Судьба добычи была предрешена. В последний миг самец, правда, заметил западню и попытался свернуть, но не успел. Самка ударилась о него мордой и отскочила в сторону, но пущенное рукой Ники копье пригвоздило ее к земле.
Охота продолжалась еще долго, и Ника не раз ловила на себе одобрительный взгляд Муонга.
…Наконец, охотники принялись разводить костер.
Женщины разделали туши убитых животных и уселись отдохнуть. Но вот опустилась предгрозовая темнота, и стало ясно: костру не быть. На землю обрушился очередной ливень, и лес превратился в подобие гигантского аквариума.
Охотники взвалили на плечи сети и мясо и отправились назад в селение.
Спустя часа три дождь прекратился. Муонг обернулся к Нике.
— У тебя все в порядке?
— О да! — с воодушевлением ответила та.
— Ты очень старалась и была одним из самых достойных охотников сегодня!
— Надеюсь, я не опозорила тебя, — усмехнулась девушка, — и не разочаровала.
— Нет. Я подозревал, что ты опасна, а теперь знаю это наверняка.
Ника с трудом сохраняла невозмутимый вид.
Значит, охота — своего рода испытание, ловко расставленный силок, в который она сама же и шагнула — ничем не хуже кабанов-бородавочников.
— Вечером будет праздник по случаю удачной охоты, — напомнил Муонг, — ты примешь в нем участие как равная, вернее — равный. Ты ведь все еще мужчина, заклятие действует до завтра…
— Ты, что же, сам веришь в эти игры? — не выдержала девушка. Как и следовало ожидать, никаких перемен с ней не случилось. — Будто заклятие имеет какую-то силу?
— Я верю в то же, что и все Дети Змеи, — терпеливо, в стотысячный, наверное, раз, повторил он.
— Приятно тебе считать себя змеенышем, ну и на здоровье, — проворчала Ника, — а по мне, так все это полная чепуха. Тебе вот не дано изменить цвет кожи. И я убеждена, что ты прекрасно помнишь и где родился, и как жил до того, как попал в Черные Королевства, но тебе отчего-то пришло в голову придуриваться и изображать дикаря…
— Да, поэтому я здесь. Я отличаю настоящую дикость от того, что принято за нее принимать, и сделал свой выбор.
«Наверное, там, в Европе, он совершил какое-то преступление, и ему пришлось бежать на край света, чтобы избавиться от преследования», — подумала Ника. Удачное, в таком случае, местечко он для этого выбрал, ничего не скажешь: найти его невозможно!..
Как же его на самом деле зовут?
— Тебе сколько лет, Муонг? — спросила она.
— Тридцать восемь.
— А сколько из них ты провел в этих лесах?
— Думаю, около пяти.
— И тебе никогда не хотелось вернуться в Англию, откуда, но слухам, ты родом?
Лицо мужчины исказилось.
— Замолчи. Мне некуда возвращаться. Мой дом и мой народ — здесь, в этих лесах.
— Ладно, ладно, молчу, — примирительно сказала Ника, решив, что достигла прогресса: ее супруг не замкнулся в себе, когда она заикнулась о его прошлом.
Муонг наклонился, подбирая с земли какой-то съедобный корень. И девушка невольно прыснула: на сей раз мужчина не был полностью наг — у него имелся кожаный поясок, к которому спереди крепилось нечто вроде передника, а сзади — пучок листьев.
Когда человек, облаченный в такой наряд, наклонялся, зеленый хвост выглядел ужасно забавно.
Ближе к ночи охотники, возвратившись в селение, наперебой пересказывали происшествия дня, увлеченно спорили и смеялись.
На земле разложили заменяющие тарелки листья, а на них — нанизанное на палочки жареное мясо. Рядом, у костра, шипели новые порции еды, причем каждый кусок был переложен какими-то желтыми плодами, выделявшими горько-терпкий сок.
Палочки не укреплялись над огнем, а втыкались в землю вертикально вокруг костра.
Женщины принесли тамтамы — огромные по размеру, но достаточно легкие на вес барабаны, и оживление усилилось. В центре установили самый большой, достигающий взрослому мужчине почти до плеча. По обе стороны барабаны уменьшались, и возле них встали мальчики на вид лет десяти-двенадцати.
Муонг поднес к губам длинный закрученный рог — Ника уже знала, что он называется иньямба — и издал трубный звук. Тамтамы начали рокотать, не наращивая темп постепенно, а сразу подобно здешнему ливню.
Девушка восторженно ахнула.
Передав иньямбу вождю, Муонг встал возле центрального барабана, подбросил вверх палочки: перевернувшись над его головой, не нарушая ритма, они упали на барабан, отскочили вверх и снова попали к нему в руки уже за спиной. Соседи Муонга проделали с палочками то же самое, да еще успев обежать вокруг барабанов и поменяться местами.
И это только начало.
Когда пот со всех катился уже ручьем, быстрота и сила ударов достигли предела, мелькания рук уже не различались, казалось, что вот-вот прорвется кожа тамтамов, вперед вышел Муонг. Он уступил место у барабана Мвиру.
Блики костров играли на сияющем вдохновением лице Белого Воина, его прищуренные глаза смотрели в темноту, словно выслеживая врага. Он приглядывался, переступая с ноги на ногу, и вдруг резким движением запустил копье в толпу соплеменников. Те вскрикнули, но не успели шелохнуться. Трепещущее древко воткнулась в землю у чьих-то босых ног.
Снова загремели тамтамы — в исступленном, бешеном темпе. Долго так играть невозможно. И то слева, то справа два-три барабана замолкали, а музыканты, выбежав в центр полукруга, принимались плясать у костров.
Муонг еще трижды метал копье в танцоров. Каждый раз оно падало так близко, что Ника едва удерживалась, чтобы не отпрыгнуть в сторону.
Иногда он ловил в воздухе палочки самого здорового тамтама и извлекал из него новую мелодию. Ее повторял Мвиру с иньямбой, а затем остальные барабанщики.
Образовался бешеный круговорот. На трех главных барабанах солировали все по очереди, даже мальчики: достать до них с земли они не могли, поэтому залезали на спину кому-нибудь из взрослых мужчин и импровизировали, полагаясь исключительно на врожденное чувство ритма и вдохновение.
Все еще под сильнейшим впечатлением от увиденного, уже глубокой ночью Ника опустилась на землю рядом с Муонгом.
Он сидел неподвижно возле входа в хижину и курил длинную трубку, набитую темно-красным порошком мтупаегу — древесного гриба, полузакрыв глаза и о чем-то задумавшись.
— Муонг? — Девушка положила руку на его широкое плечо. — Это было… незабываемо. Когда ты успел научиться тому, что эти люди умеют чуть не с рождения, да еще и превзойти их?
— Я тоже с рождения умел танцевать и петь. Но здесь освоил все лучше…
— Тебя послушать, так оплот цивилизации в Черных Королевствах, а вся Европа — скопище тупых, не способных воспринимать искусство ослов, — фыркнула Ника. — Там нет ни гончаров, ни резчиков по дереву, ни ювелиров, а уж танцоров и музыкантов и подавно. А ведь многие из них прекрасно и богато живут, получая достойное вознаграждение за свое мастерство, а не ютятся в жалких хибарках из листьев. Не думаю, что совершаю великое открытие, сообщая тебе об этом. По-моему, ты просто за что-то обижен на весь мир!
— Себя лучше пожалей! Я счастлив! Мне не на кого обижаться, Бара!
— Конечно, я могу сделать вид, что поверила, пойти и лечь спать! Но мы живем бок о бок, а ты мне не доверяешь…
Из хижины выполз Нджомонго, Муонг обхватил его левой рукой, подтянул поближе и положил голову удава к себе на колени.
Ника давно перестала вздрагивать при виде громадной твари. Девушка знала: местные жители держат удавов у себя в домах, точно сторожевых собак, и даже оставляют под их охраной собственных грудных детей. Надежнее защитника не сыскать! К ребенку не приблизится не только ни один хищник, но и насекомое. Оно мгновенно исчезнет в пасти змеи, когда дитя играет, сидя в ее кольцах.
— Скорее я доверился бы демону или суккубу, чем тебе, — ответил Муонг.
— Неужели? Я, что же, в твоих глазах — последняя из всех, населяющих землю?
— Нет, ты просто больна, как все вазуигу. Безумна.
Для Ники не было секретом, что Дети Змеи вазунгу называли белых людей.
— Ты тоже вазунгу! Значит, по твоей логике, ты сам безумен?
— Я — нет. Меня исцелили. Кое-кто постарался. Первоклассные… лекари.
— Тоже вазунгу, — ничуть не сомневаясь в правильности своих выводов, промолвила девушка.
— Ты тянешь время, стиснув зубы! А у тебя голова пухнет от размышлений о том, как бы добраться до Города и унести оттуда столько сокровищ, сколько ты сможешь поднять!
— Ну так отвел бы меня туда, и дело с концом! Мне многое нужно! А ты вроде как отрекся от мира, и тебе плевать на все сокровища — так чего сидеть, как собака на сене?
Он повернулся к ней и презрительно выпустил Нике в лицо струйку горьковатого дыма из трубки.
— И не мечтай. Ты явишься назад и приволочешь за собой целые полчища других вазунгу, еще более одержимых. До сих пор ни один из них не видел Города. И пока я жив, не увидит.
— А ты-то сам там бывал?
— Бара, я готов подарить тебе наш лес, добрый к Детям Змеи, и нашу музыку, и древние сказания. Научить тебя жить здесь и быть счастливой. Ты очень красива, ты могла бы родить детей, подобных тебе и мне, здоровых и сильных воинов и прекрасных жен. Но тебе это не нужно. Ничего не нужно, кроме сверкающих камешков и холодных золотых монет, ты глуха и слепа, как несчастная земляная свинья!
— А почему ты решил, что смеешь судить меня? Откуда тебе знать, зачем я ищу Город? Что, если ты жестоко заблуждаешься, не ведая истинных причин, которые привели меня сюда — такое тебе в голову не приходило?
— Не так уж трудно сочинить любую историю, ложь, измыслить некое возвышенное объяснение. Например, что тебе нужны деньги для выкупа из рабства возлюбленного. Или еще что-нибудь не менее душещипательное. Но я не наивный дурак, Бара. Ты не просто вазунгу, ты к тому же женщина, а женские особи стократ более жестоки, холодны, расчетливы и коварны, нежели самцы. Собственно, так же, как пауки. Я тебя в этом не обвиняю, ты не выбирала, где и кем тебе родиться. И не собираюсь судить. Кто я такой? Разве я бог, чтобы выносить кому-то приговор?