Ника знала, что, к сожалению или к счастью, в Колизее до сих пор проводят гладиаторские бои. Век за веком отчаянные смельчаки сражались, калечили и убивали друг друга, потешая алчную до зрелищ публику…
— Признаться, и ранее мне доводилось участвовать в турнирах, но тут все было иначе. Я вновь и вновь выходил на арену Колизея, будучи уверен, что меня прикончат. Перед боем я всегда волновался, но стоило мне увидеть противника, как страх и неуверенность исчезали. Их место занимал азарт! Я обязан был победить, и обычно так и происходило. Мне нравилось, как восторженно ревет толпа, приветствуя мои победы, какими влюбленными глазами на меня смотрят женщины — о, поверь, у меня было немало женщин!
— А как же вечная любовь? — осведомилась Ника.
— За те шесть лет, что я прожил в Риме, от многих моих иллюзий и следа не осталось, — махнул рукой ее собеседник. — Конечно, мне приходилось много тренироваться, бои отнимали драгоценные часы. И все-таки я находил возможность приходить в Колизей, когда там устраивали драматические представления — не кровавые схватки. Я стоял, слушал, запоминал монологи… Пробирался и на репетиции. Тогда среди актеров одним из лучших был Иалон. Как он играл! Я верил каждому его слову. Высокий, стройный, утонченный красавец Иалон, любимец народа… однажды он заметил меня…
— Наверняка он спросил у тебя, кто ты, так?..
— Да. Я, не смея глаз поднять на кумира, представился, а еще сказал, что хочу играть, как он. Иалон зло рассмеялся и закричал: «Посмотрите, безмозглый гладиатор, бездушная тупая гора мяса, смеет заявлять, будто что-то смыслит в высоком искусстве! Как ты смеешь, тварь?! Твое дело — махать мечом, ты всего лишь животное, то же самое, что любой из быков, с которыми вступают в состязание такие же, как ты, паршивые идиоты!»
Его товарищи подобострастно хихикали, издеваясь надо мной, стремясь порадовать Иалона. Он был фаворитом короля, и никто не смел ему перечить.
«Убирайся, — продолжал Иалон, — чтоб я тебя здесь не видел! Пошел вон!»
Когда я не помня себя выбежал прочь из Колизея, мне казалось, что я не переживу такого унижения. Я шел по улицам Рима, не ведая, куда и зачем. И тут встретил соседского парня из Англии, с которым мы когда-то дружили.
«О, Эльбер, — воскликнул он, — вот неожиданность! Я думал, тебя и в живых-то нет. Что-то ты совсем нас забыл».
От него я узнал, что Арьяла вышла замуж за другого, моя собака сдохла, а отец считает, что я опозорил его.
— Ужасно!..
— Расставшись со своим бывшим товарищем, вернулся в ставший мне домом Колизей, покинутый в этот миг актерами, взял меч и хотел покончить с собой. Весь мир был против меня: я предал всех, гоняясь за миражом… зачем жить? Я был уверен, что меня никто не видит и не слышит. И я стал читать монолог Дильмуна, героя из драмы, в которой больше всего любил играть Иалон. Дильмун — воин, проигравший битву, захваченный в плен…
— Мне известно сказание о Дильмуне, — заметила Ника.
Кивнув, он вдохновенно процитировал:
— «О, великие боги, лучше я поднимусь в полный рост и приму достойную смерть, нежели стану влачить жалкое существование коленопреклоненного раба! Падите на меня, горы и молнии небесные, сожгите меня, рожденного для славы и познавшего страшный позор…» Я закончил и хотел уже снова взяться за меч, но тут вдруг кто-то крикнул: «Браво, Эльбер!». Это было неожиданно! Я поднял глаза и на одной из трибун увидел девушку. Она стояла, прижав руки к груди. Она знала мое имя, а я мог поклясться, что впервые в жизни вижу ее. Девушка спустилась с трибуны, подошла ко мне и попросила, чтобы я прочитал еще что-нибудь. «Неужели тебе понравилось? — не поверил я. — Я всего лишь безмозглый гладиатор…» Она сказала, что я стану великим актером…
Ника знала Муонга как одаренного охотника, воина, но никогда и предположить не могла, что скрывается у него внутри, под покровом таинственности…
— Я продолжил чтение… для нее одной. Она смотрела на меня и слушала, боясь вздохнуть. Одета она была совсем просто и даже бедно, но я не мог отвести глаз от ее прелестного нежного лица. Девушка оказалась сиротой, дочерью одного из убитых гладиаторов. Ей из милости позволили служить в Колизее, чистить наше оружие после боя, убирать. Не звали Глария. Она — первая, кто поверил в меня…
«Не сдавайся, Эльбер, — твердила она, — у тебя все получится! Я помогу тебе!»
Я сомневался, что девушка может быть мне полезна, однако под внешностью неземного хрупкого создания скрывался острый ум и потрясающая отвага.
Как-то раз, когда король намеревался почтить Колизей своим присутствием, чтобы посмотреть на игру Иалона, в происходящее вмешалась Глария. Она перед представлением подменила актеру кубок с вином на совсем другой напиток, усыпивший его. Заменить Иалона никто не осмеливался, опасаясь недовольства монарха, и тогда вызвался я.
«Ты что, самоубийца? — спрашивали у меня. — Ты же никогда не играл! Не делай этого: погубишь не только себя, но и всю труппу!»
«Как хотите, — я изо всех сил делал вид, что мне, в общем-то, все равно. — Отмените представление».
Но как отменить представление, на которое собрался явиться вершитель судеб?..
Трибуны, как всегда, были полны народа.
Когда я надевал на себя маску и одежды, в которых обычно Иалон играл Дильмуна, то трясся — не от страха, от беспокойства. Но стоило мне предстать перед публикой, как я успокоился. Я исчез, стал на три часа Дильмуном, как говорят, вжился в роль, забыл обо всем, кроме его подвигов и страданий…
Наконец, я произнес заключительный монолог, обращаясь к пылкой возлюбленной своего героя перед его смертью! Колизей безмолвствовал. Тишина. Я лежал на песке, решив, что это означает полный провал. Но тут рев трибун, вставших как один человек, оглушил всех, присутствующих на сцене. Люди бесновались, рыдали, кричали, тянули к нам руки…
Не помню, как я встал и снял маску.
Король был потрясен, увидев, что перед ним — вовсе не Иалон. Он долго смотрел мне в лицо, а потом резко развернулся и покинул Колизей.
Целый день после этого я не знал, что и думать, а потом король призвал меня к себе.
Я никогда не бывал ни в одном дворце. Поэтому, когда брел туда, чувствовал себя так, словно это — мой последний путь.
«Я доволен тобой, гладиатор, — сказал мне правитель. — Я хочу лицезреть тебя и на сцене, и на арене! Да, ты поступил дерзко, безрассудно, но я в своих подданных ценю мужество столь же, как и верность, и умею щедро вознаграждать истинный талант».
Это было похоже на сказку, на чудесный сон! Я не верил своим ушам. Но с тех пор мне позволили играть часто, как Иалону. Правда, в отличие от него, ничем более не занимавшегося, я по-прежнему продолжал участвовать в гладиаторских боях. Мне нравилось то и другое, я не хотел жертвовать славой воина ради счастья быть актером.
— Удивительно, — заметила девушка, — я всегда полагала, такие вещи сочетать нельзя.
— Ты не права! Можно, если, конечно, хватает сил. У меня хватало, — горячо возразил ее собеседник. — Помнишь, несколько дней назад ты толковала о людях, обеспечивающих себя благодаря своему мастерству? Я был именно таким человеком. Я купил себе великолепный особняк в Риме, нанял слуг, разбил сад с бассейном и фонтанами. Ну, не сразу, конечно. Делал все это для Гларии, спасшей меня. Я мечтал о том часе, когда мы поженимся. Я буквально носил ее на руках, любил ее, готов был для нее на подвиг. Для меня наивысшей наградой была ее улыбка, озарявшая милое лицо, восторженный блеск глаз…
Близился восход, луна уступала место солнцу. В ту ночь ни Ника, ни Муонг — называть Белого Воина иначе девушка еще не привыкла — не сомкнули глаз. История Муонга, которому необходимо было выговориться, поражала искательницу приключений все больше и больше. Безусловно, он мог оказаться кем угодно — гладиатором в том числе, почему нет? Но чтобы еще и актером?.. Люди, размахивающие клинками на аренах, обычно дальше от искусства, чем небо от земли. Они грубы и примитивны. А те, кто посвящает свою жизнь прекрасному, чересчур изнеженны, чтобы уметь управляться с мечом: актер-гладиатор — что-то вроде способного любоваться закатом леопарда. Нет, Ника знавала сентиментальных выродков, хладнокровных убийц, которые в свободное от совершения черных дел время коллекционировали китайский фарфор или разводили птиц, но… Муонг, мужественный и страстный, ранимый и отчаянный, был совсем другим. Каким именно — это ей лишь предстояло выяснить.
— У тебя все складывалось как нельзя лучше, — произнесла она. — Ты был богат, известен, любил красивую женщину, и она отвечала тебе взаимностью — чего еще желать?
— Настал момент, когда я сказал себе — мне не за что роптать на судьбу, я благодарен ей! Я счастлив!
Он замолчал и сделал жест, призывающий Нику последовать его примеру, потом широко улыбнулся.
— Слышишь?
— Что?..
В предрассветной тьме отовсюду раздавалось множество звуков: чей-то писк, кваканье, жужжание, стрекотание… Выделить из них какой-то один было сложно.
— Хруст, — лаконично объявил Муонг. — Справа, где-то в полулиге.
— А, да, — согласилась Ника. — Опасность?..
— Угу. Если нас не затопчут, все будет хорошо. Сюда движется стадо слонов.
— Стадо слонов, — обреченно эхом повторила девушка. Она невольно покосилась наверх, на вышки вековечных исполинов в поисках подходящего дерева, на которое можно было бы забраться, уподобившись обезьянам. Но стволы были слишком прямыми, гладкими, без единого нижнего сучка, и толстыми, либо же, наоборот, тонкими; последние любой слон согнет в два счета, если пожелает.
— Если их не раздражать, они не нападут, — заметил Муонг. — Мы пойдем за ними!
— Зачем?
— Увидишь!
Гиганты, предпочитающие совершать походы в темное время суток, возвращались от озера в глухую, непролазную чащобу; там они будут дремать, спасаясь от дневного зноя. Они проломили эдакую просеку в многометровых зарослях из пересечения лиан и колючих кустарнико