился за меч, и глаза его злобно блеснули.
— Итак, тебя разоблачили. Сейчас тебя выпорют и прогонят вон. — Он взглянул на Хариту и облизнул губы. — Но женщина твоя останется.
— Если при твоем дворе могут выпороть за правдивые слова, — сказал Талиесин, — значит, ты слишком долго слушал этого лжежреца.
Кальпурний напыжился и ударил жезлом в пол.
— Ах, ты еще смеешь меня оскорблять! — Он сделал знак одному из сидящих за спиною у Пендарана, и тот встал, вытаскивая из-за пояса кинжал. — Без языка останешься!
— Нет, это ты останешься без языка, сын лжи. — С этими словами Талиесин взглянул жрецу прямо в глаза, приложил палец к губам и издал смешной, детский звук: — Блям, блям, блям.
Многие из смотревших расхохотались.
— Молчать! — крикнул Пендаран.
Кальпурний, побелев, протянул руку. Сын Пендарана, злобно ухмыляясь, вложил в нее кинжал. Жрец шагнул к барду и открыл рот, собираясь приказать, чтобы того схватили.
— Хлеед рамо фелск! — вырвалось у него.
Зрители обменялись недоуменными взглядами.
— Хлеед рамо фелск! — вновь выкрикнул жрец. — Млур, рекка норимст. Эноб фелск! Эноб фелск!
Пендаран в изумлении таращил глаза. Служка прыснул со смеху, другое хохотали, закрывая ладонями рты.
— Что случилось? — спросил Пендаран. — Ты что-то странно говоришь.
— Норл? Блет дхурмб, емас веамн огло мооп, — отвечал жрец. На лбу его выступил пот. Он взглянул на Талиесина, и глаза его округлились. — Хлеед, эноб. Фелск эноб.
Зрители схватились за животы. Жрец выронил кинжал и в ужасе зажал себе рот руками.
— Тебе придется заново учиться человеческой речи, — сказал Талиесин. — Но у тебя по крайней мере есть язык — ты бы не оставил мне и того.
Кальпурний с визгом выбежал прочь, таща за собой служку, Пендаран проводил их взглядом и теперь уже не без уважения взглянул на Талиесина.
— Этот храмовый глупец позабыл свое дело, но у меня память не такая короткая. Пой, попрошайка, если дорожишь своим языком.
Талиесин вновь заиграл на арфе. Теперь все глаза были устремлены на него. Сперва казалось, что холодная пустота зала поглотит его голос, однако он пел мощнее с каждым стихом, наполняя чертоги живым звуком.
Он пел о короле, который похитил жену своего соседа, и тот в отместку превратил в жеребцов трех его сыновей. Сказание разворачивалось, затягивая слушателей, которые, как завороженные, внимали рассказу о коварстве и роковых судьбах.
Пальцы Талиесина порхали по струнам арфы, сплетая мелодию с мелодией, а голос звенел такой несказанной музыкой, что многие из собравшихся только таращили глаза, уверенные, что перед ними гость из Иного Мира. Харита видела, как враждебность и гордость отступают перед дивным искусством ее мужа.
Он закончил, и воцарилось молчание. Никто в зале не проронил ни слова, и даже мир за дверями, казалось, притих. Владыка Пендаран Гледдиврудд сидел на резном троне, сжимая меч, и смотрел на Талиесина большими глазами, будто на призрака, который пропадет, стоит только шелохнуть пальцем.
Потом он медленно встал и пошел к певцу. Без единого слова он снял браслет в виде золотой кабаньей головы с серебряными клыками и надел на руку Талиесина. Снял другой, тоже надел на него. Наконец сорвал с шеи золотую гривну и протянул ее барду.
Талиесин с сияющим, одухотворенным лицом принял гривну, поднял ее над головой и снова надел на короля.
— Я — твой слуга, владыка Пендаран.
Старый Пендаран помотал головой.