— Если этому верить, то борись, не боясь шипов и заморозков, — отозвался Осенняя Луна. — Избранный обязательно получит свою награду, Кейулани.
Как терпелив и добр он был с этой женщиной! Ника никогда не слышала в голосе Таймацу такого участия и заботы.
— Ты так считаешь? — спросила та. — Ты веришь, что любовь сильнее любых заморозков? Ты… когда-нибудь встречал ее?
— Да, дитя. И ты тому живое подтверждение.
Дождавшись, когда женщина уйдет, Ника, собравшись с духом, подошла к Призраку.
— Что все это значит, Осенняя Луна?
Он ничуть не удивился и не выказал возмущения тем, что она подслушивала.
— Неужели ты сама ни о чем не догадалась? Едва ли ты настолько глупа.
— Выходит, под могильной плитой в склепе Ишума ничего нет, — проговорила Ника, отчетливо слыша, как колотится ее собственное сердце. — Глария не умерла.
— Здесь ты ошибаешься. Глария мертва, но родилась Кейулани.
— Все равно это один и тот же человек, — настаивала Ника. — Не представляю, как ты это проделал, как выдал живую за умершую, где скрывал ее…
— Тут, в этом доме, в течение нескольких лун, она была в безопасности со мною. Мне удалось показать ей, что новая жизнь тоже имеет смысл.
— Но почему этот образ? Она ведь еще молода!
— Образ вполне соответствует сути. Слишком длинную жизнь надо прожить, чтобы у человека появилось так много шрамов на сердце, как у Кейулани.
— У Гларии.
— У Кейулани, — вновь настойчиво поправил он. — Забудь все, что видела и слышала, Ника. Эльбер не имеет права еще раз погубить то, что я сохранил, собрал воедино — а это было нелегко. Я сделал так, чтобы тебе стало известно больше, чем следует, лишь потому, что ты, раз усомнившись, непременно примешься сама во всем разбираться и искать истину, безрассудно и безоглядно, и, конечно, потянешь Эльбера за собой. Но теперь для тебя уже нет тайны, так что успокойся. Не делай людей еще более несчастными, чем они и так уже есть. Часто бывает, что, желая совершить доброе дело, мы лишь наносим непоправимый вред. Подумай об этом, прежде чем что-либо совершать. Эльбер не заслуживает Гларии. Он еще слишком слаб.
Ника упрямо поджала губы. Ее возмутила речь Осенней Луны. Перечить Призраку не так-то легко — пример того же Эльбера не окрылял. Недовольный его недавней вспышкой, Таймацу заставил Белого Воина проводить тренировки по шестнадцать часов в день, не считая длительных медитаций, чтобы привести его дух в надлежащее состояние. Как бы ни был вынослив и силен Муонг, это слишком даже для него. Нику, вероятно, ждало похожее наказание, если она не промолчит, но…
— Видишь ли, — начала она, — у Эльбера и Гларии схожие пути. Он стал Муонгом и скрывался в лесах Дарфара. Она — Кейулани, и я не поняла в точности, чем она занимается, но думаю, что ищет в этом иллюзию успокоения. Но он все-таки вернулся, она же — все еще нет. Там, в племени Мбонго, один умный человек говорил мне — если вырвать растение с корнем из земли, оно умрет. Ложь во спасение все равно остается ложью. Я не раскрою рта и не разрушу сотворенное тобою, но пойми: иногда даже ты можешь ошибаться.
— Это мне известно, — со спокойным достоинством признал Призрак, будто не обратив внимания на все остальное, сказанное Никой. — Надеюсь, ты не потеряешь лицо, нарушив обещание.
Да, так бы она не поступила. Ника всегда умела держать язык за зубами. Как бы ей ни хотелось поведать Эльберу правду, она осознавала, что пока не должна так поступать.
Таймацу не сумел ей объяснить, что случилось с Гларией. Мнение, которое Ника считала единственно правильным, на самом деле, не вполне соответствовало действительности. По большому счету, Таймацу и сам так и не уразумел, с чем именно столкнулся. Но чуял, что встретился лицом к лицу с мистерией духа, для которой бесполезно было искать разумное и простое толкование.
Некогда Глария, оставшись одна и потеряв самое дорогое, что было у нее в жизни, начала стремительно угасать. Ее физическая оболочка еще, хотя и с трудом, продолжала влачить безрадостное земное существование, но души в ней почти не осталось. И вот, когда она уже должна была угаснуть, в Италию пришла Черная Смерть, и Глария стала одной из ее бесчисленных жертв. По крайней мере, так считали все. Но островитянин, всегда уважавший мужество и благородство, особенно такое, каким обладала эта женщина, почувствовал, что ему следует лично удостовериться в этом. Он явился в дом казначея.
Одного взгляда на бездыханное тело ему хватило, чтобы понять: женщина жива, но пребывает в промежуточном состоянии между вечным сном и земным существованием. Нить ее жизни была настолько тонка, что уже и дыхания не ощущалось. Таймацу несколько раз приходилось сталкиваться с подобным. Случалось, что таких спящих хоронили заживо, принимая за мертвых. А порой они могли достаточно долгое время оставаться в этом состоянии, а затем либо душа окончательно разлучалась с телом, либо полностью воссоединялась с ним. Как угодно, теперь терять ни ему, ни Гларии было нечего, и островитянин рискнул.
Оставшись наедине с прекрасной «покойницей», он силой разомкнул ее плотно сжатые губы и влил в рот женщине настой из трав, который должен был погрузить ее в еще более глубокое и длительное забытье, полностью имитируя смерть — так, чтобы ни в чью голову не закралось даже тени сомнения в бесповоротности случившегося. После этого он потребовал, чтобы Гларию немедленно удалили из дома и поместили в усыпальницу, как умершую.
Таймацу в его замысле сыграло на руку то, что Ишум и сам не желал предавать тело супруги огню, как то было положено.
Когда печальный обряд завершился, Таймацу оставалось только дождаться темноты и похитить тело. Он шел по пустынным безлюдным узким улицам Рима, прижимая к груди бесценный груз и отмечая про себя, насколько легким, почти невесомым кажется то, что он несет. Это был хороший признак: настоящая смерть делает тело человека, напротив, тяжелее.
Осенняя Луна доставил Гларию в разоренный особняк Эльбера, и несколько последовавших за тем дней минули в непрерывных сомнениях. Женщина не собиралась оживать, невзирая на все усилия Таймацу, словно ее душа противилась возвращению. Он уж было смирился с мыслью, что вскоре ему предстоит обратный путь в усыпальницу, когда на четвертом или пятом рассвете она открыла глаза. Но взор Гларии поначалу не выражал ничего. Она не произносила ни слова и ни о чем не просила. Ее всему пришлось учить заново, как младенца, — ходить, говорить, самостоятельно есть, разве что все это она осваивала очень быстро, словно вспоминая об утраченных навыках. О своей прежней жизни она позабыла. Отзывалась на новое имя — Кейулани и не задавала вопросов. Но иногда подолгу изучала собственное лицо в зеркале; в ее глазах не было узнавания, только слабое, отстраненное недоумение.
— Это ты, — не выдержал как-то островитянин. — Понимаешь, Кейулани? — он говорил с нею на языке Островов.
— Я знаю, — медленно отозвалась она. — Это я. Маргиад. Я хочу вернуться, — а потом вдруг заговорила на странном, незнакомом Таймацу, певучем чужом языке, которым — Осенняя Луна мог бы в этом поклясться! — Глария владеть не могла.
Затем она страшно побледнела и без единого звука осела на пол, вновь впадая в забытье, которое, по счастью, на сей раз длилось не слишком долго. После такие приступы повторялись с нею неоднократно. Она вела себя как человек, который ненадолго выходит на берег, чтобы глотнуть воздуха, и снова ныряет в темную толщу воды, словно отыскивая что-то на илистом дне реки. Но о том, в каких мирах блуждает в эти часы ее мятущаяся душа, островитянин не догадывался…
Интерлюдия III. Сны Гларии
Он сидел рядом с источником силы и думал. Достаточно было протянуть руку, и он бы коснулся мощи, напился, стал бы ее повелителем. Но сумеет ли он выпить именно столько, скольким способен управлять? Ведь если переборщит, то отправится прямиком в Преисподнюю.
Но не только это беспокоило его. Он размышлял о своей встрече с синим человеком, едва не подавившим его волю… Был ли это морок, или же Грен действительно побывал в ином мире? Миллион объяснений существовало у случившегося, и его не устраивало ни одно из них. Он чувствовал какую-то фальшь в происходящем. Будто бы он лишь частичка чего-то много большего. Словно боги разыгрывают какую-то историю, и он выступает в роли одного из второстепенных героев.
— Моан! — обратился он к владыке войн, чьим жрецом являлся. — Как поступить?
Легко грезить о будущем, строить планы. Он предполагал, что сможет контролировать себя, когда будет брать магию источника. Но теперь, в шаге от цели, старик сомневался. Он слишком хорошо понимал суть людей, и свою в том числе, чтобы рисковать…
Где-то, вероятно, страдала королева, дожидаясь, когда он спасет ее. Она рассчитывал на него, верила в то, что он придет, — во всяком случае, Грену хотелось на это надеяться. Но он знал: девушка, скорее, призывает к себе не его. Эльбер — вот о ком были ее мысли. Она отождествляла Белого Воина с Сыном Света. Безусловно, у этих двоих немало общего. Но старик сомневался, что у них одна душа. Впрочем, нет ничего невозможного — это он усвоил с юношеских лет.
Терзаясь сомнениями, он смотрел на источник.
Рядом сидел Халуаст и с интересом наблюдал за ним. Демону было любопытно, какое решение примет человек в такой сложной ситуации. Пойдет ли на поводу у своих желаний или же предпочтет исполнить долг?
«Если я напьюсь мощи, как быть? Наверняка я без хлопот сумею выдернуть девушку из рук похитителя, доставить ее к себе. Но, к сожалению, королева не умеет ходить между мирами. Она мне будет обузой в поисках портала, с помощью которого мы переместимся домой», — размышлял Грен.
«Почему бы тебе не поглотить столько магических сил, чтобы ты смог не только призвать к себе девушку, но и перенестись вместе с ней в настоящий мир? — спрашивал он сам у себя, и тут же отвечал: — Опасно! Что если я не выдержу такой мощи и уничтожу сам себя? Человек, каким бы он ни был великим чародеем, не в состояни