Англичанин встал между Никой и чудовищем.
— Пустите? — осведомился Огден довольно учтиво и при этом, о ужас, улыбнулся, точно оскалился, что придало его облику еще более отталкивающий вид.
— Нет, — решительно возразил, сжимая пальцы в кулаки, Белый Воин.
— Конечно же, — одновременно с ним произнесла Ника.
Этого было довольно, чтобы сила, удерживающая Огдена снаружи, перестала воздействовать на него, и он переступил порог. На сопротивление Эльбера он не обратил внимания.
— Разве ты не видишь, что перед тобой? — возмутился англичанин, покосившись на Нику.
— В чем дело, Эльбер? Он нам ничего не сделал, нет причин отказывать человеку в гостеприимстве.
— Человеку?! Да что в нем человеческого?! Ты, что, ослепла? Он же только что убил и, о боги, съел кого-то! От него пахнет кровью! И не только пахнет, приглядись…
С очевидной правотой Эльбера трудно было спорить, но природное упрямство Ники взяло верх над здравым смыслом. В какой-то степени она сознавала, что несет ответственность за судьбу Огдена и уж точно не может забыть о нем, прогнать прочь. Хотя, по большому счету, его присутствие радости ей отнюдь не доставляло.
— Хищник не рожден питаться травой, — заявила она. — И ты не знаешь всех обстоятельств. Что если на него напали, и он защищался? Мне тоже приходилось в похожих случаях убивать.
— И съедать останки противника, чтобы добро зря не пропадало? Это что-то новенькое, Бара, прежде я за тобой таких наклонностей не замечал.
— Огден, — несмотря на то, что она так решительно бросилась защищать русского перед Эльбером, Ника все же старалась не всматриваться в лицо вампира слишком пристально, опасаясь, что в противном случае ей будет сложно побороть тошноту, — если ты смоешь кровь, то станешь выглядеть… э-э… привлекательнее.
Эльбер, недоумевая, развел руками.
— Мнится мне, что в мире гораздо меньше случайностей, чем мы привыкли полагать. И наша встреча с Огденом имеет какой-то важный смысл, вероятно, пока скрытый от нас всех, — постаралась объяснить свои действия Ника.
Как бы ей хотелось испытывать хоть сотую долю уверенности в том, в чем она пыталась убедить Эльбера! Впрочем, когда спустя пару минут Огден снова предстал перед ними, он более походил на человека, а не на нежить.
— Я полакомился кровью чьего-то слуги, подвернувшегося мне по пути, но оставил его в живых, — сообщил он спокойно, словно только и ждал, когда Эльбер и Ника прекратят свой спор. — Такова моя природа, — теперь Огден, не отрываясь и не мигая, точно рептилия, взирал на Эльбера, словно в этот момент присутствие Ники не имело для него никакого значения, — разве люди не убивают и ради удовлетворения куда менее значительных потребностей, чем голод и жажда? Например, во имя денег, власти и даже для развлечения, стремясь развеять скуку? Вы делаете это везде и всюду; ты заметил кровь на моем липе, и она ужаснула тебя — но ты же пожимал в своей жизни множество рук, что в крови выше, чем по локоть, только не видна столь отчетливо. Кто дал тебе право судить меня? Ты, гладиатор, испытывал восторг, вонзая меч на арене в грудь противника. Не ты ли затем охотно принимал почести, положенные победителю, и считал их заслуженными? При этом никто силой или под страхом смерти либо бесчестья не заставлял тебя сражаться и отнимать чужую жизнь! От тебя самого пахнет кровью и злобой, зачастую менее оправданной, чем моя.
— Ничего тебе обо мне не известно! — выкрикнул Эльбер, взбешенный проницательностью Огдена.
Как это часто бывало с Белым Воином в минуты гнева, мысли его значительно опережали речь, и он не мог высказать всего, что кипело в душе. Разве вся его жизнь не подчинена единственной цели — играть в Колизее, невзирая ни на какие превратности судьбы и бесчисленные препятствия? И если он сражался на арене ради этого, то в равной степени подвергал опасности не только врага, но и себя, не имея никакого принципиального преимущества перед противником. И главное, как посмела эта невесть из какого мрака выползшая гадина бросать ему, человеку, оскорбления?..
Все эти так и не высказанные чувства пузырями вырывались на поверхность, и вот она — ненависть, бьется, пульсирует. И он готов к битве, нет, проще, грубее, честнее — к драке, такой, как дерутся животные, пуская в ход зубы и когти.
Эльбер напал первым. Они с Огденом сцепились — разъяренный до помешательства человек и вампир, полностью восстановивший силы и двигавшийся со стремительной, беспощадной скоростью и точностью.
— Прекратите, — крикнула Ника, но ее, конечно, никто не услышал.
Ника, обыкновенно склонная к безрассудному бесстрашию, на сей раз не решилась вмешаться, не столько сознавая, сколько всем существом ощутив, что делать это столь же бесполезно, более того, смертельно, как добровольно лечь между двумя жерновами. Но — и снова все случилось быстро — третий безумец все же нашелся и повис на спине Огдена, заставив того потерять равновесие и выпустить Эльбера из смертоносных объятий. Теперь пришел черед Ники, и она не замедлила точно так же повиснуть на англичанине, не позволяя ему предпринять новой атаки.
— Довольно, — сказал Таймацу, когда красная пелена неконтролируемого бешенства рассеялась перед глазами противников.
— Я полагала, — сердце Ники колотилось в горле, и кровь все еще водопадом шумела в ушах, — что ты ушел из Рима. Таймацу, твои преследователи ищут тебя повсюду.
— А твои — тебя, — невозмутимо парировал островитянин. — Я задержусь, пока мы полезны друг другу.
Эльбер старался придти в себя, ладонью размазывая по груди кровь, сочащуюся из глубоких порезов, оставленных на коже когтями русского, и суть разговора улавливал смутно.
— Все равно, ты — проклятая тварь, — убежденно и зло пробормотал он, — никто и никогда не убедит меня в обратном!
— Ненависть делает человека слепым, — вздохнул Таймацу.
Призрак не осуждал Эльбера: островитянин ведал, как трудно порой преодолеть Разделяющую Черту внутри себя самого и признать право на существование кого-то не такого, как ты. Он когда-то считал круглоглазых нечистыми животными, отказывая им в самой принадлежности к человеческим существам; однако, единожды себя пересилив, уже иначе смотрел на мир и сознавал, что другой, непохожий, вовсе не всегда означало — враг.
«Но если речь идет о вампире?..» — поджал губы он.
Таймацу никогда не видел подобных созданий, хотя немало слышал о них. Там, на Островах, они назывались цзян-ши, и посвященные знали, что они суть обитатели нижнего мира, сферы Голодных духов, высасывающие жизненную силу из больных или умирающих людей, в виде черной кошки садясь на грудь такому человеку и похищая душу. По другим сведениям, дела могли обстоять и хуже: еще одна разновидность цзян-ши, баджанги, залетали ночью в дома жертв в виде птиц или нападали на путников, оставляя обескровленные тела висящими на деревьях вниз головой.
По счастью, Таймацу не довелось лично наблюдать такого ужаса. Но он не ведал прежде, что цзян-ши имеют облик человека и разговаривают, как люди. И уж точно — что с ними можно вступить в схватку и не покинуть пределы этого мира. Кажется, он только что это сделал. Он голыми руками остановил разъяренного цзян-ши. В таких случаях полагается испытывать законную гордость. Вот только Осенняя Луна чувствовал… не гордость, а любопытство. Мудрость, присущая ему, вовсе не исключала этого качества, наоборот, усиливала.
— Что тебе нужно? — обратился Таймацу к Огдену. — Расскажи, кто ты и как нас выследил?
Русский ненадолго задумался.
Все, включая Эльбера, ждали ответа.
Тряхнув головой, Огден кратко пересказал свою историю.
— Я нашел ваш дом по следу, оставленному Никой, — добавил он. — И я явился не просто так. Я пришел предупредить — Ютен тут, я чую его. А он, насколько я понял со слов все той же Ники, наш общий враг.
— Этот граф — мразь, — сказала девушка. — Причем, весьма опасная.
Кивнув, вампир тревожно взглянул в сторону окна.
— Мне пора, — произнес он. — Мне нужно успеть до рассвета. Мы еще встретимся.
Наутро город с быстротой молнии облетела страшная весть: дочь казначея Ишума похитило и, скорее всего, убило чудовищное исчадие преисподней, которое видел и в чьих когтях едва не погиб один из слуг.
— Оно внезапно набросилось на меня… но почему-то я почти ничего не помню, — клялся слуга. — Слышал еще, как кричала молодая госпожа, а когда очнулся, ни ее, ни его уже нет.
В ответ на резонный вопрос, как же и почему он сам, в таком случае, остался жив, слуга лишь беспомощно разводил руками.
— Не ведаю. Может, молодая госпожа показалась ему привлекательнее, вот он и оставил меня, чтобы погнаться за ней?
Выглядел он хуже некуда: еще вчера полный сил человек имел теперь такой вид, словно страдал какой-то тяжелой давней болезнью, настолько бледен он был, да и на ногах держался с заметным трудом. Его, тем не менее, заключили под стражу, надеясь добиться более подробных сведений, но пока оставалось признать, что толку от такого свидетеля немного.
Слухи распространялись как Черная Смерть, обрастая все новыми яркими зловещими подробностями. Военачальник Туорг заявил, что в эту же самую ночь куда-то исчез его высокопоставленный гость, молодой князь Аггу. Где он? Тайна…
— Ника, я только что был во дворце Аргеваля, — сообщил Эльбер, ворвавшись в особняк, точно вихрь. — Там только и разговоров, что про смерть этой чудесной девочки, Араминты, и, возможно, вдобавок — ее жениха, которых убил не то какой-то оборотень, не то еще что похуже. Я подозреваю, что без Огдена не обошлось! Проклятый урод, кровосос! Поверить не могу — девочка-то в чем виновата? Клянусь, Ника, за нее я его своими руками прикончу! Кто-то должен его остановить, — праведный гнев клокотал в нем, вырываясь наружу.
Сердечко Минты, прятавшейся вместе с Аггу в соседней комнате и все отчетливо слышавшей, при этих словах замерло от восторга; оно грохотало и пело, а весь мир вокруг расцветал яркими красками. О Эльбер, ее прекрасный, благородный избранник! Конечно же, она в нем не ошиблась, он только что сам сказал, что готов ради нее сразиться хоть с целыми легионами жутких чудовищ!